Приключения Бахтина
Иван Чернышов
Миниппея
1.
Бахтин поднимался по лестнице на костылях. Лифта, конечно, не было предусмотрено, а сама лестница была железная, гулкая и скользкая. Последние ступени перед лестничной площадкой, где располагалась квартира, выделенная для Бахтиных, были особенно густо вымазаны в уличной осенней грязи, как будто какой-то Гаргантюа перемахнул большую часть ступенек, приземлился на последние, и всё, что налипло на подошву на улице, оказалось именно здесь. Было и более прозаическое объяснение: эту грязь принесли хулиганы, мальчишки, это была такая остроумная шутка.
Сперва Бахтин задумался, как лучше преодолеть эту помеху, а затем задумался просто о народном юморе и способах его проявления, и далее, обобщая, о том, как внесение грязи как элемента материально-телесного низа... хотя, наверное, Бахтин так не думал, так мог думать его биограф.
В этой задумчивости его застала соседка. Ей нужно было подняться на свой этаж, и фигура Бахтина на костылях мешала ей пройти.
– Вам нехорошо? – осведомилась она. Так-то ей все равно, но, может, не все равно, если и правда нехорошо, это как-нибудь извиняет.
– Нет-нет, спасибо, – поспешил успокоить соседку Бахтин. – Я просто задумался.
Эта вежливая фраза почему-то рассердила соседку. Возможно, этому способствовало то обстоятельство, что она уже не раз вот так за ним застревала, и раздражение успело накопиться.
– Так что ж вы дома не задумаетесь, а на пороге стоите? – все-таки она еще сдерживалась и была только язвительной, но не хабалкой.
– Пороги делают вещи, – улыбнулся Бахтин, стремясь разрядить ситуацию. – Болты держат эту лестницу, а это значит, что болты делают эту лестницу лестницей.
– Вот, умничаете, а дома как всегда, поди, есть нечего, – смягчилась и соседка.
– Отчего ж? – удивился Бахтин. – Елена Александровна как раз за морковью ушла.
– Вот видите, за морковью! Студентам на улице деньги раздаете, я позавчера видела, а сами морковью питаетесь! – Бахтин несколько смутился. – Пропустите как-нибудь меня, я вам хоть котлет принесу картофельных, – соседка размягчилась до состояния творожного сыра.
– Картофельных, – пробормотал Бахтин, спускаясь вниз спиной вперед (соседка бодро отпрыгнула к самой двери подъезда). – В университетской столовой до революции и то мясные давали...
Соседка снова разозлилась:
– Брезгуете, значит!
– Нет, я печалюсь, – Бахтин пропустил соседку, и она уже поднялась на один пролет вверх, когда дверь открылась, и в подъезд зашла Елена Александровна с авоськой.
– Мишенька, что такое? – испугалась она.
– Да тут...
– Наследил опять кто-то? When will they stop this torture?! – несколько неожиданно перешла она на английский, заметив, как сверху за ними наблюдает соседка.
– It is indeed an inconvenience, darling, – меланхолично согласился Бахтин.
– You need to rest, not to endure, my dear, – Елена Александровна вскочила по лестнице, зашла в квартиру, вытащила тряпку и принялась счищать грязь со ступенек.
– Perhaps, – снова (и несколько виновато) согласился Бахтин.
– На иностранном разговаривают, ломаются перед нами! Конечно ж! Где уж! – крикнула сверху соседка и натурально плюнула вниз.
2.
Бахтину снилось, как его хотят согнать с должности завкафедрой зарубежной литературы по причине того, что он не партийный.
– Я человек неофициальный, – оправдывался Бахтин.
– Вы преподаватель, – пеняли ему во сне гигантские люди-совы. – Преподаватель не может быть неофициальный.
– И всего лишь кандидат, – бурчал толстый человек с коричневым портфелем.
– Товарищ Бахтин, вы плохой педагог! – поднимался из-за парты вихрастый студент-комсомолец.
– Саранских газет никогда не читает, – продолжал человек с портфелем.
– И никогда не можете представить конспектов, – поддакивала серая и вся какая-то конусообразная лаборантка.
– Их мыши съели, – продолжал оправдываться Бахтин.
– Вы нам не объяснили, как понимать Россию! – поднялся почему-то с детского стульчика Кожинов.
– Читайте Розанова, – обернулся к нему Бахтин.
– Мракобеса!? – заухали совы.
– Вы знаете, я не марксист, – повернулся теперь к ним Михаил Михайлович.
– Что же вы делаете в образовании, не то что в должности заведующего кафедрой! – совы принялись взмахивать крыльями, издавая характерный шум и теряя перья.
– Он врет, марксист он самый настоящий, сталинский, – прилетели, тоже в виде птиц, только не сов, а канюков, Аверинцев и Михаил Гаспаров.
– Михаил Михайлович, вы сатанист, – уверенно обвинял его, не снимая знаменитой шапочки, Лосев.
– Да, я вызывал сатану, – передразнивал его голос Бахтин. – Являлись всякий раз только вы почему-то.
– Поезжай к своей разлучнице Юдиной! – закричала жена, и тут Бахтин понял: не может быть, чтобы жена его стала при всех добивать – нет, такого не может быть – и проснулся.
3.
Однажды у Бахтина сломались часы. Починить их вызвался сын каких-то знакомых Бахтина по университету, это сейчас не суть важно. Звали его Геннадий, и он числился мастером на все руки. Говорят, он даже делал не то сапоги, не то валенки, в общем, как Лев Толстой. А дело в том, что отец у него был сухой и суровый, к Бахтиным никогда с собой его не брал, а Геннадию давно хотелось обсудить с Михаилом Михайловичем творчество Достоевского. Был он уже в возрасте самом для Достоевского подходящем (учился в техникуме). Значит, он пришел к Бахтиным, жена Бахтина Елена Александровна с порога сразу назвала его Геночка, и он застеснялся.
Бахтин сидел в большом кресле за большим столом, курил, а стол был предусмотрительно убран: ворохи бумаг и стопки книг были сложены прямо на полу. На столе же осталась только, видимо, специально по такому случаю вынутая из шкафа скатерть, а на скатерти – сломанные часы. (Не было даже пепельницы, ее заменял глиняный горшочек, размещенный на подлокотнике кресла).
– Здравствуйте, Михаил Михайлович! Разрешите… я взгляну на часы?
Бахтин кивнул, жестом (рукой с сигаретой) пригласил Геночку присесть и стал извиняться, что у них так накурено.
Геннадий присел за стол и взял в руку часы Бахтина. В другую руку он взял такую маленькую отверточку специальную для часов, достав ее из нагрудного кармашка рубахи. Бахтин, казалось, вовсе не интересовался процессом починки и думал о чем-то своем.
Гена открутил крышку и бережно положил на стол. Механизм не был поврежден, но нуждался в чистке, о чем Геночка честно сообщил Бахтину, прибавив, что, возможно, понадобится и замена батареи, и он готов побегать в поисках этой детали.
– Я, в общем, заберу почистить?
– Какой разговор, конечно. И батарея… словом, если нужно заказать из Москвы, из Ленинграда… это все… это все можно.
– Да может и не нужно, – поспешил заверить Бахтина Геннадий. – Я, стало быть, пойду?
– А не хотите ли чаю, что вы так быстро уходите? – даже обиделся Бахтин. – Наш, правда, крепковат, но всегда можно разбавить… Лёнушка! Что же ты чаю Геннадию не предложила?
Елена Александровна появилась в дверях и ответила, что «всех ждет на кухне». Геннадий стал оправдываться, что жутко неудобно, что вот, он починит часы, и тогда… словом, он поспешил уйти к огорчению Бахтиных и своему собственному. Домой он практически бежал. А он ведь хотел про Достоевского спрашивать!
Впрочем, и когда он часы починил и заменил за свой счет батарейку, он настолько постеснялся сказать об этом, что попросил передать теперь исправные часы через отца (сухого и сурового). Тем не менее, в мыслях Геннадий и спустя много лет спрашивал Бахтина, как же возможен диалог автора с персонажем – Бахтин в мыслях ему отвечал, и Гена в мыслях не понимал, но всегда соглашался.
4.
А вот еще другой сон Бахтина: снится ему машина для карнавала, и управляют ей свиньи. Где это происходит, он понять никак не мог – вроде в каком-то цеху. Свиньи были в пионерских галстуках, за ними бегал казахский школьник и крутил им хвостики, отчего свиньи визжали, но от машины не отходили.
Машина представляла собой бак вроде как для дождевой воды на высоких тонких почти комариных ножках много выше человеческого роста. От бака отходили как бы такие штурвалы, и свиньи, вращая их, приводили машину в движение, отчего из шланга, вставленного в дно бака, в тазы наливалась розовая жидкость. Эту жидкость, точнее, тазы, ей наполненные, бегали уносить неизвестно куда из цеха почему-то наряженные в кимоно китайцы или японцы, кто их разберет.
– М-да, это все, ясное дело, азиятство, – тростью показал на вот это все Бахтину Бердяев. – Одно слово, так сказать: Кустанай.
– Ах, Кустанай, да, конечно, – подхватил Бахтин, вспомнив: да, верно, он жил в Кустанае и как раз на курсах общества (не общества, уже не вспомнишь даже) «Свиновод» преподавал.
– А вот вы мне скажите, Мих Мих, – обернулся к Бахтину Бердяев и прямо навис как будто над ним. – Вы за что меня за глаза называли «Белибердяев»? Насолил я вам чем?
Бахтин возмутился:
– Ну, не я вас так тогда называл.
– Но вы не возражали. Скажите, за что вы так не уважаете азиятство?
– Да вовсе я, – спешил оправдаться Бахтин, но тут пара свиней отошла от машины, уронила Бахтина в какое-то корыто, и он проснулся.
5.
В молодости, когда Бахтин жил у тестя в Витебске, он иногда беседовал с известным художником Казимиром Малевичем, который нарисовал знаменитый квадрат. Однажды они вот так беседовали в кабинете Малевича (а тот был тогда, кажется, директором я уже не помню какого учреждения, академии художеств местной или типа того), и в дверь постучали.
– Войдите, – сказал Малевич, жестом давая Бахтину понять, что да, их прервали, он извиняется, но пусть Бахтин держит в уме нить их беседы, сейчас, дескать, посетитель уйдет, и они продолжат.
В кабинет протиснулся, шурша газетами, молодой, но уже лысый человек в очках.
– А, это вы, – казалось, Малевич был разочарован посетителем.
Бахтин уже подумал, это какой-то партийный принес газеты с политинформацией или там чем-то, что надо донести до сведения подчиненных, но посетитель быстро развернул газеты и разложил их на столе. Перед присутствующими развернулись картины геометрических фигур в том же супрематическом духе, что у Малевича, только вот написанные на газетах: два черных квадрата и один красный.
– Уже лучше, уже гораздо лучше, – оценил картины Малевич. Бахтин, не будучи представлен, предпочел промолчать.
– Правда лучше? Я очень рад, Казимир Петрович. Позволите продолжать? – засиял посетитель.
– О, я не могу вам запретить, – как будто тоже с разочарованием ответил художник.
– Благодарю, благодарю вас, – посетитель сложил газеты и поторопился уйти, как будто нечаянно забыв на столе папиросы.
– Это..., – Малевич подыскивал нужное слово. – В общем, этот человек считает себя моим учеником.
«Не дай мне Бог таких учеников», – с тревогой подумал Бахтин.
6.
Когда Бахтину впервые привезли в подарок кубинские сигары, он долго мял одну такую в руке, потом отложил ее в сторону и поделился следующей историей:
– Вот какой здесь толстый лист, не то, что папиросная бумага. Я вспомнил, значит, как в сорок первом году сожгли мою рукопись о немецком романе, она уже в издательстве была… но время такое было. А свой экземпляр рукописи я скурил, не было бумаги для папирос. Ну, я полагал, что они не сожгли там, в издательстве.
– А почему не стали перерабатывать? – спросил Кожинов.
– О ком перерабатывать, о немцах? – усмехнулся Бахтин. – Время-то было какое…
– Да время всегда какое-то не такое, – заметил Бочаров. Это он с друзьями и привез сигары от знакомой, что на Кубе работала. Они, бывало, так и прыгали в поезд. «А поедемте к Бахтину», и чуть не с вокзала уже слали телеграмму «Встречайте тчк Ребята», и супруга Бахтина, пока они ехали, хлопотала, чего бы на стол поставить, чтобы не стыдно, а они приезжали, Гачев с гармошечкой обязательно, навозили различные подарки, в общем, примерно вот так.
– Как вы в тридцать седьмом уцелели, мне всегда интересно было.
– Время всегда, да, под нашим безблагодатным небом…, – задумался Бахтин. – Но что тут поделать, и дергали меня, и хорошо, по своему желанию разрешили уйти. Буржуазный объективизм предъявляли. Невнимание к сталинским трудам.
– «Гениальным трудам» тогда говорили, – поддержал Бочаров.
– Да-да-да, – согласился Бахтин. – В общем, я даже не знаю, как я уцелел. Я просто уехал, мне разрешили по собственному желанию, и я уехал. Ах да, самое главное: я никогда не брал телефон. У нас долго и не было, да и потом. Да и вообще… не берите никогда телефон. Хороший человек по телефону звонить не будет.
«Этот совет Бахтина я пронесу через жизнь», – решил тогда я – и тоже уцелел.
7.
Письмо в редакцию издательства «Художественная литература»
«Уважаемый т. Владыкин!
С негодованием обнаружили в планах издательства на 1963 г. выход книги реакционного литературоведа М.М. БАХТИНА «Проблемы поэтики Достоевского». Публикация данной книги не только идейный выстрел в ногу самому издательству, не только нанесет вред советской учащейся молодежи, но и чревата дальнейшими последствиями по партийной линии.
Известны антисоветские настроения БАХТИНА, за которые он был сослан. Этих настроений он придерживается и теперь. БАХТИН позволяет себе в публичных высказываниях антисоветские выражения, в частности, нам из ДОСТОВЕРНЫХ источников передан следующий разговор, имевший место во время последнего приезда БАХТИНА в Москву:
«Товарищ ██████: В любых обстоятельствах я не вижу себя вне советского народа, я всегда за народ и с народом.
БАХТИН: Да и я, как видите, не в эмиграции. Но что ж это значит – «с народом»? Прежде всего, это «как» или «где»? Видите ли, народное сознание – величина переменная и до ужаса шаткая. Вчера крестились, сегодня плюются, завтра опять креститься начнут.
Товарищ ██████: Антисоветские вещи говорите!
БАХТИН: Я с вами говорю на человеческом языке»
Таким образом, налицо антинародная, антисоветская риторика.
Более того, БАХТИН, находясь в ссылке в Саранске, МССР, демонстративно показывал пренебрежение к народным нуждам, не участвовал в демонстрациях и даже отказывался от предложений показать ему город. Высказывал одобрительные суждения в адрес буржуазной литературы, а именно: «Модернизм – это не ругательство, а похвала» (передано со слов его собеседников ДОСТОВЕРНО).
Ясно, что жизнь для него преступна, он не видит в ней ничего светлого и цинично исповедует даже не религиозное мракобесие, а самый настоящий фашистский нигилизм, считая своим кумиром не только архивредного, по мудрым словам Владимира Ильича Ленина, писателя Достоевского, но и открытого фашиста НИЦШЕ, и допускает глумление по адресу библии. Эти сведения подтверждаются со слов так называемой православной интеллигенции, также осевшей в советских институтах, откуда их надо выкорчевать, как гнилые пни. БАХТИНА эти «учёные» характеризуют не только как нигилиста (как он смакует сцены убийств у Достоевского), но и как невротика (передано ДОСТОВЕРНО), плагиатора сионистского писателя Буббера, заимствования из которого он трусливо маскирует непонятными словами вроде «ХРОНОТОП». Смысл этого слова не объяснил нам ни один из опрошенных литературоведов, а объяснение в роде анекдота «Это как копать от забора и до обеда» только подчеркивает факт, что БАХТИН просовывает под видом «научных» измышлений откровенно издевательские псевдонаучные идеи, блестяще опровергнутые классиками марксизма-ленинизма.
Учитывая вышеизложенное, требуем ЗАПРЕТИТЬ издание сочинений литературоведа БАХТИНА в советских издательствах, т. Владыкин. В противном случае мы обратимся в Органы Госбезопасности».
(без подписи)
8.
Мало кто знает, что незадолго до смерти Бахтин собирался участвовать в дебатах с другим знаменитым ученым, Юрием Михайловичем Лотманом. Эти дебаты, правда, собирались организовать больше для того, чтобы столкнуть двух уважаемых пожилых людей лбами, но, впрочем, и Бахтина любили далеко не все, очень многие ему завидовали (точнее, его сильно запоздалому признанию), да и у Лотмана, разумеется, завистников и недоброжелателей хватало.
Лотману не могли простить, например, что, объясняя что-то в устной дискуссии, он нередко прибегал к проведению параллелей со своим фронтовым опытом. «Это как у нас на фронте говорили», «На войне у нас тоже вот было» и т.д. – и как ты уже будешь спорить с фронтовиком, особенно если всю жизнь в московском институте на жопе сидел. А Бахтин – во-первых, ссыльный, считай, репрессированный ни за что ни про что, во-вторых, инвалид: ему такие фронтовые аргументы ад хоминем что слону дробина, как говорится.
И вот, значит, должен был обсуждаться, среди прочего, там Дон Кихот. Мы тогда как раз посетовали, почему Михаил Михайлович не написал книгу о Дон Кихоте.
– А зачем? – посмотрел он на нас исподлобья.
– Ну как же, авантюрный роман, сплошной карнавал.
– Авантюрный, – засмеялся Бахтин, причем смех его был в этот раз не как обычно – сдержанный, когда он скорее посмеивался, а он именно засмеялся «на полную», чуть ли не заливисто, радостно-весело (и в эту секунду будто помолодел лет на двадцать). – Да я всю жизнь в провинциальных институтах преподавал, хватило уж мне авантюр-то.
Мы ухватились, что как раз и Лотман тоже считается «провинциальным ученым». Тут Бахтин уже задумался и затянулся сигарой.
– Да-а, – согласился он после минутного молчания (в такие моменты мы старались едва дышать). – Ну, наша провинциальная наука вообще – авантюрна. Нам и в столицах-то... недодано.
Кто-то из нас заметил, что на дебатах этот вопрос дипломатичнее будет обойти, ведь Бахтину припомнят, что его кафедру в Саранске долгие годы после войны чуть под него не «держали».
– О, вы напрасно думаете, что авантюра – это что-то плохое, что я вкладываю негативный смысл, – ответил Бахтин. – И авантюра, и карнавал... тут нельзя сплеча рубить, это хорошо, это вот плохо. Ведь и Евангелие – карнавал.
Тут уже я его попросил на дебатах и этот вопрос обойти, ведь те, кому потом его превозносить или замалчивать, или исказят эту мысль, или решат его, словами Мити Карамазова, «сузить».
– Михал Михалыча сузить невозможно! – категорично возразил Гачев. – А замолчать и вовсе преступно! Мы с вами сделаем все, чтоб этого не допустить!
Тут мы дружно закивали и перешли на чтение стихов. Мне удалось почитать кое-что из Всеволода Некрасова, на что Бахтин отреагировал живо и положительно.
А что касается дебатов, то, как мы знаем, Бахтин в начале 75-го умер, и дебаты не состоялись. Не знаю, кто бы на них победил, но я однозначно, всем сердцем за Михаила Михайловича.
9.
Последняя домработница Бахтина, звали ее Галина Тимофеевна, была женщиной доброй, но, конечно, в силу своего воспитания она многие его привычки считала «причудами». Например, она заставала Михаила Михайловича в пижаме, надетой наизнанку. В первый раз она сказала: «У вас рубаха на леву сторону, переодели бы», на что Бахтин закивал – а во второй раз уже сама вызвалась помочь ему переодеться. Бахтин, смущаясь, пробормотал, что, в конце концов, сегодня будний день, а по будням даже нужно носить вещи наизнанку, сохраняя для праздника «правую» сторону. Галина Тимофеевна этого не поняла и посчитала причудой.
Другой причудой, совсем стариковской, она считала тот факт, что Бахтин обожествлял свою кошку. Эту кошку он подобрал еще в Подмосковье, она была вся такая вытянутая и трехцветная, и Бахтин уверял, что это потомок древнеегипетских храмовых кошек. Когда Галина Тимофеевна приходила к Михаилу Михайловичу и первым делом собиралась ставить для него суп, Бахтин начинал нервничать и требовал первым делом покормить кошку:
– Я-то ладно, что вы за меня переживаете, вы первым делом кормите кошку, вот, видите, кисанька волнуется.
Галина Тимофеевна не понимала такие сентименты.
Но самое поразительное, что Галина Тимофеевна потом вспоминала о Бахтине, – это его несгибаемость. Что бы ни происходило, он не падал духом, не отчаивался, более того – пытался отшучиваться. Однажды у них отключили горячую воду и отопление зимой в минус двадцать семь «до окончания проводимых работ» (а у нас это могло значить «до лета»). Галина Тимофеевна пожаловалась, что посуду не помыть – пальцы не разгибаются. Бахтин в ответ предложил согреться воспоминаниями о Геленджике, куда Галине Тимофеевне повезло съездить в отпуск прошлым летом, и о чем она не раз уже хвасталась, однако домработница сочла эту идею за издевательскую шутку:
– Все у вас шуточки хоть да куда, Михал Михайлович. Вы и на операционном столе, наверно, анекдоты рассказывали.
– Ну что же, ирония спасает нас от ситуации, – улыбнулся Бахтин.
Галина Тимофеевна не поняла. Тогда Михаил Михайлович попытался ей объяснить, что такое вненаходимость. Она тем более не поняла.
– Игры всё это, – резюмировала она. – Баловство! А тепло и воду нам по-настоящему отключили.
Бахтин ничего не отвечал и только слушал, как Галина Тимофеевна ругала водоканал – после чего, домыв посуду в холодной воде, ушла домой с гордым сознанием своей правоты и твердым убеждением, что «у старого профессора окончательно прохудилась крыша».
10.
Бахтин спустился по лестнице, вышел из подъезда и присел на лавочку – ему требовалось немного отдохнуть, прежде чем продолжить путь в магазин. Было около половины первого, так что улица уже была переполнена спешащими на обед или с обеда служащими, мамами с колясками и без колясок, разного рода тунеядцами и отпускниками, не имеющими дачи и не осчастливленными путевкой на юг. Бахтин думал уже подниматься, когда к нему подсел канонический алкоголик в когда-то белой майке без рукавов, с лицом практически красно-каштановым (эдакая смесь запоя и загара) и с глазами, выцветшими настолько, что издалека можно было подумать, что он слепой.
– Отдыхаешь, отец? – поздоровался он.
– Да, в общем-то, уже на пенсии, – добродушно отвечал Бахтин.
– Ну, отдыхаешь, значит, – заключил его собеседник. – А я к братишке приехал, он вон в том доме живет, – показал он рукой куда-то неопределенно в сторону. – Там дом инженеров военных построен.
– А в этом доме писатели живут, – миролюбиво поддержал беседу Бахтин.
– Ты тоже, стало быть, писатель? – как-то сразу попытался изменить осанку на менее сутулую алконавт.
– В каком-то смысле, в каком-то смысле, – пробормотал Бахтин, думая, как вежливее завершить беседу и начать вставать.
Собеседник Бахтина отреагировал яростно и внезапно:
– Говно одно пишете!
– Почему же это непременно говно? – невозбранно повторил грубое слово Бахтин.
– А…, – махнул рукой алконавт. – Бессмысленно это все!
– Смысл, я вам скажу, сам по себе не бывает, – объяснил Бахтин, вставая на костылях. – Вот смысл этой лавочки – в чем? Чтобы на ней сидели. А в чем смысл сидеть на лавочке? Ну, например, чтобы отдохнуть. Отдохнуть – для чего? Чтобы дальше трудиться. Для чего? И так далее, словом…
– Все это болтовня, вы народа не знаете!
– Да вы, дорогой мой, агеласт, – рассмеялся Бахтин, уже собираясь уходить и разворачиваясь на костылях в сторону магазина.
– А за такие слова, интеллигентишка, – вскочил с лавочки алкоголик. – Я на тебя заявление напишу. Я не позволю народ оскорблять!
– Кто ж народ? – удивился Бахтин.
– А я что, уже не народ тебе? – удивился и алкоголик. – Как пить дать напишу!
– Как пить дать, охотно верю. Пугать доносом человека, не вылезавшего из ссылки с конца двадцатых годов, это очень храбро, друг мой, – вполголоса заметил Бахтин.
– Ничему и не научился там, папаша! Как пить дать напишу! – все горячился алкаш.
В общем-то, он действительно написал. К Бахтину приходил участковый, они вместе смотрели в древнегреческий словарь и вместе недоумевали. Доносчика того, говорят, потом вычислил и побил Гачев, но эту информацию проверить не удалось.
11.
В Невеле Бахтин
Особенно любил одно озеро –
Озеро Поступков, так он его называл.
Он вспомнил это озеро
В дурманящей дреме
В последние недели жизни,
Когда ему кололи для обезболивания
Жуткие препараты.
Он был прикован к постели
И понимал, что уже не сможет войти в это озеро,
Но еще может совершить Поступок,
Ведь мои слова – и есть мои поступки,
И мое молчание – это молчание стыда,
Душесберегающее молчание,
Оно охраняло меня.
Кто был правее, утопленник в озере Поступков
Или тот, кто себя замолчал?
12.
В: Верил ли Бахтин в астрологию?
О: Нет.
В: Портрет какого писателя украшал стену в кабинете Бахтина в его последней квартире?
О: Пушкина.
В: Бахтин считал, что мир устроен на гармонических или на карнавальных началах?
О: И то, и другое. Мир гармоничен и – сам по себе – карнавален.
В: Смеялся ли Бахтин, читая Франсуа Рабле?
О: Собеседники утверждают, что, читая Рабле, Бахтин «ужасно хохотал» и тут же объяснял неясный для слушателей смысл отсылок («различные намеки на прочих королей»).
В: Творчество какого писателя, помимо Рабле и Достоевского, лучше всего объясняют концепции Бахтина?
О: «Утверждаемые Бахтиным принципы поэтики всего решительнее и нагляднее реализуются в прозе Джойса», считал С.С. Хоружий.
В: Сколько раз фамилия «Бахтин» упоминается в этом произведении?
О: 110 раз.
В: «Приключения Бахтина» – это цикл или сборник?
О: Это мениппея.
В: Как звали трехцветную кошку Бахтина?
О: Мениппея.
В: В действительности ли Бахтин был таким, как он описан в этой мениппее?
О: Если Бахтин таким не был, то он таким будет.
Бахтин поднимался по лестнице на костылях. Лифта, конечно, не было предусмотрено, а сама лестница была железная, гулкая и скользкая. Последние ступени перед лестничной площадкой, где располагалась квартира, выделенная для Бахтиных, были особенно густо вымазаны в уличной осенней грязи, как будто какой-то Гаргантюа перемахнул большую часть ступенек, приземлился на последние, и всё, что налипло на подошву на улице, оказалось именно здесь. Было и более прозаическое объяснение: эту грязь принесли хулиганы, мальчишки, это была такая остроумная шутка.
Сперва Бахтин задумался, как лучше преодолеть эту помеху, а затем задумался просто о народном юморе и способах его проявления, и далее, обобщая, о том, как внесение грязи как элемента материально-телесного низа... хотя, наверное, Бахтин так не думал, так мог думать его биограф.
В этой задумчивости его застала соседка. Ей нужно было подняться на свой этаж, и фигура Бахтина на костылях мешала ей пройти.
– Вам нехорошо? – осведомилась она. Так-то ей все равно, но, может, не все равно, если и правда нехорошо, это как-нибудь извиняет.
– Нет-нет, спасибо, – поспешил успокоить соседку Бахтин. – Я просто задумался.
Эта вежливая фраза почему-то рассердила соседку. Возможно, этому способствовало то обстоятельство, что она уже не раз вот так за ним застревала, и раздражение успело накопиться.
– Так что ж вы дома не задумаетесь, а на пороге стоите? – все-таки она еще сдерживалась и была только язвительной, но не хабалкой.
– Пороги делают вещи, – улыбнулся Бахтин, стремясь разрядить ситуацию. – Болты держат эту лестницу, а это значит, что болты делают эту лестницу лестницей.
– Вот, умничаете, а дома как всегда, поди, есть нечего, – смягчилась и соседка.
– Отчего ж? – удивился Бахтин. – Елена Александровна как раз за морковью ушла.
– Вот видите, за морковью! Студентам на улице деньги раздаете, я позавчера видела, а сами морковью питаетесь! – Бахтин несколько смутился. – Пропустите как-нибудь меня, я вам хоть котлет принесу картофельных, – соседка размягчилась до состояния творожного сыра.
– Картофельных, – пробормотал Бахтин, спускаясь вниз спиной вперед (соседка бодро отпрыгнула к самой двери подъезда). – В университетской столовой до революции и то мясные давали...
Соседка снова разозлилась:
– Брезгуете, значит!
– Нет, я печалюсь, – Бахтин пропустил соседку, и она уже поднялась на один пролет вверх, когда дверь открылась, и в подъезд зашла Елена Александровна с авоськой.
– Мишенька, что такое? – испугалась она.
– Да тут...
– Наследил опять кто-то? When will they stop this torture?! – несколько неожиданно перешла она на английский, заметив, как сверху за ними наблюдает соседка.
– It is indeed an inconvenience, darling, – меланхолично согласился Бахтин.
– You need to rest, not to endure, my dear, – Елена Александровна вскочила по лестнице, зашла в квартиру, вытащила тряпку и принялась счищать грязь со ступенек.
– Perhaps, – снова (и несколько виновато) согласился Бахтин.
– На иностранном разговаривают, ломаются перед нами! Конечно ж! Где уж! – крикнула сверху соседка и натурально плюнула вниз.
2.
Бахтину снилось, как его хотят согнать с должности завкафедрой зарубежной литературы по причине того, что он не партийный.
– Я человек неофициальный, – оправдывался Бахтин.
– Вы преподаватель, – пеняли ему во сне гигантские люди-совы. – Преподаватель не может быть неофициальный.
– И всего лишь кандидат, – бурчал толстый человек с коричневым портфелем.
– Товарищ Бахтин, вы плохой педагог! – поднимался из-за парты вихрастый студент-комсомолец.
– Саранских газет никогда не читает, – продолжал человек с портфелем.
– И никогда не можете представить конспектов, – поддакивала серая и вся какая-то конусообразная лаборантка.
– Их мыши съели, – продолжал оправдываться Бахтин.
– Вы нам не объяснили, как понимать Россию! – поднялся почему-то с детского стульчика Кожинов.
– Читайте Розанова, – обернулся к нему Бахтин.
– Мракобеса!? – заухали совы.
– Вы знаете, я не марксист, – повернулся теперь к ним Михаил Михайлович.
– Что же вы делаете в образовании, не то что в должности заведующего кафедрой! – совы принялись взмахивать крыльями, издавая характерный шум и теряя перья.
– Он врет, марксист он самый настоящий, сталинский, – прилетели, тоже в виде птиц, только не сов, а канюков, Аверинцев и Михаил Гаспаров.
– Михаил Михайлович, вы сатанист, – уверенно обвинял его, не снимая знаменитой шапочки, Лосев.
– Да, я вызывал сатану, – передразнивал его голос Бахтин. – Являлись всякий раз только вы почему-то.
– Поезжай к своей разлучнице Юдиной! – закричала жена, и тут Бахтин понял: не может быть, чтобы жена его стала при всех добивать – нет, такого не может быть – и проснулся.
3.
Однажды у Бахтина сломались часы. Починить их вызвался сын каких-то знакомых Бахтина по университету, это сейчас не суть важно. Звали его Геннадий, и он числился мастером на все руки. Говорят, он даже делал не то сапоги, не то валенки, в общем, как Лев Толстой. А дело в том, что отец у него был сухой и суровый, к Бахтиным никогда с собой его не брал, а Геннадию давно хотелось обсудить с Михаилом Михайловичем творчество Достоевского. Был он уже в возрасте самом для Достоевского подходящем (учился в техникуме). Значит, он пришел к Бахтиным, жена Бахтина Елена Александровна с порога сразу назвала его Геночка, и он застеснялся.
Бахтин сидел в большом кресле за большим столом, курил, а стол был предусмотрительно убран: ворохи бумаг и стопки книг были сложены прямо на полу. На столе же осталась только, видимо, специально по такому случаю вынутая из шкафа скатерть, а на скатерти – сломанные часы. (Не было даже пепельницы, ее заменял глиняный горшочек, размещенный на подлокотнике кресла).
– Здравствуйте, Михаил Михайлович! Разрешите… я взгляну на часы?
Бахтин кивнул, жестом (рукой с сигаретой) пригласил Геночку присесть и стал извиняться, что у них так накурено.
Геннадий присел за стол и взял в руку часы Бахтина. В другую руку он взял такую маленькую отверточку специальную для часов, достав ее из нагрудного кармашка рубахи. Бахтин, казалось, вовсе не интересовался процессом починки и думал о чем-то своем.
Гена открутил крышку и бережно положил на стол. Механизм не был поврежден, но нуждался в чистке, о чем Геночка честно сообщил Бахтину, прибавив, что, возможно, понадобится и замена батареи, и он готов побегать в поисках этой детали.
– Я, в общем, заберу почистить?
– Какой разговор, конечно. И батарея… словом, если нужно заказать из Москвы, из Ленинграда… это все… это все можно.
– Да может и не нужно, – поспешил заверить Бахтина Геннадий. – Я, стало быть, пойду?
– А не хотите ли чаю, что вы так быстро уходите? – даже обиделся Бахтин. – Наш, правда, крепковат, но всегда можно разбавить… Лёнушка! Что же ты чаю Геннадию не предложила?
Елена Александровна появилась в дверях и ответила, что «всех ждет на кухне». Геннадий стал оправдываться, что жутко неудобно, что вот, он починит часы, и тогда… словом, он поспешил уйти к огорчению Бахтиных и своему собственному. Домой он практически бежал. А он ведь хотел про Достоевского спрашивать!
Впрочем, и когда он часы починил и заменил за свой счет батарейку, он настолько постеснялся сказать об этом, что попросил передать теперь исправные часы через отца (сухого и сурового). Тем не менее, в мыслях Геннадий и спустя много лет спрашивал Бахтина, как же возможен диалог автора с персонажем – Бахтин в мыслях ему отвечал, и Гена в мыслях не понимал, но всегда соглашался.
4.
А вот еще другой сон Бахтина: снится ему машина для карнавала, и управляют ей свиньи. Где это происходит, он понять никак не мог – вроде в каком-то цеху. Свиньи были в пионерских галстуках, за ними бегал казахский школьник и крутил им хвостики, отчего свиньи визжали, но от машины не отходили.
Машина представляла собой бак вроде как для дождевой воды на высоких тонких почти комариных ножках много выше человеческого роста. От бака отходили как бы такие штурвалы, и свиньи, вращая их, приводили машину в движение, отчего из шланга, вставленного в дно бака, в тазы наливалась розовая жидкость. Эту жидкость, точнее, тазы, ей наполненные, бегали уносить неизвестно куда из цеха почему-то наряженные в кимоно китайцы или японцы, кто их разберет.
– М-да, это все, ясное дело, азиятство, – тростью показал на вот это все Бахтину Бердяев. – Одно слово, так сказать: Кустанай.
– Ах, Кустанай, да, конечно, – подхватил Бахтин, вспомнив: да, верно, он жил в Кустанае и как раз на курсах общества (не общества, уже не вспомнишь даже) «Свиновод» преподавал.
– А вот вы мне скажите, Мих Мих, – обернулся к Бахтину Бердяев и прямо навис как будто над ним. – Вы за что меня за глаза называли «Белибердяев»? Насолил я вам чем?
Бахтин возмутился:
– Ну, не я вас так тогда называл.
– Но вы не возражали. Скажите, за что вы так не уважаете азиятство?
– Да вовсе я, – спешил оправдаться Бахтин, но тут пара свиней отошла от машины, уронила Бахтина в какое-то корыто, и он проснулся.
5.
В молодости, когда Бахтин жил у тестя в Витебске, он иногда беседовал с известным художником Казимиром Малевичем, который нарисовал знаменитый квадрат. Однажды они вот так беседовали в кабинете Малевича (а тот был тогда, кажется, директором я уже не помню какого учреждения, академии художеств местной или типа того), и в дверь постучали.
– Войдите, – сказал Малевич, жестом давая Бахтину понять, что да, их прервали, он извиняется, но пусть Бахтин держит в уме нить их беседы, сейчас, дескать, посетитель уйдет, и они продолжат.
В кабинет протиснулся, шурша газетами, молодой, но уже лысый человек в очках.
– А, это вы, – казалось, Малевич был разочарован посетителем.
Бахтин уже подумал, это какой-то партийный принес газеты с политинформацией или там чем-то, что надо донести до сведения подчиненных, но посетитель быстро развернул газеты и разложил их на столе. Перед присутствующими развернулись картины геометрических фигур в том же супрематическом духе, что у Малевича, только вот написанные на газетах: два черных квадрата и один красный.
– Уже лучше, уже гораздо лучше, – оценил картины Малевич. Бахтин, не будучи представлен, предпочел промолчать.
– Правда лучше? Я очень рад, Казимир Петрович. Позволите продолжать? – засиял посетитель.
– О, я не могу вам запретить, – как будто тоже с разочарованием ответил художник.
– Благодарю, благодарю вас, – посетитель сложил газеты и поторопился уйти, как будто нечаянно забыв на столе папиросы.
– Это..., – Малевич подыскивал нужное слово. – В общем, этот человек считает себя моим учеником.
«Не дай мне Бог таких учеников», – с тревогой подумал Бахтин.
6.
Когда Бахтину впервые привезли в подарок кубинские сигары, он долго мял одну такую в руке, потом отложил ее в сторону и поделился следующей историей:
– Вот какой здесь толстый лист, не то, что папиросная бумага. Я вспомнил, значит, как в сорок первом году сожгли мою рукопись о немецком романе, она уже в издательстве была… но время такое было. А свой экземпляр рукописи я скурил, не было бумаги для папирос. Ну, я полагал, что они не сожгли там, в издательстве.
– А почему не стали перерабатывать? – спросил Кожинов.
– О ком перерабатывать, о немцах? – усмехнулся Бахтин. – Время-то было какое…
– Да время всегда какое-то не такое, – заметил Бочаров. Это он с друзьями и привез сигары от знакомой, что на Кубе работала. Они, бывало, так и прыгали в поезд. «А поедемте к Бахтину», и чуть не с вокзала уже слали телеграмму «Встречайте тчк Ребята», и супруга Бахтина, пока они ехали, хлопотала, чего бы на стол поставить, чтобы не стыдно, а они приезжали, Гачев с гармошечкой обязательно, навозили различные подарки, в общем, примерно вот так.
– Как вы в тридцать седьмом уцелели, мне всегда интересно было.
– Время всегда, да, под нашим безблагодатным небом…, – задумался Бахтин. – Но что тут поделать, и дергали меня, и хорошо, по своему желанию разрешили уйти. Буржуазный объективизм предъявляли. Невнимание к сталинским трудам.
– «Гениальным трудам» тогда говорили, – поддержал Бочаров.
– Да-да-да, – согласился Бахтин. – В общем, я даже не знаю, как я уцелел. Я просто уехал, мне разрешили по собственному желанию, и я уехал. Ах да, самое главное: я никогда не брал телефон. У нас долго и не было, да и потом. Да и вообще… не берите никогда телефон. Хороший человек по телефону звонить не будет.
«Этот совет Бахтина я пронесу через жизнь», – решил тогда я – и тоже уцелел.
7.
Письмо в редакцию издательства «Художественная литература»
«Уважаемый т. Владыкин!
С негодованием обнаружили в планах издательства на 1963 г. выход книги реакционного литературоведа М.М. БАХТИНА «Проблемы поэтики Достоевского». Публикация данной книги не только идейный выстрел в ногу самому издательству, не только нанесет вред советской учащейся молодежи, но и чревата дальнейшими последствиями по партийной линии.
Известны антисоветские настроения БАХТИНА, за которые он был сослан. Этих настроений он придерживается и теперь. БАХТИН позволяет себе в публичных высказываниях антисоветские выражения, в частности, нам из ДОСТОВЕРНЫХ источников передан следующий разговор, имевший место во время последнего приезда БАХТИНА в Москву:
«Товарищ ██████: В любых обстоятельствах я не вижу себя вне советского народа, я всегда за народ и с народом.
БАХТИН: Да и я, как видите, не в эмиграции. Но что ж это значит – «с народом»? Прежде всего, это «как» или «где»? Видите ли, народное сознание – величина переменная и до ужаса шаткая. Вчера крестились, сегодня плюются, завтра опять креститься начнут.
Товарищ ██████: Антисоветские вещи говорите!
БАХТИН: Я с вами говорю на человеческом языке»
Таким образом, налицо антинародная, антисоветская риторика.
Более того, БАХТИН, находясь в ссылке в Саранске, МССР, демонстративно показывал пренебрежение к народным нуждам, не участвовал в демонстрациях и даже отказывался от предложений показать ему город. Высказывал одобрительные суждения в адрес буржуазной литературы, а именно: «Модернизм – это не ругательство, а похвала» (передано со слов его собеседников ДОСТОВЕРНО).
Ясно, что жизнь для него преступна, он не видит в ней ничего светлого и цинично исповедует даже не религиозное мракобесие, а самый настоящий фашистский нигилизм, считая своим кумиром не только архивредного, по мудрым словам Владимира Ильича Ленина, писателя Достоевского, но и открытого фашиста НИЦШЕ, и допускает глумление по адресу библии. Эти сведения подтверждаются со слов так называемой православной интеллигенции, также осевшей в советских институтах, откуда их надо выкорчевать, как гнилые пни. БАХТИНА эти «учёные» характеризуют не только как нигилиста (как он смакует сцены убийств у Достоевского), но и как невротика (передано ДОСТОВЕРНО), плагиатора сионистского писателя Буббера, заимствования из которого он трусливо маскирует непонятными словами вроде «ХРОНОТОП». Смысл этого слова не объяснил нам ни один из опрошенных литературоведов, а объяснение в роде анекдота «Это как копать от забора и до обеда» только подчеркивает факт, что БАХТИН просовывает под видом «научных» измышлений откровенно издевательские псевдонаучные идеи, блестяще опровергнутые классиками марксизма-ленинизма.
Учитывая вышеизложенное, требуем ЗАПРЕТИТЬ издание сочинений литературоведа БАХТИНА в советских издательствах, т. Владыкин. В противном случае мы обратимся в Органы Госбезопасности».
(без подписи)
8.
Мало кто знает, что незадолго до смерти Бахтин собирался участвовать в дебатах с другим знаменитым ученым, Юрием Михайловичем Лотманом. Эти дебаты, правда, собирались организовать больше для того, чтобы столкнуть двух уважаемых пожилых людей лбами, но, впрочем, и Бахтина любили далеко не все, очень многие ему завидовали (точнее, его сильно запоздалому признанию), да и у Лотмана, разумеется, завистников и недоброжелателей хватало.
Лотману не могли простить, например, что, объясняя что-то в устной дискуссии, он нередко прибегал к проведению параллелей со своим фронтовым опытом. «Это как у нас на фронте говорили», «На войне у нас тоже вот было» и т.д. – и как ты уже будешь спорить с фронтовиком, особенно если всю жизнь в московском институте на жопе сидел. А Бахтин – во-первых, ссыльный, считай, репрессированный ни за что ни про что, во-вторых, инвалид: ему такие фронтовые аргументы ад хоминем что слону дробина, как говорится.
И вот, значит, должен был обсуждаться, среди прочего, там Дон Кихот. Мы тогда как раз посетовали, почему Михаил Михайлович не написал книгу о Дон Кихоте.
– А зачем? – посмотрел он на нас исподлобья.
– Ну как же, авантюрный роман, сплошной карнавал.
– Авантюрный, – засмеялся Бахтин, причем смех его был в этот раз не как обычно – сдержанный, когда он скорее посмеивался, а он именно засмеялся «на полную», чуть ли не заливисто, радостно-весело (и в эту секунду будто помолодел лет на двадцать). – Да я всю жизнь в провинциальных институтах преподавал, хватило уж мне авантюр-то.
Мы ухватились, что как раз и Лотман тоже считается «провинциальным ученым». Тут Бахтин уже задумался и затянулся сигарой.
– Да-а, – согласился он после минутного молчания (в такие моменты мы старались едва дышать). – Ну, наша провинциальная наука вообще – авантюрна. Нам и в столицах-то... недодано.
Кто-то из нас заметил, что на дебатах этот вопрос дипломатичнее будет обойти, ведь Бахтину припомнят, что его кафедру в Саранске долгие годы после войны чуть под него не «держали».
– О, вы напрасно думаете, что авантюра – это что-то плохое, что я вкладываю негативный смысл, – ответил Бахтин. – И авантюра, и карнавал... тут нельзя сплеча рубить, это хорошо, это вот плохо. Ведь и Евангелие – карнавал.
Тут уже я его попросил на дебатах и этот вопрос обойти, ведь те, кому потом его превозносить или замалчивать, или исказят эту мысль, или решат его, словами Мити Карамазова, «сузить».
– Михал Михалыча сузить невозможно! – категорично возразил Гачев. – А замолчать и вовсе преступно! Мы с вами сделаем все, чтоб этого не допустить!
Тут мы дружно закивали и перешли на чтение стихов. Мне удалось почитать кое-что из Всеволода Некрасова, на что Бахтин отреагировал живо и положительно.
А что касается дебатов, то, как мы знаем, Бахтин в начале 75-го умер, и дебаты не состоялись. Не знаю, кто бы на них победил, но я однозначно, всем сердцем за Михаила Михайловича.
9.
Последняя домработница Бахтина, звали ее Галина Тимофеевна, была женщиной доброй, но, конечно, в силу своего воспитания она многие его привычки считала «причудами». Например, она заставала Михаила Михайловича в пижаме, надетой наизнанку. В первый раз она сказала: «У вас рубаха на леву сторону, переодели бы», на что Бахтин закивал – а во второй раз уже сама вызвалась помочь ему переодеться. Бахтин, смущаясь, пробормотал, что, в конце концов, сегодня будний день, а по будням даже нужно носить вещи наизнанку, сохраняя для праздника «правую» сторону. Галина Тимофеевна этого не поняла и посчитала причудой.
Другой причудой, совсем стариковской, она считала тот факт, что Бахтин обожествлял свою кошку. Эту кошку он подобрал еще в Подмосковье, она была вся такая вытянутая и трехцветная, и Бахтин уверял, что это потомок древнеегипетских храмовых кошек. Когда Галина Тимофеевна приходила к Михаилу Михайловичу и первым делом собиралась ставить для него суп, Бахтин начинал нервничать и требовал первым делом покормить кошку:
– Я-то ладно, что вы за меня переживаете, вы первым делом кормите кошку, вот, видите, кисанька волнуется.
Галина Тимофеевна не понимала такие сентименты.
Но самое поразительное, что Галина Тимофеевна потом вспоминала о Бахтине, – это его несгибаемость. Что бы ни происходило, он не падал духом, не отчаивался, более того – пытался отшучиваться. Однажды у них отключили горячую воду и отопление зимой в минус двадцать семь «до окончания проводимых работ» (а у нас это могло значить «до лета»). Галина Тимофеевна пожаловалась, что посуду не помыть – пальцы не разгибаются. Бахтин в ответ предложил согреться воспоминаниями о Геленджике, куда Галине Тимофеевне повезло съездить в отпуск прошлым летом, и о чем она не раз уже хвасталась, однако домработница сочла эту идею за издевательскую шутку:
– Все у вас шуточки хоть да куда, Михал Михайлович. Вы и на операционном столе, наверно, анекдоты рассказывали.
– Ну что же, ирония спасает нас от ситуации, – улыбнулся Бахтин.
Галина Тимофеевна не поняла. Тогда Михаил Михайлович попытался ей объяснить, что такое вненаходимость. Она тем более не поняла.
– Игры всё это, – резюмировала она. – Баловство! А тепло и воду нам по-настоящему отключили.
Бахтин ничего не отвечал и только слушал, как Галина Тимофеевна ругала водоканал – после чего, домыв посуду в холодной воде, ушла домой с гордым сознанием своей правоты и твердым убеждением, что «у старого профессора окончательно прохудилась крыша».
10.
Бахтин спустился по лестнице, вышел из подъезда и присел на лавочку – ему требовалось немного отдохнуть, прежде чем продолжить путь в магазин. Было около половины первого, так что улица уже была переполнена спешащими на обед или с обеда служащими, мамами с колясками и без колясок, разного рода тунеядцами и отпускниками, не имеющими дачи и не осчастливленными путевкой на юг. Бахтин думал уже подниматься, когда к нему подсел канонический алкоголик в когда-то белой майке без рукавов, с лицом практически красно-каштановым (эдакая смесь запоя и загара) и с глазами, выцветшими настолько, что издалека можно было подумать, что он слепой.
– Отдыхаешь, отец? – поздоровался он.
– Да, в общем-то, уже на пенсии, – добродушно отвечал Бахтин.
– Ну, отдыхаешь, значит, – заключил его собеседник. – А я к братишке приехал, он вон в том доме живет, – показал он рукой куда-то неопределенно в сторону. – Там дом инженеров военных построен.
– А в этом доме писатели живут, – миролюбиво поддержал беседу Бахтин.
– Ты тоже, стало быть, писатель? – как-то сразу попытался изменить осанку на менее сутулую алконавт.
– В каком-то смысле, в каком-то смысле, – пробормотал Бахтин, думая, как вежливее завершить беседу и начать вставать.
Собеседник Бахтина отреагировал яростно и внезапно:
– Говно одно пишете!
– Почему же это непременно говно? – невозбранно повторил грубое слово Бахтин.
– А…, – махнул рукой алконавт. – Бессмысленно это все!
– Смысл, я вам скажу, сам по себе не бывает, – объяснил Бахтин, вставая на костылях. – Вот смысл этой лавочки – в чем? Чтобы на ней сидели. А в чем смысл сидеть на лавочке? Ну, например, чтобы отдохнуть. Отдохнуть – для чего? Чтобы дальше трудиться. Для чего? И так далее, словом…
– Все это болтовня, вы народа не знаете!
– Да вы, дорогой мой, агеласт, – рассмеялся Бахтин, уже собираясь уходить и разворачиваясь на костылях в сторону магазина.
– А за такие слова, интеллигентишка, – вскочил с лавочки алкоголик. – Я на тебя заявление напишу. Я не позволю народ оскорблять!
– Кто ж народ? – удивился Бахтин.
– А я что, уже не народ тебе? – удивился и алкоголик. – Как пить дать напишу!
– Как пить дать, охотно верю. Пугать доносом человека, не вылезавшего из ссылки с конца двадцатых годов, это очень храбро, друг мой, – вполголоса заметил Бахтин.
– Ничему и не научился там, папаша! Как пить дать напишу! – все горячился алкаш.
В общем-то, он действительно написал. К Бахтину приходил участковый, они вместе смотрели в древнегреческий словарь и вместе недоумевали. Доносчика того, говорят, потом вычислил и побил Гачев, но эту информацию проверить не удалось.
11.
В Невеле Бахтин
Особенно любил одно озеро –
Озеро Поступков, так он его называл.
Он вспомнил это озеро
В дурманящей дреме
В последние недели жизни,
Когда ему кололи для обезболивания
Жуткие препараты.
Он был прикован к постели
И понимал, что уже не сможет войти в это озеро,
Но еще может совершить Поступок,
Ведь мои слова – и есть мои поступки,
И мое молчание – это молчание стыда,
Душесберегающее молчание,
Оно охраняло меня.
Кто был правее, утопленник в озере Поступков
Или тот, кто себя замолчал?
12.
В: Верил ли Бахтин в астрологию?
О: Нет.
В: Портрет какого писателя украшал стену в кабинете Бахтина в его последней квартире?
О: Пушкина.
В: Бахтин считал, что мир устроен на гармонических или на карнавальных началах?
О: И то, и другое. Мир гармоничен и – сам по себе – карнавален.
В: Смеялся ли Бахтин, читая Франсуа Рабле?
О: Собеседники утверждают, что, читая Рабле, Бахтин «ужасно хохотал» и тут же объяснял неясный для слушателей смысл отсылок («различные намеки на прочих королей»).
В: Творчество какого писателя, помимо Рабле и Достоевского, лучше всего объясняют концепции Бахтина?
О: «Утверждаемые Бахтиным принципы поэтики всего решительнее и нагляднее реализуются в прозе Джойса», считал С.С. Хоружий.
В: Сколько раз фамилия «Бахтин» упоминается в этом произведении?
О: 110 раз.
В: «Приключения Бахтина» – это цикл или сборник?
О: Это мениппея.
В: Как звали трехцветную кошку Бахтина?
О: Мениппея.
В: В действительности ли Бахтин был таким, как он описан в этой мениппее?
О: Если Бахтин таким не был, то он таким будет.
© Aldebaran 2024.
© Иван Чернышов.
