Королева
Евгений Долматович
Рассказ
Ане
1.
Попутчики
В поезде моими попутчиками оказалась молодая пара. Болезненно-бледные, с безумным блеском в глазах, они то и дело о чем-то перешептывались, неустанно наглаживали друг дружку, сдержанно хихикали, страстно целовались…
Я же отрешенно наблюдал, как за окном смазанными красками мельтешит мир: уносятся прочь рощи и поляны, редкие одинокие избушки, деревеньки и села, озера с лодками и трассы с машинами. В конечном счете даже солнце куда-то делось, осталась лишь архаичная тьма с вкраплениями призрачного фосфоресцирующего света – все ночь и густой пугающий лес, что нескончаемой стеной тянулся последние час-полтора. И каждый раз, прикрыв в полудреме глаза, а то и вовсе отвернувшись, я невольно ловил себя на мысли, что из мрачной чащи на меня кто-то смотрит, внимательно следит, изучает. И так всю жизнь…
– Ну что, может, познакомимся? – предложил парень. – Вместе все ж едем.
– Верно. – Я пожал протянутую руку. – Тэд.
– Евгений, – сказал он и улыбнулся. – Занятное у тебя имечко, Тэд.
– Сокращенно от Тадеуш. – И, подумав, добавил: – Родители были теми еще приколистами.
– Ясненько… Ее, кстати, тоже Женей звать, – указал он на девушку.
Тут же буквально из ниоткуда возникла потрепанная спортивная сумка, а из нее – бутылка ржаного виски, пара банок кока-колы и три пластиковых стаканчика.
– Это хорошо, что мы одни в купе, – сказал Евгений, разбавляя виски колой. – Никто больше и не нужен.
– Твоя правда, – согласился я.
– Тэд, а ты к картишкам как относишься? – поинтересовалась Женя.
– Спокойно отношусь.
– Играешь?
– Играю. Чего ж не играть-то?
– Покер?
– Можно.
– Или в дурачка?
– Тоже можно.
– Уверен?
По правде, мне было плевать. Где-то за стеной ночи меня ждала Феодосия – должно быть, сказочный город, о котором я знал всего ничего. Знал, например, что там море перешептывается с ветром, и что окутанные дымкой холмы таинственны и молчаливы, а многочисленные туристы суетливы и жадны до зрелищ… Важным было лишь то, что Феодосия находится далеко-далеко – все, чего мне хотелось.
Путешествовал я налегке: один-единственный рюкзак с вещами, немного деньжат, документы. Еще утром, в Москве, у меня имелся мобильник, на который постоянно кто-то звонил и слал сообщения. Это было грустно и смешно одновременно, а также невольно воскрешало в памяти упреки Аллы, регулярно язвившей о бессмысленности и бесполезности всей моей жизни, о моей никчемности и ненужности. Все эти звонки и сообщения – большей частью, конечно же, реклама – настолько мне надоели, что перед тем как сесть в поезд, я швырнул мобильник в мусорный бак. Иногда полезно так делать – начинаешь понимать, что это у тебя власть над вещами, а не у них над тобой.
С того момента солнце лишь раз пересекло небосвод, а я – будучи уже в сотнях километрах от своего неприглядного прошлого – пил разведенный виски и играл со странными Женями в карты. К слову, играли мы просто, без каких-либо денежных ставок, а значит, и без существенного риска. Но игра у меня все равно не шла. Мистика какая-то: раз за разом я натыкался на червовую даму – козырную либо не в масть – и проигрывал, проигрывал… Так до тех пор, пока это дело мне не приелось, и тогда я отправился в тамбур – курить.
– Ты не переживай, – услышал голос за спиной.
Женя, худющая, слегка охмелевшая от виски, прислонилась к стене чуть поодаль и вертела в руках злосчастную колоду.
– Я и не переживаю, – сказал я. – Мне в картах редко везет.
Женя загадочно улыбнулась.
– А в любви?
– Да и в любви, признаться, тоже…
– Может, угостишь девушку сигареткой? – промурлыкала она и шагнула ко мне.
Она оказалась так близко и так пристально посмотрела мне в глаза – буквально в душу заглянула, – что я ощутил неловкость, даже смущение. И вдруг, помимо терпкого запаха Жениного пота и застоявшейся тамбурной гари, на меня повеяло чем-то еще. Но запах этот не был приятным или отталкивающим, нет. Едва уловимый, он вовсе не поддавался какому-либо определению, но пробуждал смутное желание, волнующее предчувствие перемен. Наверное, именно так пахнут мечты никому не нужного подростка о далеких странах, где ему не суждено побывать, и прекрасных незнакомках, чьи сердца ему не суждено покорить.
Я протянул Жене пачку.
– Пожалуйста.
– Благодарю.
Она отстранилась и, закурив, задумчиво скосилась на колоду в руке. Я же почувствовал облегчение: утраченное из-за ее близости самообладание постепенно возвращалось.
– Он шулер, – вдруг сказала она. – Женька, он, как и я. Мы фокусники, шулера.
– Чего?
Но вместо ответа она положила колоду на ладонь и зачем-то подбросила. Карты пестрым фонтаном разлетелись во все стороны и… каким-то непостижимым образом вновь собрались у нее на ладони.
– Неплохой флориш, – похвалил я.
Женя сжала сигарету зубами, с прищуром глянула на меня.
– Я и гадать умею. Смотри!
Она ловко перетасовала карты, а затем распустила их веером. На меня уставилось несметное полчище червовых дам.
– Это – твоя судьба, твоя королева, – сказала Женя.
– Издеваешься? – усмехнулся я.
– С чего ты взял?
– Да так…
– А ты в курсе, что у карт особая энергетика? Они могут лукавить, могут откровенно глумиться и подлить – все игроки это знают. Но также карты могут озолотить тебя, а то и поведать о будущем. Запомни, ничто не случайно и все взаимосвязано. И если ты считаешь иначе, то ты попросту очередной болван, слепо надеющийся на прикуп.
– В смысле?
– Поймешь.
– Лучше расскажи, как ты это делаешь?
– Да-а, – отмахнулась Женя, – ловкость рук и никакого мошенничества. Глянь-ка!
Она снова перетасовала карты и протянула их мне рубашкой вверх. Я осторожно взял колоду, принялся переворачивать карты. Все было как обычно: никаких тебе дам червей, кроме одной, положенной по рангу и масти.
– Здорово.
– Еще бы!
– Так… э-э… куда вы едете? – спросил я лишь потому, что надо было что-то спросить.
– Никуда, мы живем в этом поезде, – просто ответила Женя и вновь подошла ко мне. – Давно уже живем.
– Разве такое возможно?
Но вместо ответа Женя поцеловала меня, и вкус ее губ был восхитителен…
– Пойдем, – как ни в чем не бывало сказала она. – Женька мой, наверно, там уж заждался.
Очарованный, я покорно поплелся следом, но смотреть Евгению в глаза мне было и стыдно, и боязно. Он же, напротив, с хитрой ухмылкой вовсю на меня таращился. И в какой-то момент я понял, что он с самого начала обо всем знал. Вероятно даже, что именно он подбил Женю выйти за мной и разыграть этот прелестный мини-спектакль…
А ночью они занимались любовью, при этом нисколько меня не стесняясь.
Какое-то время я лежал неподвижно, одновременно желая и страшась повернуться в их сторону. Звук колес действовал на нервы, но сквозь это монотонное постукивание можно было уловить, как где-то в ночи – снаружи этой мчащейся железной коробки – рычат и завывают древние чудища, стонут духи, не нашедшие себе места в современном мире, рокочут проклятия, в которые больше никто не верит, вздыхают боги, которым давно уже никто не молится… Перед глазами же неустанно маячила червовая дама, но смысл этого видения был от меня сокрыт…
Под конец, взмокший от пота и изнуряющей бессонницы, я таки отважился и тайком принялся наблюдать за моими попутчиками. И представшая сцена открыла мне еще одну правду: они были не просто чудаковатой парочкой наркоманского вида, нет.
Они были родственниками. Возможно, двойняшками.
2.
Истории
В Феодосию я приехал вечером следующего дня.
Центральный вокзал находился на самом берегу, и когда я шагнул из душного вагона, то в закатной прохладе этого южного городка различил аромат морской соли и вольного ветра, жадно вдохнул его, улыбнулся. На море мне доводилось бывать и раньше, но каждое возвращение разительно отличается от предыдущего, ведь всякий визит к морю – это словно акт божественного причащения, несущий в себе открытие, даже сакральное понимание. Это как первый секс, на фоне которого все последующие неумолимо сливаются в одно сплошное месиво – череда подстегиваемых инстинктом случек, среди которых ты помнишь лишь тот заветный раз, оцениваешь его, прокручиваешь в голове снова и снова… С морем все вроде бы так же, но при этом несколько иначе. Это тот опыт, который просто не может сделаться безвкусной тестообразной массой прожитых дней, так как каждая новая встреча – она особенная, не такая, как предыдущие.
И нынешнее мое путешествие не было исключением.
Небольшое, под завязку набитое людьми здание вокзала выводило на площадь, с которой по правую руку тянулась береговая линия с пляжами, многочисленными кафе, ресторанами и ночными клубами, а если податься левей, то можно было углубиться в пленительную тишину узких улочек и аллей. Дома в Феодосии оказались невысокие, это радовало. И даже туристы – сплошь пестрое шумное столпотворение – нисколько не нервировали, потому что каким-то непостижимым образом дополняли атмосферу города – дух самой Феодосии! – становясь неотрывной ее частью.
Уберите отсюда туристов, и местность вокруг превратится в… во что? В обитель привидений? Правда ли?
Хотя, насколько я мог судить, привидений здесь тоже хватало.
– Молодой человек, – обратилась ко мне тучная женщина лет пятидесяти, – вам нужна комната?
– Нужна. А далеко?
– Два квартала в глубь города. Ванна и туалет отдельно, есть телевизор и вентилятор. Комната просторная, со своим холодильником и балконом. Можно сказать, квартира.
– Звучит неплохо. И сколько хотите?
Женщина окинула меня оценивающим взглядом, нервно закусила губу.
– Идемте. – Она галантно взяла меня под руку и повела с привокзальной площади. – Для вас особая цена.
Минутой позже – или же пролетел целый час? – мы брели по какому-то парку, и густые тени извивались у наших ног, лизали нам пятки. А вокруг было тихо и мрачно, лишь свет редких фонарей выхватывал из непроницаемой темени рваные куски местности.
– Смеркается здесь быстро, а ночи чернее черного, – сообщила женщина. – Так что будьте осторожны. У нас небольшой город, но приезжих хватает. И в этой непроглядной тьме с ними всякое может случиться. Вы только не подумайте, я вас не пугаю. Просто хочу предостеречь.
В воздухе же переливалось эхо полуденного зноя. Солнце здесь наверняка очень яркое, а ночи, как и сказала моя таинственная спутница, чернее черного. И в этой мазутной черноте мимо меня то и дело проносились огромные мотыльки, в траве надрывно стрекотали цикады, а где-то неподалеку лаяла собака. Помимо этого других звуков практически не было…
– Вот и пришли, – сказала женщина, скрипнув калиткой. – Осторожнее, здесь ступенька… Еще одна… У нас очень темно. И не обращайте внимания на собаку. Она на цепи, да и… все равно не кусачая – так, больше для вида.
Я же пробирался сквозь какие-то заросли, судорожно втягивал носом незнакомый сладковатый аромат, прислушивался и слышал, как где-то рядом натужно дышит пес – судя по всему, огромный пес.
Не-е, то и не пес был вовсе, а натуральный волкодлак из старинных приданий. Не удивлюсь, если кто-то из местных – скромняга днем и чудовище ночью. И вот он охотится, затаился, наблюдает за мной…
За всеми этими мыслями я не сразу заметил, как женщина ушла куда-то вперед и исчезла. Лишившись проводника в этом сумрачном царстве, я и вовсе потерялся в пространстве – оглядывался, прислушивался, вздрагивал всякий раз…
И вдруг во тьме сверкнули желтые кошачьи глаза, но… очень уж большие для обычной кошки.
– У вас тут пумы, случаем, не водятся? – поежился я, но ответа не последовало.
Застыв как вкопанный, я в который раз огляделся, ощущая, как на лбу крупными каплями проступает пот, как нарастает паника и как учащается сердцебиение…
Едва слышно зашуршала трава, а кошачьи глаза будто приблизились… Или это только почудилось? Вспомнил, что нельзя бояться хищников. Якобы при страхе человек выделяет некий защитный фермент, который чувствуют звери (такие, как собаки, например… или пумы). Этот фермент пугает их, оттого они и атакуют. Они защищаются потому, что боятся нас, потому, что мы, в свою очередь, боимся их.
Ну разве не ирония?
– Проходите, – раздался тут голос женщины.
Вспыхнул свет, и я зажмурился – настолько ярким он мне показался. На деле то была заурядная сороковаттная лампочка, вокруг которой тут же образовался рой из мошкары и маленьких мотыльков.
Женщина выжидающе смотрела на меня, указывая рукой на лестницу.
– Нам на второй этаж, – пояснила она.
Комната и вправду оказалась просторной. Большой телевизор, два вентилятора на ножках, двуспальная кровать, шкаф, невысокий холодильник, а на стенах множество фотографий.
Последние отчего-то заинтриговали. То были работы неизвестных мне авторов, запечатлевших местечки старого Лондона, цветущие тюльпаны Амстердама, живописные улочки Праги, зеленоватую воду каналов и гондолы со стройными гондольерами в Венеции, пейзажи с темнеющими на горизонте незнакомыми городами, угрюмые и величественные замки в горах Баварии…
– Устраивает? – поинтересовалась женщина.
Повернувшись к окну, я увидел на подоконнике зачахший цветок и допотопный магнитофон с парой-тройкой аудиокассет – Би Би Кинг, Эдит Пиаф, The Beatles, Фрэнк Синатра.
– Вполне, – кивнул я, решив, что здесь и останусь. Бродить в такую темень, подыскивая себе жилье, не особо хотелось. – Так что насчет цены?
– Ах да, цена… – Она почесала щеку, растерянно скосилась на одну из фотографий. – Расскажите мне историю, молодой человек.
– Уильям.
– Уильям? Интересное у вас имя, – скромно улыбнулась она, но сама не представилась. – Вы откуда-то из-за границы?
Ее взгляд вновь устремился к фотографиям на стенах, а в глазах отразилось затухающее пламя неосуществленных надежд и несбывшихся мечтаний.
– Нет, – покачал я головой, – из России. И всю жизнь прожил в России. Просто вот… родителям захотелось, потому так и назвали. Так что за история?
– Удивите меня, – попросила женщина. – Расскажите невероятную историю, которая бы меня поразила. И тогда комната ваша. На тот срок, на какой пожелаете.
Скинув рюкзак с плеча, я уселся на кровать и уставился на свои колени.
– Любопытно…
– Таковы мои условия! – В ее голосе зазвенела сталь. Наверное, слишком часто она сталкивалась с непониманием, и ей уже надоело объяснять, что и зачем она делает. – Если не нравится, можете поискать другую комнату. Думаю, тысяч за десять…
Тут раз-другой моргнул свет, а лицо женщины как-то неестественно побледнело, в глазах залегли тени.
Мне стало не по себе.
– Нет-нет, – успокоил я ее. – Загвоздка не в этом. Просто… я всегда умел рассказывать истории. Всякие истории. Отчасти этим и привлекал к себе внимание. А тут… своей просьбой вы как бы выбили меня из колеи.
– Ну так что?
– Хорошо. – Я почесал затылок. – Знаете, со мной в купе ехала крайне странная парочка. Они были фокусниками и утверждали, что живут в поезде…
– Карточные боги, – перебила меня женщина. – Король, дама и валет, отец с двумя детьми, семейная пара либо же брат с сестрой. И всегда одно свободное место – для того, с кем они вознамерились встретиться. Если что, вы не первый, кто мне про них рассказывает.
Я опешил.
– Как вы их назвали? Карточные боги?
– Не суть. Я хочу другую историю, Уильям. Что-нибудь действительно немыслимое – такое, чего я еще не слышала.
– Да, конечно… В общем… эм… в хронике Великой Отечественной известен случай, когда мальчишка сбил из рогатки истребитель. Представляете? Тот на бреющем пролетал над домом и пошел на второй заход, чтоб изрешетить из пулеметов и дом, и жильцов. А мальчишка… Короче, он сидел на крыльце и попросту выстрелил камнем в самолет. Камень пробил окно, пилот потерял управление…
– Нет, – покачала головой женщина, – и это не история. Скучно.
Отвернувшись, она грустно вздохнула.
– Извините, – сказала некоторое время спустя. – Думаю, найдутся еще люди, которые захотят поселиться в этой комнате…
– Подождите, – попросил я. – Мне кажется, я знаю вашу историю.
Она недоверчиво глянула на меня, пожала плечами.
– Я люблю тебя, – выдохнул я, почему-то вспомнив Аллу, ее клятвы и проклятия. – Люблю с первой минуты, как увидел – там, на вокзале. Ты прекрасна. И, пожалуйста, прости за то, что обманул. Я не из России. На самом деле я родом из далекой-далекой страны, которой не отыскать ни на одной карте. Но страна эта известная, у нее тысячи названий – Шангри-Ла, Эльдорадо, Атлантида… Я же путешествую по всему миру, гуляю по городам, смотрю на людей и слушаю их рассказы. И у меня нет дома, потому что весь мир – мой дом. И у меня нет имени, потому что все имена – мои. И конечной цели у меня тоже нет – потому что дорога и есть моя цель. Но зато у меня есть сердце, и ты – его королева.
Алле я тоже подобное говорил – столько, сколько ей было нужно. Но потом она устала от моих клятв, ей наскучили мои истории. А может, и нет. Может, все дело в том, что с самого начала мы оба знали, что я бессовестно лгу?
Но лгал ли я?
Женщина долго не отвечала, но молча, отрешенным взглядом изучала фотографии на стенах. Наконец она повернулась ко мне, и тени в ее глазах стали гуще, страшнее, а затем – миг – и засверкали звезды. Блеснула одна-единственная слеза, тучные щеки вздрогнули, из горла вырвался всхлип.
– Нет, Уильям, – прошептала женщина, – я не она. Но комнату вы получили.
И, не произнеся больше ни слова, вышла прочь.
1.
Попутчики
В поезде моими попутчиками оказалась молодая пара. Болезненно-бледные, с безумным блеском в глазах, они то и дело о чем-то перешептывались, неустанно наглаживали друг дружку, сдержанно хихикали, страстно целовались…
Я же отрешенно наблюдал, как за окном смазанными красками мельтешит мир: уносятся прочь рощи и поляны, редкие одинокие избушки, деревеньки и села, озера с лодками и трассы с машинами. В конечном счете даже солнце куда-то делось, осталась лишь архаичная тьма с вкраплениями призрачного фосфоресцирующего света – все ночь и густой пугающий лес, что нескончаемой стеной тянулся последние час-полтора. И каждый раз, прикрыв в полудреме глаза, а то и вовсе отвернувшись, я невольно ловил себя на мысли, что из мрачной чащи на меня кто-то смотрит, внимательно следит, изучает. И так всю жизнь…
– Ну что, может, познакомимся? – предложил парень. – Вместе все ж едем.
– Верно. – Я пожал протянутую руку. – Тэд.
– Евгений, – сказал он и улыбнулся. – Занятное у тебя имечко, Тэд.
– Сокращенно от Тадеуш. – И, подумав, добавил: – Родители были теми еще приколистами.
– Ясненько… Ее, кстати, тоже Женей звать, – указал он на девушку.
Тут же буквально из ниоткуда возникла потрепанная спортивная сумка, а из нее – бутылка ржаного виски, пара банок кока-колы и три пластиковых стаканчика.
– Это хорошо, что мы одни в купе, – сказал Евгений, разбавляя виски колой. – Никто больше и не нужен.
– Твоя правда, – согласился я.
– Тэд, а ты к картишкам как относишься? – поинтересовалась Женя.
– Спокойно отношусь.
– Играешь?
– Играю. Чего ж не играть-то?
– Покер?
– Можно.
– Или в дурачка?
– Тоже можно.
– Уверен?
По правде, мне было плевать. Где-то за стеной ночи меня ждала Феодосия – должно быть, сказочный город, о котором я знал всего ничего. Знал, например, что там море перешептывается с ветром, и что окутанные дымкой холмы таинственны и молчаливы, а многочисленные туристы суетливы и жадны до зрелищ… Важным было лишь то, что Феодосия находится далеко-далеко – все, чего мне хотелось.
Путешествовал я налегке: один-единственный рюкзак с вещами, немного деньжат, документы. Еще утром, в Москве, у меня имелся мобильник, на который постоянно кто-то звонил и слал сообщения. Это было грустно и смешно одновременно, а также невольно воскрешало в памяти упреки Аллы, регулярно язвившей о бессмысленности и бесполезности всей моей жизни, о моей никчемности и ненужности. Все эти звонки и сообщения – большей частью, конечно же, реклама – настолько мне надоели, что перед тем как сесть в поезд, я швырнул мобильник в мусорный бак. Иногда полезно так делать – начинаешь понимать, что это у тебя власть над вещами, а не у них над тобой.
С того момента солнце лишь раз пересекло небосвод, а я – будучи уже в сотнях километрах от своего неприглядного прошлого – пил разведенный виски и играл со странными Женями в карты. К слову, играли мы просто, без каких-либо денежных ставок, а значит, и без существенного риска. Но игра у меня все равно не шла. Мистика какая-то: раз за разом я натыкался на червовую даму – козырную либо не в масть – и проигрывал, проигрывал… Так до тех пор, пока это дело мне не приелось, и тогда я отправился в тамбур – курить.
– Ты не переживай, – услышал голос за спиной.
Женя, худющая, слегка охмелевшая от виски, прислонилась к стене чуть поодаль и вертела в руках злосчастную колоду.
– Я и не переживаю, – сказал я. – Мне в картах редко везет.
Женя загадочно улыбнулась.
– А в любви?
– Да и в любви, признаться, тоже…
– Может, угостишь девушку сигареткой? – промурлыкала она и шагнула ко мне.
Она оказалась так близко и так пристально посмотрела мне в глаза – буквально в душу заглянула, – что я ощутил неловкость, даже смущение. И вдруг, помимо терпкого запаха Жениного пота и застоявшейся тамбурной гари, на меня повеяло чем-то еще. Но запах этот не был приятным или отталкивающим, нет. Едва уловимый, он вовсе не поддавался какому-либо определению, но пробуждал смутное желание, волнующее предчувствие перемен. Наверное, именно так пахнут мечты никому не нужного подростка о далеких странах, где ему не суждено побывать, и прекрасных незнакомках, чьи сердца ему не суждено покорить.
Я протянул Жене пачку.
– Пожалуйста.
– Благодарю.
Она отстранилась и, закурив, задумчиво скосилась на колоду в руке. Я же почувствовал облегчение: утраченное из-за ее близости самообладание постепенно возвращалось.
– Он шулер, – вдруг сказала она. – Женька, он, как и я. Мы фокусники, шулера.
– Чего?
Но вместо ответа она положила колоду на ладонь и зачем-то подбросила. Карты пестрым фонтаном разлетелись во все стороны и… каким-то непостижимым образом вновь собрались у нее на ладони.
– Неплохой флориш, – похвалил я.
Женя сжала сигарету зубами, с прищуром глянула на меня.
– Я и гадать умею. Смотри!
Она ловко перетасовала карты, а затем распустила их веером. На меня уставилось несметное полчище червовых дам.
– Это – твоя судьба, твоя королева, – сказала Женя.
– Издеваешься? – усмехнулся я.
– С чего ты взял?
– Да так…
– А ты в курсе, что у карт особая энергетика? Они могут лукавить, могут откровенно глумиться и подлить – все игроки это знают. Но также карты могут озолотить тебя, а то и поведать о будущем. Запомни, ничто не случайно и все взаимосвязано. И если ты считаешь иначе, то ты попросту очередной болван, слепо надеющийся на прикуп.
– В смысле?
– Поймешь.
– Лучше расскажи, как ты это делаешь?
– Да-а, – отмахнулась Женя, – ловкость рук и никакого мошенничества. Глянь-ка!
Она снова перетасовала карты и протянула их мне рубашкой вверх. Я осторожно взял колоду, принялся переворачивать карты. Все было как обычно: никаких тебе дам червей, кроме одной, положенной по рангу и масти.
– Здорово.
– Еще бы!
– Так… э-э… куда вы едете? – спросил я лишь потому, что надо было что-то спросить.
– Никуда, мы живем в этом поезде, – просто ответила Женя и вновь подошла ко мне. – Давно уже живем.
– Разве такое возможно?
Но вместо ответа Женя поцеловала меня, и вкус ее губ был восхитителен…
– Пойдем, – как ни в чем не бывало сказала она. – Женька мой, наверно, там уж заждался.
Очарованный, я покорно поплелся следом, но смотреть Евгению в глаза мне было и стыдно, и боязно. Он же, напротив, с хитрой ухмылкой вовсю на меня таращился. И в какой-то момент я понял, что он с самого начала обо всем знал. Вероятно даже, что именно он подбил Женю выйти за мной и разыграть этот прелестный мини-спектакль…
А ночью они занимались любовью, при этом нисколько меня не стесняясь.
Какое-то время я лежал неподвижно, одновременно желая и страшась повернуться в их сторону. Звук колес действовал на нервы, но сквозь это монотонное постукивание можно было уловить, как где-то в ночи – снаружи этой мчащейся железной коробки – рычат и завывают древние чудища, стонут духи, не нашедшие себе места в современном мире, рокочут проклятия, в которые больше никто не верит, вздыхают боги, которым давно уже никто не молится… Перед глазами же неустанно маячила червовая дама, но смысл этого видения был от меня сокрыт…
Под конец, взмокший от пота и изнуряющей бессонницы, я таки отважился и тайком принялся наблюдать за моими попутчиками. И представшая сцена открыла мне еще одну правду: они были не просто чудаковатой парочкой наркоманского вида, нет.
Они были родственниками. Возможно, двойняшками.
2.
Истории
В Феодосию я приехал вечером следующего дня.
Центральный вокзал находился на самом берегу, и когда я шагнул из душного вагона, то в закатной прохладе этого южного городка различил аромат морской соли и вольного ветра, жадно вдохнул его, улыбнулся. На море мне доводилось бывать и раньше, но каждое возвращение разительно отличается от предыдущего, ведь всякий визит к морю – это словно акт божественного причащения, несущий в себе открытие, даже сакральное понимание. Это как первый секс, на фоне которого все последующие неумолимо сливаются в одно сплошное месиво – череда подстегиваемых инстинктом случек, среди которых ты помнишь лишь тот заветный раз, оцениваешь его, прокручиваешь в голове снова и снова… С морем все вроде бы так же, но при этом несколько иначе. Это тот опыт, который просто не может сделаться безвкусной тестообразной массой прожитых дней, так как каждая новая встреча – она особенная, не такая, как предыдущие.
И нынешнее мое путешествие не было исключением.
Небольшое, под завязку набитое людьми здание вокзала выводило на площадь, с которой по правую руку тянулась береговая линия с пляжами, многочисленными кафе, ресторанами и ночными клубами, а если податься левей, то можно было углубиться в пленительную тишину узких улочек и аллей. Дома в Феодосии оказались невысокие, это радовало. И даже туристы – сплошь пестрое шумное столпотворение – нисколько не нервировали, потому что каким-то непостижимым образом дополняли атмосферу города – дух самой Феодосии! – становясь неотрывной ее частью.
Уберите отсюда туристов, и местность вокруг превратится в… во что? В обитель привидений? Правда ли?
Хотя, насколько я мог судить, привидений здесь тоже хватало.
– Молодой человек, – обратилась ко мне тучная женщина лет пятидесяти, – вам нужна комната?
– Нужна. А далеко?
– Два квартала в глубь города. Ванна и туалет отдельно, есть телевизор и вентилятор. Комната просторная, со своим холодильником и балконом. Можно сказать, квартира.
– Звучит неплохо. И сколько хотите?
Женщина окинула меня оценивающим взглядом, нервно закусила губу.
– Идемте. – Она галантно взяла меня под руку и повела с привокзальной площади. – Для вас особая цена.
Минутой позже – или же пролетел целый час? – мы брели по какому-то парку, и густые тени извивались у наших ног, лизали нам пятки. А вокруг было тихо и мрачно, лишь свет редких фонарей выхватывал из непроницаемой темени рваные куски местности.
– Смеркается здесь быстро, а ночи чернее черного, – сообщила женщина. – Так что будьте осторожны. У нас небольшой город, но приезжих хватает. И в этой непроглядной тьме с ними всякое может случиться. Вы только не подумайте, я вас не пугаю. Просто хочу предостеречь.
В воздухе же переливалось эхо полуденного зноя. Солнце здесь наверняка очень яркое, а ночи, как и сказала моя таинственная спутница, чернее черного. И в этой мазутной черноте мимо меня то и дело проносились огромные мотыльки, в траве надрывно стрекотали цикады, а где-то неподалеку лаяла собака. Помимо этого других звуков практически не было…
– Вот и пришли, – сказала женщина, скрипнув калиткой. – Осторожнее, здесь ступенька… Еще одна… У нас очень темно. И не обращайте внимания на собаку. Она на цепи, да и… все равно не кусачая – так, больше для вида.
Я же пробирался сквозь какие-то заросли, судорожно втягивал носом незнакомый сладковатый аромат, прислушивался и слышал, как где-то рядом натужно дышит пес – судя по всему, огромный пес.
Не-е, то и не пес был вовсе, а натуральный волкодлак из старинных приданий. Не удивлюсь, если кто-то из местных – скромняга днем и чудовище ночью. И вот он охотится, затаился, наблюдает за мной…
За всеми этими мыслями я не сразу заметил, как женщина ушла куда-то вперед и исчезла. Лишившись проводника в этом сумрачном царстве, я и вовсе потерялся в пространстве – оглядывался, прислушивался, вздрагивал всякий раз…
И вдруг во тьме сверкнули желтые кошачьи глаза, но… очень уж большие для обычной кошки.
– У вас тут пумы, случаем, не водятся? – поежился я, но ответа не последовало.
Застыв как вкопанный, я в который раз огляделся, ощущая, как на лбу крупными каплями проступает пот, как нарастает паника и как учащается сердцебиение…
Едва слышно зашуршала трава, а кошачьи глаза будто приблизились… Или это только почудилось? Вспомнил, что нельзя бояться хищников. Якобы при страхе человек выделяет некий защитный фермент, который чувствуют звери (такие, как собаки, например… или пумы). Этот фермент пугает их, оттого они и атакуют. Они защищаются потому, что боятся нас, потому, что мы, в свою очередь, боимся их.
Ну разве не ирония?
– Проходите, – раздался тут голос женщины.
Вспыхнул свет, и я зажмурился – настолько ярким он мне показался. На деле то была заурядная сороковаттная лампочка, вокруг которой тут же образовался рой из мошкары и маленьких мотыльков.
Женщина выжидающе смотрела на меня, указывая рукой на лестницу.
– Нам на второй этаж, – пояснила она.
Комната и вправду оказалась просторной. Большой телевизор, два вентилятора на ножках, двуспальная кровать, шкаф, невысокий холодильник, а на стенах множество фотографий.
Последние отчего-то заинтриговали. То были работы неизвестных мне авторов, запечатлевших местечки старого Лондона, цветущие тюльпаны Амстердама, живописные улочки Праги, зеленоватую воду каналов и гондолы со стройными гондольерами в Венеции, пейзажи с темнеющими на горизонте незнакомыми городами, угрюмые и величественные замки в горах Баварии…
– Устраивает? – поинтересовалась женщина.
Повернувшись к окну, я увидел на подоконнике зачахший цветок и допотопный магнитофон с парой-тройкой аудиокассет – Би Би Кинг, Эдит Пиаф, The Beatles, Фрэнк Синатра.
– Вполне, – кивнул я, решив, что здесь и останусь. Бродить в такую темень, подыскивая себе жилье, не особо хотелось. – Так что насчет цены?
– Ах да, цена… – Она почесала щеку, растерянно скосилась на одну из фотографий. – Расскажите мне историю, молодой человек.
– Уильям.
– Уильям? Интересное у вас имя, – скромно улыбнулась она, но сама не представилась. – Вы откуда-то из-за границы?
Ее взгляд вновь устремился к фотографиям на стенах, а в глазах отразилось затухающее пламя неосуществленных надежд и несбывшихся мечтаний.
– Нет, – покачал я головой, – из России. И всю жизнь прожил в России. Просто вот… родителям захотелось, потому так и назвали. Так что за история?
– Удивите меня, – попросила женщина. – Расскажите невероятную историю, которая бы меня поразила. И тогда комната ваша. На тот срок, на какой пожелаете.
Скинув рюкзак с плеча, я уселся на кровать и уставился на свои колени.
– Любопытно…
– Таковы мои условия! – В ее голосе зазвенела сталь. Наверное, слишком часто она сталкивалась с непониманием, и ей уже надоело объяснять, что и зачем она делает. – Если не нравится, можете поискать другую комнату. Думаю, тысяч за десять…
Тут раз-другой моргнул свет, а лицо женщины как-то неестественно побледнело, в глазах залегли тени.
Мне стало не по себе.
– Нет-нет, – успокоил я ее. – Загвоздка не в этом. Просто… я всегда умел рассказывать истории. Всякие истории. Отчасти этим и привлекал к себе внимание. А тут… своей просьбой вы как бы выбили меня из колеи.
– Ну так что?
– Хорошо. – Я почесал затылок. – Знаете, со мной в купе ехала крайне странная парочка. Они были фокусниками и утверждали, что живут в поезде…
– Карточные боги, – перебила меня женщина. – Король, дама и валет, отец с двумя детьми, семейная пара либо же брат с сестрой. И всегда одно свободное место – для того, с кем они вознамерились встретиться. Если что, вы не первый, кто мне про них рассказывает.
Я опешил.
– Как вы их назвали? Карточные боги?
– Не суть. Я хочу другую историю, Уильям. Что-нибудь действительно немыслимое – такое, чего я еще не слышала.
– Да, конечно… В общем… эм… в хронике Великой Отечественной известен случай, когда мальчишка сбил из рогатки истребитель. Представляете? Тот на бреющем пролетал над домом и пошел на второй заход, чтоб изрешетить из пулеметов и дом, и жильцов. А мальчишка… Короче, он сидел на крыльце и попросту выстрелил камнем в самолет. Камень пробил окно, пилот потерял управление…
– Нет, – покачала головой женщина, – и это не история. Скучно.
Отвернувшись, она грустно вздохнула.
– Извините, – сказала некоторое время спустя. – Думаю, найдутся еще люди, которые захотят поселиться в этой комнате…
– Подождите, – попросил я. – Мне кажется, я знаю вашу историю.
Она недоверчиво глянула на меня, пожала плечами.
– Я люблю тебя, – выдохнул я, почему-то вспомнив Аллу, ее клятвы и проклятия. – Люблю с первой минуты, как увидел – там, на вокзале. Ты прекрасна. И, пожалуйста, прости за то, что обманул. Я не из России. На самом деле я родом из далекой-далекой страны, которой не отыскать ни на одной карте. Но страна эта известная, у нее тысячи названий – Шангри-Ла, Эльдорадо, Атлантида… Я же путешествую по всему миру, гуляю по городам, смотрю на людей и слушаю их рассказы. И у меня нет дома, потому что весь мир – мой дом. И у меня нет имени, потому что все имена – мои. И конечной цели у меня тоже нет – потому что дорога и есть моя цель. Но зато у меня есть сердце, и ты – его королева.
Алле я тоже подобное говорил – столько, сколько ей было нужно. Но потом она устала от моих клятв, ей наскучили мои истории. А может, и нет. Может, все дело в том, что с самого начала мы оба знали, что я бессовестно лгу?
Но лгал ли я?
Женщина долго не отвечала, но молча, отрешенным взглядом изучала фотографии на стенах. Наконец она повернулась ко мне, и тени в ее глазах стали гуще, страшнее, а затем – миг – и засверкали звезды. Блеснула одна-единственная слеза, тучные щеки вздрогнули, из горла вырвался всхлип.
– Нет, Уильям, – прошептала женщина, – я не она. Но комнату вы получили.
И, не произнеся больше ни слова, вышла прочь.
3.
Себастьян
Я сидел на пляже и разглядывал большую желтую луну, которая, в свою очередь, разглядывала меня. Небо же было звездным-звездным – таким, каким его обычно изображают в романтических мелодрамах. Но в этот раз никакой романтики я не чувствовал – лишь таинственность, недоступность, мрачную запредельность вселенной…
По телу стекали капли соленой воды, и даже во рту ощущался привкус соли. Море вздыхало всего в паре метров поодаль, с легким шорохом лаская берег из мелкой гальки, а рядом со мной стояла бутылка дешевого коньяка, лежали пачка сигарет и коробок спичек. Но пить или курить мне пока не хотелось. Зато хотелось просто сидеть вот так, дышать этим южным воздухом, знать, что ночь никогда не кончится: время даст сбой, и все мы зависнем в этом моменте, самом нужном и самом желанном. И это будет длиться вечность! – хотя там, где нет времени, не может быть и вечности, ведь правда?
– Правда.
Я обернулся, глянул на аскетически худого и сильно заросшего мужика в драной футболке и вылинявших шортах. Обуви на нем не было. На запястьях болтались самодельные браслеты, на шее – кожаная веревка с медными амулетами. Сам же он был смугл от загара, улыбчив, а взгляд его поблескивающих в лунном свете глаз откровенно пугал – в первую очередь своей безысходностью.
– Что?
– Ночь, говорю, чудесная.
– Ага, – кивнул я. – Коньяка выпьешь?
– Коньяк – это хорошо, – осклабился незнакомец. – А ты сам че – восхищаешься здешними красотами?
– Волшебное зрелище.
– Тут не поспоришь.
Он уселся рядом, взял бутылку. Открутив пробку, принюхался и поежился, а после сделал несколько жадных глотков и громко выдохнул:
– Отлично-то как! – И мигом позже: – Меня Себастьяном звать.
– А я – Алекс.
– Леша, стало быть?
– Нет, просто Алекс.
– Что ж, приятно познакомиться, Алекс.
Мы пожали друг другу руки, и лишь тогда я заметил у него на предплечье наколку в виде четырех карточных дам. Закурили. Какое-то время молчали, слушая шелест волн и стрекот цикад. Издали до нас доносились звуки музыки, радостные крики молодежи в местном клубе, басистый голос разгоряченного кокаином ди-джея.
– Себастьян, а ты местный? Или тоже на отдыхе?
– Да как-то ни то, ни другое… Художник я. Вдохновения ищу.
– На родине Айвазовского? Символично.
– А то! Хотя Айвазовский здесь ни при чем. Не спорю, он хорошие картины писал: море там, шторм, Венецию… Но у нас с ним направленность сильно расходится. В общем, не скажу, что он для меня эталон или, как принято нынче говорить, гений. Просто еще один такой же, как и все мы. Хотя в его музей я сходил – тупо дань уважения собрату по кисти.
– Ну и как там?
– Да не особо, – отмахнулся Себастьян. – Тесно, душно, картин всего ничего. Это тебе не Лувр.
Он рассмеялся.
– А ты был в Лувре? – спросил я.
– Не-а. Меня напыщенная Франция мало волнует. Да и очереди там, насколько знаю, длиннющие – пока достоишь, уже не до искусства. Злой как собака становишься.
– Тоже верно, – поддакнул я. – А чье творчество тебе нравится?
– Караваджо, – сказал Себастьян. – Его техника, подбор цвета, умение играться со светотенью. А как он передает характер через позы и выражения лиц – у-у-у…
– Понятно.
– Видал его Вакха? Никакого тебе благородства, ни грана стати и присущего Ренессансу пафоса! Напротив, полное отсутствие божественного величия – всего-навсего избалованный юнец в окружении перезревших фруктов. Думаю, только так нужно изображать богов – такими, какими они и являются.
Не найдясь, что ответить, я с умным видом кивнул и потянулся к бутылке. Коньяк обжигал нутро, но при этом вносил ясность в мысли, расставлял все по своим местам. Затуманенная голова прояснялась, минувшие события представали в совершенно ином свете.
Мобильник! Наверняка кто-то до сих пор звонит на него, шлет сообщения, тщетно пытаясь мне что-нибудь впарить, в лучшем случае – разыскать меня. Может, это даже Алла… Очень хочется верить. В принципе, скорее всего, телефон уже нашли и, вероятно, ответили на звонок. Какая-нибудь цыганка нынче толкает его по дешевке на одном из столичных вокзалов…
– Ты как, не желаешь? – поинтересовался Себастьян.
Я повернулся и увидел у него в руке небольшой бумажный сверток.
– Что это?
– Гера, чистейшая, из личных запасов.
– И дорого?
– Да брось, – тряхнул он головой, – угощаю. Ты ж со мной коньяком поделился, а мне с тобой нечем. Только если этим порошком. Ну так че?
– Почему бы и нет?
Себастьян вытащил из кармана колоду потрепанных карт и пакет, в котором лежали ложка и несколько инсулиновых шприцов. Из другого кармана извлек жгут и бензиновую зажигалку.
– Ты со мной? – спросил я.
– Естественно! – усмехнулся Себастьян, зашуршав свертком. – Ты че же, решил, что я тебя подсадить хочу?
– Да ничего я не решил.
– Вот и правильно, нехуй по ерунде загоняться.
Он быстро приготовил два укола, протянул мне шприц. Я осторожно взял его в руки.
– Эй, ты впервые, что ли? – нахмурился Себастьян.
– Ну да.
– Хм… не, брат, так дело не пойдет, – покачал он головой. – Я-то думал, ты уже с опытом. Лучше давай коньячка бухнем.
– Забей, – сказал я. – Сделай мне укол. Все ж я на отдыхе, нужно пробовать новое.
Он с сомнением посмотрел на меня.
– Ну как знаешь…
Более-менее я пришел в себя лишь спустя полчаса. Себастьян по-прежнему сидел рядом, курил и мечтательно поглядывал на едва угадываемую линию горизонта – туда, где морская даль пресекала небесное полотно.
– В такие вот ночи понимаешь, что о мире нам ровным счетом ничего неизвестно, – философически изрек он.
Я уставился на звезды, вздохнул:
– Твоя правда.
– Слушай, а ты как, мистик по натуре?
– Да есть немного.
Себастьян задумался, потом достал из кармана колоду и распустил карты веером.
– Выбери любую.
– Зачем?
– Хочу кой-чего проверить.
– А ты, часом, не карточный бог? – усмехнулся я.
Он с серьезным видом посмотрел на меня.
– Знаешь про карточных богов?
– С парочкой знаком лично, – продолжал ухмыляться я. – Только вчера вискарем заливались…
– Ну да, – фыркнул он. – Так че насчет карты?
Я взял первую попавшуюся, не глядя отдал ее Себастьяну. Он долго молчал, изучая выбранную мной карту.
– Пойдем, – наконец сказал он, убрав колоду и вернув мне бутылку. – Я покажу тебе одно заведение. Оно… необычное!
Поднявшись, я отряхнулся от песка, натянул футболку. Затем в три глотка допил коньяк и зачем-то посмотрел на линии вен у себя на руке. Не сразу отыскал то место, куда Себастьян воткнул иглу.
– Ждешь, что прямо сейчас рубцеваться и гнить начнет? – хохотнул он. – Говорю же, это хорошая гера, качественная, без примесей.
– А такая бывает?
– Исключительно по знакомству. А теперь пошли. Хочу, чтоб ты увидел Королеву.
Я решил, что ослышался.
– Королеву?
Но Себастьян ничего не ответил. Поманив меня пальцем, он стал подниматься к выходу с пляжа. Я же еще раз глянул на море, улыбнулся звездам, ночи, луне и шепоту волн, и лишь после направился вслед за своим новым другом.
4.
В ночи
Мы шагали по безлюдным улочкам мимо погруженных в тишину домов и дворов, мимо одиноких магазинчиков, словно маяки во тьме мигавших своими вывесками, смутно угадываемых скверов и одной небольшой площади с высокой пугающей фигурой посередине – памятник какому-то незнакомцу. Себастьян практически ничего не говорил и шел слегка впереди. Я же плелся за ним, всеми силами стараясь не упустить его из виду. Потеряться такой ночью в чужом городе не шибко хотелось. Мрак клубился вокруг нас, и складывалось впечатление, будто он заполонил собой весь мир. И никогда уже не взойдет солнце. Никогда уже не будет света. И никто больше ни с кем не встретится…
– Лучше не отставай, – подал голос Себастьян. – Здесь нельзя отставать.
– Почему?
– Ну-у… это старинный город. Тут всякое случается. Люди бесследно пропадают, изредка в канавах и на окраинах обнаруживают тела. Чаще вообще ничего не находят.
– Грабят?
– И это тоже.
Нагнав его, я попытался заглянуть ему в глаза, натолкнулся на эту поражающую безысходность и поспешил отвернуться.
– Как тебя понимать?
– Как хочешь, – пожал плечами Себастьян. – У каждого города есть свои мифы и легенды, страшные истории, известные лишь местным. Мало ли че может шастать здесь по ночам. И вовсе не обязательно, что это какой-нибудь маньяк или шайка гопников.
Невольно вспомнились желтые кошачьи глазища, таращившиеся на меня из темноты.
– А пумы у вас водятся?
– Пумы? – Себастьян рассмеялся. – Не, брат, пум у нас нету. Слонов и носорогов, увы, тоже. Но вот нечисти предостаточно.
– Нечисти?
– Ага. Колдунов кишмя-кишит. Оборотни рыскают, воют на эту желтушную луну. Вурдалаки зубами лязгают. Еще есть зачарованные – этакие зомби, – они словно запрограммированы на определенные команды. Но повстречать их можно лишь перед рассветом. Не знаю, почему. Как-то не интересовался.
– Ну, дела…
– А то! Ты ж, кстати, приезжий, да? Вполне может статься, что на вокзале ненароком наткнулся и на Призрака несбывшихся надежд. Ее, говорят, только туристы и видят.
– Призрака несбывшихся надежд?
– Очередная феодосийская байка, – пояснил Себастьян. – Якобы по вечерам у вокзала бродит одна чудная тетка, которая предлагает туристам комнату в обмен на необычную историю. Тот, кто уходит с ней в ночь, как правило, не возвращается. – И, подумав, добавил: – Сдается мне, тетка очень привередлива в вопросе необычных историй.
Усмехнулся.
– Хм…
– Что?
– Забавно, конечно, – протянул я, – но, судя по всему, именно у нее я и остановился.
– Естественно, – кивнул Себастьян. – Ты ж, если не путаю, и с карточными богами умудрился забухать. Сила нечистая, как погляжу, к тебе прям липнет.
– Видимо, так.
– Может, тогда и я не человек?
– В смысле?.. Да я правду говорю!
Мы вошли в круг света под фонарем, и Себастьян остановился, внимательно посмотрел на меня. И безысходность, до поры до времени густившаяся в его взгляде, внезапно хлынула на меня, подхватила, словно куда-то понесла…
Не выдержав, я отвернулся, услышал вкрадчивый голос Себастьяна:
– А вдруг и я правду говорю. Вдруг я тоже какой-нибудь призрак. Например, очередного пляжного торчка. Или художника-неудачника. Или вообще игрока, проигравшего собственную душу в карты! И вот, неупокоенный, шастаю я ночами по городу и выискиваю себе очередную жертву. А отыскав, заманиваю бедняжку в ночь – в саму преисподнюю, на растерзание полчищам демонов…
– Э-эм…
– Или же все иначе? Может, это ты – призрак? Может, ты так и не пришел в себя после моего героина, а? И то, что ты сейчас видишь – это и не реальность вовсе. Это лимб. А я – не я…
– А с фантазией у тебя полный порядок…
– Не веришь мне, да? – с напускной грустью поинтересовался Себастьян. – Впрочем, это нормально. Важно, что у тебя с фантазией тоже полный порядок. Да и чувства юмора не занимать. А верить или нет – личное дело каждого. Я, если честно, поначалу тоже во всю эту мистическую поебень не шибко верил, но потом… – Он перевел взгляд куда-то за меня, нахмурился. – Знаешь, у тебя за спиной кто-то стоит.
Несмотря на всю нереальность происходящего, его слова таки возымели силу – я испугался. Резко обернулся, но не увидел ничего, кроме темноты. Или… нечто и вправду шевельнулось там, за границей света? Нечто большое и злое, древнее, как сам мир, оно разъяренно дышало, обнажая острые клыки.
Померещилось?
Тут до меня донесся смешок.
Себастьян все ж провел меня! Как мальчишку провел, ей-богу! Насочинял мне тут страшилок, а мое не в меру распаленное воображение, подстегнутое таинственной южной ночью, бутылкой коньяка и наркотиками, наплодило уйму всевозможных жутких химер!
Но…
В темноте действительно шевелилось нечто. Оно издавало противное хрюканье и едва уловимо чавкало ртом, полным слюны…
– Ладно, не ссысь. – Себастьян дружески хлопнул меня по плечу, я вздрогнул. – Я ж с тобой, значит, все о'кей! И прикинь, я даже не призрак!
Он захохотал.
– Не призрак, говоришь? – улыбнулся я. – Это радует. Видать, повезло мне, что я тебя встретил…
– Не-е, брат, – покачал головой Себастьян, – везение здесь ни при чем. Пожалуй, я даже расскажу тебе, что такое везение. Везение – это когда ты в финале и у тебя на руках пара дам. И вот ты повышаешь на префлопе, а твой оппонент отвечает. Естественно, ты не в курсе, что у него. Но ты веришь в свой кармашек. А дальше – самое интересное! Дальше на стол падают три карты: дама крестей и червовые валет с девяткой. И вот у тебя уже сет дам. Но ты осторожен, ведь ставки слишком высоки, а твоя комбинация, пусть и хороша, но далеко не самая сильная. Ты проверяешь оппонента, делаешь незначительную ставку, анализируешь его рейз, коллируешь и… – получаешь на терне еще одну даму! Даму, мать ее, червей, которая решает все! – При этих словах он хлопнул себя по татуировке. – У тебя на руках каре! Каре, блядь! Что может быть лучше? И главное теперь не спугнуть другого игрока, развести его, прибрав к рукам весь его стек. И ты осторожен как никогда! Ты видишь, что у него тоже что-то есть, а значит, самое время пойти ва-банк. Но ты выжидаешь. И когда на ривере выпадает восьмерка червей, ты не обращаешь на нее никакого внимания. Че бы там ни было: стрит, флеш, сраный фулл-хаус, – тебе ниче не страшно. Так ты заходишь ва-банк, уверенный в своей победе. И вы вскрываетесь. И когда он выкладывает десятку червей и крестового короля, ты не сразу понимаешь, что проиграл. Ты по-прежнему ликуешь, и лишь минуту спустя до тебя доходит, как жестко тебя переехали. Каре против стрит-флеша – такое не каждый день увидишь. Но… стрит, на последней карте обернувшийся стрит-флешем – вот это я называю везением. А то, что ты встретил меня, это нечто другое. Думаю, это судьба.
– Судьба?
– Да. И скоро я тебе это докажу.
– Интересно, как?
Но Себастьян ничего не ответил.
Беспричинно встревоженный, я уставился на него и обнаружил, что взгляд его устремлен куда-то за меня – туда, где во тьме что-то двигалось и сипло дышало, выжидая подходящего момента.
Вот тогда я по-настоящему испугался.
– Пойдем, – бросил Себастьян и, крепко схватив меня за руку, потащил за собой.
– Эй, ребятушки, – зашелестел во тьме шепелявый голос, – обождите дедушку! Ау-у, куда же вы?!
– А это еще кто такой?
– Никто, забудь, – не поворачивая головы, отрезал Себастьян. – И если когда-нибудь тебя окликнут подобным образом – особенно, если это случится ночью, – не иди, понял? Ни в коем случае не иди!
– Ясно…
Оставшуюся часть пути мы преодолели в молчании, пока у какого-то мрачного здания Себастьян вдруг не обернулся и не произнес:
– Ну все, Алекс, мы на месте.
При этом он загадочно улыбнулся и распахнул передо мной проржавевшую и крайне тяжелую на вид дверь.
– Добро пожаловать в «Театр дамы червей».
Себастьян
Я сидел на пляже и разглядывал большую желтую луну, которая, в свою очередь, разглядывала меня. Небо же было звездным-звездным – таким, каким его обычно изображают в романтических мелодрамах. Но в этот раз никакой романтики я не чувствовал – лишь таинственность, недоступность, мрачную запредельность вселенной…
По телу стекали капли соленой воды, и даже во рту ощущался привкус соли. Море вздыхало всего в паре метров поодаль, с легким шорохом лаская берег из мелкой гальки, а рядом со мной стояла бутылка дешевого коньяка, лежали пачка сигарет и коробок спичек. Но пить или курить мне пока не хотелось. Зато хотелось просто сидеть вот так, дышать этим южным воздухом, знать, что ночь никогда не кончится: время даст сбой, и все мы зависнем в этом моменте, самом нужном и самом желанном. И это будет длиться вечность! – хотя там, где нет времени, не может быть и вечности, ведь правда?
– Правда.
Я обернулся, глянул на аскетически худого и сильно заросшего мужика в драной футболке и вылинявших шортах. Обуви на нем не было. На запястьях болтались самодельные браслеты, на шее – кожаная веревка с медными амулетами. Сам же он был смугл от загара, улыбчив, а взгляд его поблескивающих в лунном свете глаз откровенно пугал – в первую очередь своей безысходностью.
– Что?
– Ночь, говорю, чудесная.
– Ага, – кивнул я. – Коньяка выпьешь?
– Коньяк – это хорошо, – осклабился незнакомец. – А ты сам че – восхищаешься здешними красотами?
– Волшебное зрелище.
– Тут не поспоришь.
Он уселся рядом, взял бутылку. Открутив пробку, принюхался и поежился, а после сделал несколько жадных глотков и громко выдохнул:
– Отлично-то как! – И мигом позже: – Меня Себастьяном звать.
– А я – Алекс.
– Леша, стало быть?
– Нет, просто Алекс.
– Что ж, приятно познакомиться, Алекс.
Мы пожали друг другу руки, и лишь тогда я заметил у него на предплечье наколку в виде четырех карточных дам. Закурили. Какое-то время молчали, слушая шелест волн и стрекот цикад. Издали до нас доносились звуки музыки, радостные крики молодежи в местном клубе, басистый голос разгоряченного кокаином ди-джея.
– Себастьян, а ты местный? Или тоже на отдыхе?
– Да как-то ни то, ни другое… Художник я. Вдохновения ищу.
– На родине Айвазовского? Символично.
– А то! Хотя Айвазовский здесь ни при чем. Не спорю, он хорошие картины писал: море там, шторм, Венецию… Но у нас с ним направленность сильно расходится. В общем, не скажу, что он для меня эталон или, как принято нынче говорить, гений. Просто еще один такой же, как и все мы. Хотя в его музей я сходил – тупо дань уважения собрату по кисти.
– Ну и как там?
– Да не особо, – отмахнулся Себастьян. – Тесно, душно, картин всего ничего. Это тебе не Лувр.
Он рассмеялся.
– А ты был в Лувре? – спросил я.
– Не-а. Меня напыщенная Франция мало волнует. Да и очереди там, насколько знаю, длиннющие – пока достоишь, уже не до искусства. Злой как собака становишься.
– Тоже верно, – поддакнул я. – А чье творчество тебе нравится?
– Караваджо, – сказал Себастьян. – Его техника, подбор цвета, умение играться со светотенью. А как он передает характер через позы и выражения лиц – у-у-у…
– Понятно.
– Видал его Вакха? Никакого тебе благородства, ни грана стати и присущего Ренессансу пафоса! Напротив, полное отсутствие божественного величия – всего-навсего избалованный юнец в окружении перезревших фруктов. Думаю, только так нужно изображать богов – такими, какими они и являются.
Не найдясь, что ответить, я с умным видом кивнул и потянулся к бутылке. Коньяк обжигал нутро, но при этом вносил ясность в мысли, расставлял все по своим местам. Затуманенная голова прояснялась, минувшие события представали в совершенно ином свете.
Мобильник! Наверняка кто-то до сих пор звонит на него, шлет сообщения, тщетно пытаясь мне что-нибудь впарить, в лучшем случае – разыскать меня. Может, это даже Алла… Очень хочется верить. В принципе, скорее всего, телефон уже нашли и, вероятно, ответили на звонок. Какая-нибудь цыганка нынче толкает его по дешевке на одном из столичных вокзалов…
– Ты как, не желаешь? – поинтересовался Себастьян.
Я повернулся и увидел у него в руке небольшой бумажный сверток.
– Что это?
– Гера, чистейшая, из личных запасов.
– И дорого?
– Да брось, – тряхнул он головой, – угощаю. Ты ж со мной коньяком поделился, а мне с тобой нечем. Только если этим порошком. Ну так че?
– Почему бы и нет?
Себастьян вытащил из кармана колоду потрепанных карт и пакет, в котором лежали ложка и несколько инсулиновых шприцов. Из другого кармана извлек жгут и бензиновую зажигалку.
– Ты со мной? – спросил я.
– Естественно! – усмехнулся Себастьян, зашуршав свертком. – Ты че же, решил, что я тебя подсадить хочу?
– Да ничего я не решил.
– Вот и правильно, нехуй по ерунде загоняться.
Он быстро приготовил два укола, протянул мне шприц. Я осторожно взял его в руки.
– Эй, ты впервые, что ли? – нахмурился Себастьян.
– Ну да.
– Хм… не, брат, так дело не пойдет, – покачал он головой. – Я-то думал, ты уже с опытом. Лучше давай коньячка бухнем.
– Забей, – сказал я. – Сделай мне укол. Все ж я на отдыхе, нужно пробовать новое.
Он с сомнением посмотрел на меня.
– Ну как знаешь…
Более-менее я пришел в себя лишь спустя полчаса. Себастьян по-прежнему сидел рядом, курил и мечтательно поглядывал на едва угадываемую линию горизонта – туда, где морская даль пресекала небесное полотно.
– В такие вот ночи понимаешь, что о мире нам ровным счетом ничего неизвестно, – философически изрек он.
Я уставился на звезды, вздохнул:
– Твоя правда.
– Слушай, а ты как, мистик по натуре?
– Да есть немного.
Себастьян задумался, потом достал из кармана колоду и распустил карты веером.
– Выбери любую.
– Зачем?
– Хочу кой-чего проверить.
– А ты, часом, не карточный бог? – усмехнулся я.
Он с серьезным видом посмотрел на меня.
– Знаешь про карточных богов?
– С парочкой знаком лично, – продолжал ухмыляться я. – Только вчера вискарем заливались…
– Ну да, – фыркнул он. – Так че насчет карты?
Я взял первую попавшуюся, не глядя отдал ее Себастьяну. Он долго молчал, изучая выбранную мной карту.
– Пойдем, – наконец сказал он, убрав колоду и вернув мне бутылку. – Я покажу тебе одно заведение. Оно… необычное!
Поднявшись, я отряхнулся от песка, натянул футболку. Затем в три глотка допил коньяк и зачем-то посмотрел на линии вен у себя на руке. Не сразу отыскал то место, куда Себастьян воткнул иглу.
– Ждешь, что прямо сейчас рубцеваться и гнить начнет? – хохотнул он. – Говорю же, это хорошая гера, качественная, без примесей.
– А такая бывает?
– Исключительно по знакомству. А теперь пошли. Хочу, чтоб ты увидел Королеву.
Я решил, что ослышался.
– Королеву?
Но Себастьян ничего не ответил. Поманив меня пальцем, он стал подниматься к выходу с пляжа. Я же еще раз глянул на море, улыбнулся звездам, ночи, луне и шепоту волн, и лишь после направился вслед за своим новым другом.
4.
В ночи
Мы шагали по безлюдным улочкам мимо погруженных в тишину домов и дворов, мимо одиноких магазинчиков, словно маяки во тьме мигавших своими вывесками, смутно угадываемых скверов и одной небольшой площади с высокой пугающей фигурой посередине – памятник какому-то незнакомцу. Себастьян практически ничего не говорил и шел слегка впереди. Я же плелся за ним, всеми силами стараясь не упустить его из виду. Потеряться такой ночью в чужом городе не шибко хотелось. Мрак клубился вокруг нас, и складывалось впечатление, будто он заполонил собой весь мир. И никогда уже не взойдет солнце. Никогда уже не будет света. И никто больше ни с кем не встретится…
– Лучше не отставай, – подал голос Себастьян. – Здесь нельзя отставать.
– Почему?
– Ну-у… это старинный город. Тут всякое случается. Люди бесследно пропадают, изредка в канавах и на окраинах обнаруживают тела. Чаще вообще ничего не находят.
– Грабят?
– И это тоже.
Нагнав его, я попытался заглянуть ему в глаза, натолкнулся на эту поражающую безысходность и поспешил отвернуться.
– Как тебя понимать?
– Как хочешь, – пожал плечами Себастьян. – У каждого города есть свои мифы и легенды, страшные истории, известные лишь местным. Мало ли че может шастать здесь по ночам. И вовсе не обязательно, что это какой-нибудь маньяк или шайка гопников.
Невольно вспомнились желтые кошачьи глазища, таращившиеся на меня из темноты.
– А пумы у вас водятся?
– Пумы? – Себастьян рассмеялся. – Не, брат, пум у нас нету. Слонов и носорогов, увы, тоже. Но вот нечисти предостаточно.
– Нечисти?
– Ага. Колдунов кишмя-кишит. Оборотни рыскают, воют на эту желтушную луну. Вурдалаки зубами лязгают. Еще есть зачарованные – этакие зомби, – они словно запрограммированы на определенные команды. Но повстречать их можно лишь перед рассветом. Не знаю, почему. Как-то не интересовался.
– Ну, дела…
– А то! Ты ж, кстати, приезжий, да? Вполне может статься, что на вокзале ненароком наткнулся и на Призрака несбывшихся надежд. Ее, говорят, только туристы и видят.
– Призрака несбывшихся надежд?
– Очередная феодосийская байка, – пояснил Себастьян. – Якобы по вечерам у вокзала бродит одна чудная тетка, которая предлагает туристам комнату в обмен на необычную историю. Тот, кто уходит с ней в ночь, как правило, не возвращается. – И, подумав, добавил: – Сдается мне, тетка очень привередлива в вопросе необычных историй.
Усмехнулся.
– Хм…
– Что?
– Забавно, конечно, – протянул я, – но, судя по всему, именно у нее я и остановился.
– Естественно, – кивнул Себастьян. – Ты ж, если не путаю, и с карточными богами умудрился забухать. Сила нечистая, как погляжу, к тебе прям липнет.
– Видимо, так.
– Может, тогда и я не человек?
– В смысле?.. Да я правду говорю!
Мы вошли в круг света под фонарем, и Себастьян остановился, внимательно посмотрел на меня. И безысходность, до поры до времени густившаяся в его взгляде, внезапно хлынула на меня, подхватила, словно куда-то понесла…
Не выдержав, я отвернулся, услышал вкрадчивый голос Себастьяна:
– А вдруг и я правду говорю. Вдруг я тоже какой-нибудь призрак. Например, очередного пляжного торчка. Или художника-неудачника. Или вообще игрока, проигравшего собственную душу в карты! И вот, неупокоенный, шастаю я ночами по городу и выискиваю себе очередную жертву. А отыскав, заманиваю бедняжку в ночь – в саму преисподнюю, на растерзание полчищам демонов…
– Э-эм…
– Или же все иначе? Может, это ты – призрак? Может, ты так и не пришел в себя после моего героина, а? И то, что ты сейчас видишь – это и не реальность вовсе. Это лимб. А я – не я…
– А с фантазией у тебя полный порядок…
– Не веришь мне, да? – с напускной грустью поинтересовался Себастьян. – Впрочем, это нормально. Важно, что у тебя с фантазией тоже полный порядок. Да и чувства юмора не занимать. А верить или нет – личное дело каждого. Я, если честно, поначалу тоже во всю эту мистическую поебень не шибко верил, но потом… – Он перевел взгляд куда-то за меня, нахмурился. – Знаешь, у тебя за спиной кто-то стоит.
Несмотря на всю нереальность происходящего, его слова таки возымели силу – я испугался. Резко обернулся, но не увидел ничего, кроме темноты. Или… нечто и вправду шевельнулось там, за границей света? Нечто большое и злое, древнее, как сам мир, оно разъяренно дышало, обнажая острые клыки.
Померещилось?
Тут до меня донесся смешок.
Себастьян все ж провел меня! Как мальчишку провел, ей-богу! Насочинял мне тут страшилок, а мое не в меру распаленное воображение, подстегнутое таинственной южной ночью, бутылкой коньяка и наркотиками, наплодило уйму всевозможных жутких химер!
Но…
В темноте действительно шевелилось нечто. Оно издавало противное хрюканье и едва уловимо чавкало ртом, полным слюны…
– Ладно, не ссысь. – Себастьян дружески хлопнул меня по плечу, я вздрогнул. – Я ж с тобой, значит, все о'кей! И прикинь, я даже не призрак!
Он захохотал.
– Не призрак, говоришь? – улыбнулся я. – Это радует. Видать, повезло мне, что я тебя встретил…
– Не-е, брат, – покачал головой Себастьян, – везение здесь ни при чем. Пожалуй, я даже расскажу тебе, что такое везение. Везение – это когда ты в финале и у тебя на руках пара дам. И вот ты повышаешь на префлопе, а твой оппонент отвечает. Естественно, ты не в курсе, что у него. Но ты веришь в свой кармашек. А дальше – самое интересное! Дальше на стол падают три карты: дама крестей и червовые валет с девяткой. И вот у тебя уже сет дам. Но ты осторожен, ведь ставки слишком высоки, а твоя комбинация, пусть и хороша, но далеко не самая сильная. Ты проверяешь оппонента, делаешь незначительную ставку, анализируешь его рейз, коллируешь и… – получаешь на терне еще одну даму! Даму, мать ее, червей, которая решает все! – При этих словах он хлопнул себя по татуировке. – У тебя на руках каре! Каре, блядь! Что может быть лучше? И главное теперь не спугнуть другого игрока, развести его, прибрав к рукам весь его стек. И ты осторожен как никогда! Ты видишь, что у него тоже что-то есть, а значит, самое время пойти ва-банк. Но ты выжидаешь. И когда на ривере выпадает восьмерка червей, ты не обращаешь на нее никакого внимания. Че бы там ни было: стрит, флеш, сраный фулл-хаус, – тебе ниче не страшно. Так ты заходишь ва-банк, уверенный в своей победе. И вы вскрываетесь. И когда он выкладывает десятку червей и крестового короля, ты не сразу понимаешь, что проиграл. Ты по-прежнему ликуешь, и лишь минуту спустя до тебя доходит, как жестко тебя переехали. Каре против стрит-флеша – такое не каждый день увидишь. Но… стрит, на последней карте обернувшийся стрит-флешем – вот это я называю везением. А то, что ты встретил меня, это нечто другое. Думаю, это судьба.
– Судьба?
– Да. И скоро я тебе это докажу.
– Интересно, как?
Но Себастьян ничего не ответил.
Беспричинно встревоженный, я уставился на него и обнаружил, что взгляд его устремлен куда-то за меня – туда, где во тьме что-то двигалось и сипло дышало, выжидая подходящего момента.
Вот тогда я по-настоящему испугался.
– Пойдем, – бросил Себастьян и, крепко схватив меня за руку, потащил за собой.
– Эй, ребятушки, – зашелестел во тьме шепелявый голос, – обождите дедушку! Ау-у, куда же вы?!
– А это еще кто такой?
– Никто, забудь, – не поворачивая головы, отрезал Себастьян. – И если когда-нибудь тебя окликнут подобным образом – особенно, если это случится ночью, – не иди, понял? Ни в коем случае не иди!
– Ясно…
Оставшуюся часть пути мы преодолели в молчании, пока у какого-то мрачного здания Себастьян вдруг не обернулся и не произнес:
– Ну все, Алекс, мы на месте.
При этом он загадочно улыбнулся и распахнул передо мной проржавевшую и крайне тяжелую на вид дверь.
– Добро пожаловать в «Театр дамы червей».
5.
Театр
Насколько я смог понять, место, куда меня завел Себастьян, было чем-то наподобие стриптиз-бара. С улицы так очень неприметного стриптиз-бара. На деле же то оказалось довольно просторное, хоть и прокуренное до рези в глазах помещение. Слева от входа располагалась небольшая стойка, за которой татуированный угрюмого вида бармен смешивал коктейли. По центру имелось несколько столиков, по бокам так называемая ВИП-зона, а в дальней части находились подиум и самая что ни на есть настоящая сцена, на которой танцевали три девушки.
Занавес позади них венчало изображение карточной дамы червей.
– Как тут все странно…
– А то! – откликнулся Себастьян. – «Театр дамы червей», брат, – это место особое, даже по-своему волшебное. Поговаривают, будто бы раньше здесь действительно был театр, только вот представления в нем давали… э-э… необычные. На любителя, так сказать. Эти представления начали привлекать к себе слишком много внимания, и чуть позже, после очередного громкого скандала, театр прикрыли. Он долгое время пустовал, а нынче здесь выступает Королева. В общем, идем, сейчас сам все увидишь.
И пока мы пересекали зал, Себастьяна постоянно кто-то окликал. Он здоровался, пожимал протянутые ладони, перешучивался… Да, здесь его знали хорошо.
– Без меня тебя вообще бы не пропустили, – меж тем шепнул он мне на ухо. – Это закрытое заведение. Исключительно для ценителей.
– Ценителей?
– Королевы, – пояснил он, подводя меня к столику у подиума, где, вольготно развалившись на мягких диванах, уже сидела небольшая компания.
Трио девушек и двое мужчин, и в глазах у всех искрился синтетический блеск, причиной которого был явно не алкоголь. Столик же оказался откровенно загажен: пара потухших кальянов, несколько пустых бутылок из-под мартини и водки, до краев заполненные пепельницы, тарелки с остатками салата и недоеденными кусками мяса, засохшие капли жира на полированной поверхности, смятые салфетки и комочки табачного пепла вперемешку с белым, словно толченый мел, порошком. Картину довершал сильно захватанный мобильник с треснувшим экраном…
И что-то во всем этом показалось мне наигранным. Представшее зрелище в целом отдавало некой искусственностью, как если бы это было частью заранее подготовленной декорации – хрестоматийно воссозданный антураж притона, но отнюдь не сам притон. Тут тебе и смазанная помада на губах одной из девушек, и расстегнутый ремень на брюках сидящего рядом с ней мужчины… даже кокаиновая белизна под носом другого – все было как будто тщательно срежиссировано.
Но зачем?
Может, «Театр дамы червей» и не закрылся вовсе, и все происходящее являлось очередным «необычным» представлением, где мне была уготована роль единственного зрителя? Или же ночная прогулка и байки Себастьяна попросту сделали меня слишком мнительным?
Да и вообще – реальность ли все это?..
– Ребятки, знакомьтесь, это мой дружбан, Алекс.
– Салют, Алекс! – гаркнули «ребятки», а одна из девушек даже обожгла меня похотливым взглядом.
Себастьян тут же нырнул в самую гущу этой разгоряченной одурманенной плоти, поочередно поцеловал в засос всех трех девушек, что-то сказал одному из мужчин, кивнул второму, а после самодовольно запыхтел сигаретой. Я же уселся на край дивана и сосредоточенно уставился на танцующих стриптизерш, которым явно не доставало пластики в движениях. Мигом позже буквально из ниоткуда возникла миниатюрная азиатка, лицо которой, как и у бармена, покрывали узоры тату – экзотика, отдаленно напоминающая малазийский орнамент с вкраплениями кельтских мотивов. С самым несерьёзным видом официантка выставила перед нами две бутылки текилы, при виде которых я невольно поморщился.
– Ну что, Алекс, как тебе здесь? – поинтересовалась одна из моих новых подружек.
– В принципе, нормально.
– А девушки на сцене нравятся?
– Да не особо, – признался я. – Они, конечно, симпатичные, но танцуют слабовато.
Девица, которую, как выяснилось, звали Энжи, удовлетворенно кивнула.
– Они здесь так, на разогреве, – объяснила она. – Пока Королева не появится. Вот она шикарна.
– А кто такая эта Королева?
Энжи многозначительно переглянулась с остальными.
– Недавно в городе, да?
– Ага.
– Сразу видно. Вообще-то, приезжие ничего не знают про Королеву, им сюда входа нет. Это элитный клуб, если понимаешь, о чем я.
– Признаться, не совсем.
– Скоро поймешь, – заявил один из мужчин. – Просто не каждый может по достоинству оценить Королеву. Для некоторых она и ее выступления кажутся… э-эм… слегка ненормальными.
– Да не, Алекс наш человек, – заступился за меня Себастьян. – В этом плане за него можно не переживать, уж поверьте.
– Верим, – промурлыкала Энжи и наклонилась ко мне – так, что в разрезе ее блузки мелькнула обнаженная грудь. – Потому что Королеву нельзя не оценить.
Я едва не подпрыгнул, когда ее рука нырнула мне между ног и развязно стиснула промежность. Остальные равнодушно наблюдали за этим, и мне пришлось отвернуться.
Тут музыка начала затихать, в зале поднялся гул.
– Начинается! – радостно выкрикнул кто-то. – Королева! Королева!
Посетители напряженно застыли, в предвкушении вытянув потные, побагровевшие от алкоголя и наркотиков физиономии. Я тоже посмотрел на сцену, скользнул взглядом по занавесу и невольно остановился на изображении червовой дамы…
В этот момент свет начал меркнуть – до тех пор, пока в помещении не воцарилась кромешная тьма.
– Сейчас, потерпи чуть-чуть, – прошептала мне в самое ухо Энжи, и жар от ее дыхания отдался в теле нервной дрожью.
А потом ярко вспыхнул прожектор, и я увидел Королеву.
Сказать, что я испугался, было бы неправильно. Я испытал нечто похожее, но то был отнюдь не испуг. Скорее, шок. От неожиданности. От ощущения мерзости – большей частью рефлекс, нежели покоробленное чувство эстетики, – на миг скрутившего мне кишечник. Как если бы гулял босиком по поляне и случайно наступил на дохлую мышь.
Определить, сколько лет было женщине на сцене, казалось мне невозможным. Точно могу сказать, что у нее была хорошая фигура, ровные ноги, налитая грудь. Королева двигалась выверено, идеально подстраиваясь в такт музыки, чувствуя ее ритмы и течение мелодии на каком-то недостижимом для большинства уровне. И если не поднимать взгляда выше довольно соблазнительной груди, то можно было смело утверждать, что Королева является молодой и очень сексапильной девушкой.
Если!
К сожалению, взгляд постоянно цеплялся за ее лицо. За эту уродливую, неимоверно раздувшуюся опухоль, составлявшую всю правую часть ее головы. Я не знаю, что это была за болезнь, но, думаю, чем-то схожим, только в более прогрессивной форме, страдал и печально известный Джозеф Меррик, прославившийся как Человек-слон.
Левая часть лица Королевы была нормальной, не тронутой ужасающей деформацией. Пухлые губы, идеально наложенный макияж, один ярко-зеленого цвета глаз, с философской отрешенностью взиравший на публику, и иссиня-черные густые волосы. Опухоль же была огромна – настолько, что часть подбородка едва не касалась груди. Левый глаз зарос практически полностью, осталась лишь темная впадина, в которой невозможно было различить блеска отраженного света. Угол рта оказался растянут и слегка вздернут – так, что становились видны зубы. Это создавало впечатление злобного оскала, либо мучительной усмешки Гуинплена. Кожа на опухоли имела розово-алый оттенок, и этим проводила четкую границу между нормальным и ненормальным. Волос с этой стороны головы тоже не было, лишь редкие бесцветные клоки, торчащие тут и там. Схожие изменения постигли и правую руку, которая превратилась в толстый негнущийся отросток, корягу, испещренную, точно термитными ходами, разветвлениями голубоватых вен; пять вздувшихся, напоминавших переваренные сосиски пальцев венчали чрезмерно широкую, как у обезьяны, кисть.
Такой была Королева, и она танцевала, изгибаясь и едва уловимо перебирая пальцами, словно бы скользя по нитям невидимой арфы. Она завораживала плавностью движений и своей грацией – так, что неподготовленный зритель начинал испытывать своего рода диссонанс: настолько чарующе и вместе с тем гротескно это смотрелось. Уродство и красота, тесно сплетенные волей случая, самой судьбой. Ошибка гена, давшая столь чудовищный результат. И все это было заключено в танце, олицетворявшем, наверное, принятие Королевой своей внешности.
Но было ли то смирением?
– Как тебе? – ухмыльнулся Себастьян. – Нравится?
Я лишь посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
– Ничего, все нормально, – заверил он. – Как только отпустит потрясение, тебе все станет ясно. Раз сразу не выбежал с криком – ха-ха! – значит, не зря я тебя привел. Пойми, Алекс, ее красоту нужно прочувствовать. Слышишь? Прочувствовать!
Не издав ни единого звука, я вновь уставился на Королеву.
Она шагнула со сцены на подиум и теперь оказалась прямо передо мной. И в какой-то момент своего гипнотизирующего танца она повернулась и единственным глазом внимательно посмотрела на меня. Я вздрогнул, но не отвел взгляда, хотя в этот миг физический ужас ее болезни открылся мне в мельчайших подробностях.
И все же Себастьян оказался прав: она была потрясающая. Королева заслуживала восхищения, ей действительно стоило поклоняться – ее смелости, ее решимости, и в первую очередь ее красоте, бросившей вызов мировому пониманию красоты.
– Теперь ты в курсе, почему мы не приглашаем туристов, – сказала Энжи. – Большинству из них не дано понять такого искусства, а вот трепаться они готовы очень и очень долго. Думаю, не стоит объяснять, к чему приводят сплетни? Мы не хотим, чтоб Королеву выставили этаким балаганным страшилищем. Мы оберегаем ее, ведь она – наше сокровище. Она – само совершенство! Или ты не согласен?
– Да я… это…
– И на фоне других, – вмешался Себастьян, – всех этих размалеванных безликих кукол, она выглядит новой, неизведанной. Просекаешь? Королева производит неизгладимое впечатление своей нестандартностью, я бы сказал – асимметрией влекущего и отталкивающего… Как утраченный шедевр Караваджо, да!..
И он еще долго и с самым серьезным видом рассуждал о чем-то подобном, но я его больше не слушал. Я наблюдал за танцем Королевы, ее движениями, ее гибким телом, и жадно впитывал ее поражающую воображение внешность. Шок давно уже миновал, и теперь, когда разум взял вверх, я понял, почему так восторженно глядят на нее все присутствующие, почему так расхваливают ее выступления.
Я понял, почему она зовется Королевой.
И, видимо, ощутив на себе мой пристальный взгляд, она опять повернулась ко мне, замерла на мгновение, изучая, как если бы пробуя меня на вкус, а потом… Потом она вдруг указала на меня пальцем.
Тут же в зале воцарилась гробовая тишина, и лишь спустя несколько невыносимо долгих мгновений Себастьян радостно загоготал:
– Да, черт возьми, да! Я не ошибся! Карта, мать ее так, не обманула!
Вслед за ним зашумели и остальные. На меня направили луч прожектора, а люди в зале начали аплодировать.
Я же, перепуганный не на шутку, вжался в спинку дивана.
– Что это значит?
– Королева выбрала тебя, – пояснил один из мужчин. – Такое случается крайне редко, особенно с новичками. Короче, парень, можешь собой гордиться. Отныне ты – неотъемлемая часть этого клуба. Почетный гость!
Так и не произнеся ни слова, Королева протянула мне здоровую руку.
– Где ж твои манеры, Алекс? – подтолкнул меня Себастьян. – Иди уже! Не заставляй девушку ждать! И… – он придержал меня за запястье, – помнишь, я говорил, что это судьба? Вот тебе доказательство.
С этими словами он что-то вложил мне в ладонь.
Тщетно пытаясь унять гулко бьющееся сердце, я с трепетом коснулся протянутой мне руки, сжал ее. Королева помогла мне подняться на сцену, последний раз глянула на восторженную публику и мягко, даже по-своему снисходительно им всем улыбнулась. Она слегка качнула головой, и я понял, что это следует расценивать, как поклон. На большее она физически была не способна.
Взяв меня под руку, Королева неспешно направилась за кулисы. И, ничему больше не удивляясь, словно в бреду шагая по сцене, я разжал кулак и взглянул на то, что мне дал Себастьян.
Это оказалась сложенная вдвое карта с изображением дамы червей.
6.
Королева
Мы прошли по небольшому коридору и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, представлявший собой одну большую комнату – покои Королевы. Здесь было довольно уютно. На полу лежал толстый мягкий ковер, слева имелся шкаф с книгами, а у дальней стены стояла кровать с балдахином и алыми занавесками. Рядом с ней расположилось трюмо, а чуть правее – еще одно зеркало, в полный рост.
Последнее было обклеено множеством фотографий Королевы – как обнаженной, так и в разнообразных нарядах. Снимки были и профессиональные, и любительские, в профиль и анфас, ракурсы также различались. Объединяло их лишь то, что все они были сделаны исключительно в этой комнате. И, разглядывая их, я вдруг понял, что в комнате совсем нет окон.
– Нравится?
Королева плавно опустилась на кровать, закинула ногу на ногу и приняла довольно-таки соблазнительную позу.
– Да, – честно ответил я.
Она с интересом посмотрела на меня своим единственным глазом.
– Как тебя зовут?
Ее голос был тихим, грудным, и чем-то напоминал урчание кормящей кошки.
– Антонио, – сказал я.
Королева лукаво улыбнулась.
– Странно, твои друзья называли тебя Алексом.
– Они не мои друзья, – замялся я, – так… просто…
– Знаю. Тебя привели как ценителя – непорочную душу, – чтоб ты мог насладиться зрелищем.
– Зрелищем?
– Кто-то зовет это представлением, кто-то искусством, – произнесла Королева. – Хотя я не согласна. Никакое это не представление, точно уж не искусство. Нет, самое обычное зрелище. А теперь вот и ты стал его частью.
– Себастьян утверждает, что такова моя судьба.
Королева усмехнулась.
– Ох уж этот Себастьян! Всюду ему мерещатся веяния судьбы, кроме… Вот ответь, он рассказывал про легендарную покерную раздачу?
– Угу.
– А о том, что в той игре на кону была его душа? Об этом рассказывал?
Я молча покачал головой.
– Так и думала, – кивнула Королева. – Знаешь, что действительно странно?
– Что?
– Что человек называет банальным невезением проигрыш собственной души. А ведь именно это судьба, и ничто другое. Ты так не считаешь?
– Наверно…
– Впрочем, неважно. Лучше скажи, как тебя на самом деле зовут?
– Антонио, – повторил я.
– Нет, это не твое имя. И Алекс тоже не твое имя. Ведь правда?
Я отвел взгляд, выдохнул:
– Правда.
– Так как?
– Федя, – признался я.
Соврать еще раз мне не хватило смелости. А может, в этом попросту не было смысла?
Разжав кулак, я посмотрел на даму червей, вспомнил выражение на лице Себастьяна, когда он получил от меня эту карту. А после в памяти всплыли слова фокусницы Жени.
Моя судьба, моя королева?
– Федя, – задумчиво повторила Королева. – И почему ты стесняешься своего имени?
Мне показалось глупым как-то оправдываться, тем более спорить с ней – этой сильной женщиной, которая выступала перед избалованной, если не сказать испорченной публикой, несмотря на свое врожденное уродство.
– Не знаю, – прошептал я. – Оно кажется мне слишком… слишком… ну…
– Обычным? – подсказала Королева.
– Да.
На какое-то время мы замолчали, а затем Королева пристально посмотрела на меня и спросила:
– А я, Федя, кажусь тебе обычной?
Удивленный, я уставился на нее.
– Какая я? – поинтересовалась Королева.
– Ты… – Я замолчал, не представляя, какие подобрать слова – в тот момент все возможные ответы показались мне слишком неправильными, слишком… обычными. – Ты…
– Только, пожалуйста, правду! – взмолилась Королева. – Не надо банальностей и пустословия. Я не хочу историй о дальних странах и тысячах пройденных дорог. И об обретенной любви – тоже не хочу. Я слышу это каждый день. И так из года в год, понимаешь? Эти люди – там, внизу, – кажется, что они восхищаются мной, даже называют меня совершенством, эталоном красоты… – С неприкрытой злостью, даже с яростью она глянула на свои фотографии. – А ведь я для них всего-навсего развлечение, диковинка! Я – что-то новое, не поддающееся их пониманию, их извращенным вкусам. Но с таким же успехом они, в поисках новых ощущений, могли бы совокупляться с животными, разве нет? Считаешь, я не права, а, Федя? Пройдет время, и я наскучу им. Они забудут обо мне с той же легкостью, с какой забывают обо всем на свете, потому что они – лишь публика. Зрители! И не люди вовсе, но сборище проклятых теней, обреченных на то, чтобы бездумно смотреть, смотреть, смотреть… Поглощать! – вот что они делают. И такие были и будут всегда. Ведь у всякого представления, у всякого самого ничтожного зрелища должен быть зритель. В особенности у того балагана, что дает жизнь. – Королева смахнула со щеки слезу, произнесла уже более спокойным голосом: – Знаешь, когда-то я мечтала стать врачом, помогать людям – живым людям, настоящим, чувствующим, из плоти и крови, а не этим вот… Но, Федя, разве я могу дать кому-то надежду? Взгляни же на меня!
Я посмотрел на нее. Долго разглядывал опухоль на лице, изуродованную руку, эту розоватую кожу с темными пятнами…
– Можешь, – пробормотал я. – Ведь ты не сдалась…
Но я знал, что это ложь. Видел по ее взгляду. И в какой-то момент мне даже почудилось, что я понимаю ее. Хоть в чем-то да понимаю! Перед глазами тут же всплыло лицо Аллы, ее вопросы в минуты близости, заданные жарким шепотом, и застывшее в глазах предвкушение ответов – увы, не столько откровений, сколько признаний, что она ждала от меня. И я врал ей – говорил то, что она жаждала услышать, потому что ей, как и всем прочим, не нужна была правда. И порой это даже казалось мне нормальным: нескончаемый хоровод лжи, за пестротой которого не угадывалась горькая истина. И так до тех пор, пока однажды Алле не наскучила моя ложь. Тогда-то она и сообщила о бесполезности всей моей жизни, села в дорогую иномарку своего новоиспеченного любовника и умчалась прочь – навстречу новой лжи…
Но было ли это на самом деле, или же то еще одна моя история, еще одна моя ложь самому себе? А может, и вовсе мечта? Глупая мечта никому не нужного подростка, лежащего без сна на скрипучей кровати в окружении десятка таких же никому не нужных детей, – брошенных родителями, обреченных, но неустанно грезящих долгими-долгими ночами…
Все может быть.
Королева устало вздохнула, посмотрела на меня.
– Так какая я?
И я знал, что ей ответить.
– Ужасная.
– Да, – сказала Королева, сжав здоровую руку в кулак. – Я ужасная! А теперь… теперь прошу – поцелуй меня. Позволь мне – ужасной! – пусть и на одну-единственную ночь стать желанной, прекрасной, возлюбленной. Позволь мне помочь хоть кому-то. Позволь стать истинной королевой… Хотя бы для тебя, Федя. Пожалуйста!
Ни секунды не сомневаясь, я шагнул к ней, опустился на колени и осторожно коснулся ее лица. Я почувствовал под мягкой кожей твердую бугристую кость, провел пальцами по всем неровностям и изгибам опухоли, скользнул к плечу, оттуда к руке, и крепко сжал в своих пальцах ее деформированную кисть.
А потом я поцеловал Королеву.
7.
На рассвете
Рано утром я покинул «Театр дамы червей» и, пошатываясь, на негнущихся ногах двинулся в сторону моря. Выплывающее из-за горизонта солнце сделало свое дело: тьма отступила, и узкие улочки теперь не казались такими мистическими и пугающими, как было ночью. Всего лишь город, не больше. Хотя я с трудом узнавал те места, мимо которых мы с Себастьяном проходили накануне.
В воздухе ощущалась надвигающаяся жара, пахло фруктами.
А спустя пару кварталов стали попадаться и первые туристы – люди с опухшими ото сна лицами, с пакетами, полными еды и свернутыми в рулон полотенцами, с фотоаппаратами и надувными матрасами в виде огромных дельфинов и касаток; люди, торопящиеся как можно скорее занять удачное место на одном из городских пляжей…
Я же брел по пыльной дороге, отчаянно стараясь припомнить, где именно меня угораздило снять комнату. Перед глазами все плыло, город откровенно надо мной издевался, превращаясь в запутанный лабиринт скверов, дворов, калиток и двухэтажных домишек…
А в голове навязчиво звучал голос моей судьбы, моей Королевы: «Возвращайся, Федя, я буду тебя ждать. Ведь я принадлежу лишь тебе. Ведь теперь я твоя…»
И я знал, что обязательно вернусь. Этой ночью, и следующей, и так на протяжении еще многих ночей. Вернусь, чтобы полюбоваться восхитительным танцем; вернусь, чтобы проникнуться общим безумием и жутким волшебством южной ночи; вернусь, чтобы исполнить свою роль в очередной фантасмагории не существующего уже театра…
Но в большей степени – чтобы вновь ощутить себя нужным пусть и сломленной, но Королеве.
© Aldebaran 2022.
© Евгений Долматович.
Театр
Насколько я смог понять, место, куда меня завел Себастьян, было чем-то наподобие стриптиз-бара. С улицы так очень неприметного стриптиз-бара. На деле же то оказалось довольно просторное, хоть и прокуренное до рези в глазах помещение. Слева от входа располагалась небольшая стойка, за которой татуированный угрюмого вида бармен смешивал коктейли. По центру имелось несколько столиков, по бокам так называемая ВИП-зона, а в дальней части находились подиум и самая что ни на есть настоящая сцена, на которой танцевали три девушки.
Занавес позади них венчало изображение карточной дамы червей.
– Как тут все странно…
– А то! – откликнулся Себастьян. – «Театр дамы червей», брат, – это место особое, даже по-своему волшебное. Поговаривают, будто бы раньше здесь действительно был театр, только вот представления в нем давали… э-э… необычные. На любителя, так сказать. Эти представления начали привлекать к себе слишком много внимания, и чуть позже, после очередного громкого скандала, театр прикрыли. Он долгое время пустовал, а нынче здесь выступает Королева. В общем, идем, сейчас сам все увидишь.
И пока мы пересекали зал, Себастьяна постоянно кто-то окликал. Он здоровался, пожимал протянутые ладони, перешучивался… Да, здесь его знали хорошо.
– Без меня тебя вообще бы не пропустили, – меж тем шепнул он мне на ухо. – Это закрытое заведение. Исключительно для ценителей.
– Ценителей?
– Королевы, – пояснил он, подводя меня к столику у подиума, где, вольготно развалившись на мягких диванах, уже сидела небольшая компания.
Трио девушек и двое мужчин, и в глазах у всех искрился синтетический блеск, причиной которого был явно не алкоголь. Столик же оказался откровенно загажен: пара потухших кальянов, несколько пустых бутылок из-под мартини и водки, до краев заполненные пепельницы, тарелки с остатками салата и недоеденными кусками мяса, засохшие капли жира на полированной поверхности, смятые салфетки и комочки табачного пепла вперемешку с белым, словно толченый мел, порошком. Картину довершал сильно захватанный мобильник с треснувшим экраном…
И что-то во всем этом показалось мне наигранным. Представшее зрелище в целом отдавало некой искусственностью, как если бы это было частью заранее подготовленной декорации – хрестоматийно воссозданный антураж притона, но отнюдь не сам притон. Тут тебе и смазанная помада на губах одной из девушек, и расстегнутый ремень на брюках сидящего рядом с ней мужчины… даже кокаиновая белизна под носом другого – все было как будто тщательно срежиссировано.
Но зачем?
Может, «Театр дамы червей» и не закрылся вовсе, и все происходящее являлось очередным «необычным» представлением, где мне была уготована роль единственного зрителя? Или же ночная прогулка и байки Себастьяна попросту сделали меня слишком мнительным?
Да и вообще – реальность ли все это?..
– Ребятки, знакомьтесь, это мой дружбан, Алекс.
– Салют, Алекс! – гаркнули «ребятки», а одна из девушек даже обожгла меня похотливым взглядом.
Себастьян тут же нырнул в самую гущу этой разгоряченной одурманенной плоти, поочередно поцеловал в засос всех трех девушек, что-то сказал одному из мужчин, кивнул второму, а после самодовольно запыхтел сигаретой. Я же уселся на край дивана и сосредоточенно уставился на танцующих стриптизерш, которым явно не доставало пластики в движениях. Мигом позже буквально из ниоткуда возникла миниатюрная азиатка, лицо которой, как и у бармена, покрывали узоры тату – экзотика, отдаленно напоминающая малазийский орнамент с вкраплениями кельтских мотивов. С самым несерьёзным видом официантка выставила перед нами две бутылки текилы, при виде которых я невольно поморщился.
– Ну что, Алекс, как тебе здесь? – поинтересовалась одна из моих новых подружек.
– В принципе, нормально.
– А девушки на сцене нравятся?
– Да не особо, – признался я. – Они, конечно, симпатичные, но танцуют слабовато.
Девица, которую, как выяснилось, звали Энжи, удовлетворенно кивнула.
– Они здесь так, на разогреве, – объяснила она. – Пока Королева не появится. Вот она шикарна.
– А кто такая эта Королева?
Энжи многозначительно переглянулась с остальными.
– Недавно в городе, да?
– Ага.
– Сразу видно. Вообще-то, приезжие ничего не знают про Королеву, им сюда входа нет. Это элитный клуб, если понимаешь, о чем я.
– Признаться, не совсем.
– Скоро поймешь, – заявил один из мужчин. – Просто не каждый может по достоинству оценить Королеву. Для некоторых она и ее выступления кажутся… э-эм… слегка ненормальными.
– Да не, Алекс наш человек, – заступился за меня Себастьян. – В этом плане за него можно не переживать, уж поверьте.
– Верим, – промурлыкала Энжи и наклонилась ко мне – так, что в разрезе ее блузки мелькнула обнаженная грудь. – Потому что Королеву нельзя не оценить.
Я едва не подпрыгнул, когда ее рука нырнула мне между ног и развязно стиснула промежность. Остальные равнодушно наблюдали за этим, и мне пришлось отвернуться.
Тут музыка начала затихать, в зале поднялся гул.
– Начинается! – радостно выкрикнул кто-то. – Королева! Королева!
Посетители напряженно застыли, в предвкушении вытянув потные, побагровевшие от алкоголя и наркотиков физиономии. Я тоже посмотрел на сцену, скользнул взглядом по занавесу и невольно остановился на изображении червовой дамы…
В этот момент свет начал меркнуть – до тех пор, пока в помещении не воцарилась кромешная тьма.
– Сейчас, потерпи чуть-чуть, – прошептала мне в самое ухо Энжи, и жар от ее дыхания отдался в теле нервной дрожью.
А потом ярко вспыхнул прожектор, и я увидел Королеву.
Сказать, что я испугался, было бы неправильно. Я испытал нечто похожее, но то был отнюдь не испуг. Скорее, шок. От неожиданности. От ощущения мерзости – большей частью рефлекс, нежели покоробленное чувство эстетики, – на миг скрутившего мне кишечник. Как если бы гулял босиком по поляне и случайно наступил на дохлую мышь.
Определить, сколько лет было женщине на сцене, казалось мне невозможным. Точно могу сказать, что у нее была хорошая фигура, ровные ноги, налитая грудь. Королева двигалась выверено, идеально подстраиваясь в такт музыки, чувствуя ее ритмы и течение мелодии на каком-то недостижимом для большинства уровне. И если не поднимать взгляда выше довольно соблазнительной груди, то можно было смело утверждать, что Королева является молодой и очень сексапильной девушкой.
Если!
К сожалению, взгляд постоянно цеплялся за ее лицо. За эту уродливую, неимоверно раздувшуюся опухоль, составлявшую всю правую часть ее головы. Я не знаю, что это была за болезнь, но, думаю, чем-то схожим, только в более прогрессивной форме, страдал и печально известный Джозеф Меррик, прославившийся как Человек-слон.
Левая часть лица Королевы была нормальной, не тронутой ужасающей деформацией. Пухлые губы, идеально наложенный макияж, один ярко-зеленого цвета глаз, с философской отрешенностью взиравший на публику, и иссиня-черные густые волосы. Опухоль же была огромна – настолько, что часть подбородка едва не касалась груди. Левый глаз зарос практически полностью, осталась лишь темная впадина, в которой невозможно было различить блеска отраженного света. Угол рта оказался растянут и слегка вздернут – так, что становились видны зубы. Это создавало впечатление злобного оскала, либо мучительной усмешки Гуинплена. Кожа на опухоли имела розово-алый оттенок, и этим проводила четкую границу между нормальным и ненормальным. Волос с этой стороны головы тоже не было, лишь редкие бесцветные клоки, торчащие тут и там. Схожие изменения постигли и правую руку, которая превратилась в толстый негнущийся отросток, корягу, испещренную, точно термитными ходами, разветвлениями голубоватых вен; пять вздувшихся, напоминавших переваренные сосиски пальцев венчали чрезмерно широкую, как у обезьяны, кисть.
Такой была Королева, и она танцевала, изгибаясь и едва уловимо перебирая пальцами, словно бы скользя по нитям невидимой арфы. Она завораживала плавностью движений и своей грацией – так, что неподготовленный зритель начинал испытывать своего рода диссонанс: настолько чарующе и вместе с тем гротескно это смотрелось. Уродство и красота, тесно сплетенные волей случая, самой судьбой. Ошибка гена, давшая столь чудовищный результат. И все это было заключено в танце, олицетворявшем, наверное, принятие Королевой своей внешности.
Но было ли то смирением?
– Как тебе? – ухмыльнулся Себастьян. – Нравится?
Я лишь посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
– Ничего, все нормально, – заверил он. – Как только отпустит потрясение, тебе все станет ясно. Раз сразу не выбежал с криком – ха-ха! – значит, не зря я тебя привел. Пойми, Алекс, ее красоту нужно прочувствовать. Слышишь? Прочувствовать!
Не издав ни единого звука, я вновь уставился на Королеву.
Она шагнула со сцены на подиум и теперь оказалась прямо передо мной. И в какой-то момент своего гипнотизирующего танца она повернулась и единственным глазом внимательно посмотрела на меня. Я вздрогнул, но не отвел взгляда, хотя в этот миг физический ужас ее болезни открылся мне в мельчайших подробностях.
И все же Себастьян оказался прав: она была потрясающая. Королева заслуживала восхищения, ей действительно стоило поклоняться – ее смелости, ее решимости, и в первую очередь ее красоте, бросившей вызов мировому пониманию красоты.
– Теперь ты в курсе, почему мы не приглашаем туристов, – сказала Энжи. – Большинству из них не дано понять такого искусства, а вот трепаться они готовы очень и очень долго. Думаю, не стоит объяснять, к чему приводят сплетни? Мы не хотим, чтоб Королеву выставили этаким балаганным страшилищем. Мы оберегаем ее, ведь она – наше сокровище. Она – само совершенство! Или ты не согласен?
– Да я… это…
– И на фоне других, – вмешался Себастьян, – всех этих размалеванных безликих кукол, она выглядит новой, неизведанной. Просекаешь? Королева производит неизгладимое впечатление своей нестандартностью, я бы сказал – асимметрией влекущего и отталкивающего… Как утраченный шедевр Караваджо, да!..
И он еще долго и с самым серьезным видом рассуждал о чем-то подобном, но я его больше не слушал. Я наблюдал за танцем Королевы, ее движениями, ее гибким телом, и жадно впитывал ее поражающую воображение внешность. Шок давно уже миновал, и теперь, когда разум взял вверх, я понял, почему так восторженно глядят на нее все присутствующие, почему так расхваливают ее выступления.
Я понял, почему она зовется Королевой.
И, видимо, ощутив на себе мой пристальный взгляд, она опять повернулась ко мне, замерла на мгновение, изучая, как если бы пробуя меня на вкус, а потом… Потом она вдруг указала на меня пальцем.
Тут же в зале воцарилась гробовая тишина, и лишь спустя несколько невыносимо долгих мгновений Себастьян радостно загоготал:
– Да, черт возьми, да! Я не ошибся! Карта, мать ее так, не обманула!
Вслед за ним зашумели и остальные. На меня направили луч прожектора, а люди в зале начали аплодировать.
Я же, перепуганный не на шутку, вжался в спинку дивана.
– Что это значит?
– Королева выбрала тебя, – пояснил один из мужчин. – Такое случается крайне редко, особенно с новичками. Короче, парень, можешь собой гордиться. Отныне ты – неотъемлемая часть этого клуба. Почетный гость!
Так и не произнеся ни слова, Королева протянула мне здоровую руку.
– Где ж твои манеры, Алекс? – подтолкнул меня Себастьян. – Иди уже! Не заставляй девушку ждать! И… – он придержал меня за запястье, – помнишь, я говорил, что это судьба? Вот тебе доказательство.
С этими словами он что-то вложил мне в ладонь.
Тщетно пытаясь унять гулко бьющееся сердце, я с трепетом коснулся протянутой мне руки, сжал ее. Королева помогла мне подняться на сцену, последний раз глянула на восторженную публику и мягко, даже по-своему снисходительно им всем улыбнулась. Она слегка качнула головой, и я понял, что это следует расценивать, как поклон. На большее она физически была не способна.
Взяв меня под руку, Королева неспешно направилась за кулисы. И, ничему больше не удивляясь, словно в бреду шагая по сцене, я разжал кулак и взглянул на то, что мне дал Себастьян.
Это оказалась сложенная вдвое карта с изображением дамы червей.
6.
Королева
Мы прошли по небольшому коридору и по узкой лестнице поднялись на второй этаж, представлявший собой одну большую комнату – покои Королевы. Здесь было довольно уютно. На полу лежал толстый мягкий ковер, слева имелся шкаф с книгами, а у дальней стены стояла кровать с балдахином и алыми занавесками. Рядом с ней расположилось трюмо, а чуть правее – еще одно зеркало, в полный рост.
Последнее было обклеено множеством фотографий Королевы – как обнаженной, так и в разнообразных нарядах. Снимки были и профессиональные, и любительские, в профиль и анфас, ракурсы также различались. Объединяло их лишь то, что все они были сделаны исключительно в этой комнате. И, разглядывая их, я вдруг понял, что в комнате совсем нет окон.
– Нравится?
Королева плавно опустилась на кровать, закинула ногу на ногу и приняла довольно-таки соблазнительную позу.
– Да, – честно ответил я.
Она с интересом посмотрела на меня своим единственным глазом.
– Как тебя зовут?
Ее голос был тихим, грудным, и чем-то напоминал урчание кормящей кошки.
– Антонио, – сказал я.
Королева лукаво улыбнулась.
– Странно, твои друзья называли тебя Алексом.
– Они не мои друзья, – замялся я, – так… просто…
– Знаю. Тебя привели как ценителя – непорочную душу, – чтоб ты мог насладиться зрелищем.
– Зрелищем?
– Кто-то зовет это представлением, кто-то искусством, – произнесла Королева. – Хотя я не согласна. Никакое это не представление, точно уж не искусство. Нет, самое обычное зрелище. А теперь вот и ты стал его частью.
– Себастьян утверждает, что такова моя судьба.
Королева усмехнулась.
– Ох уж этот Себастьян! Всюду ему мерещатся веяния судьбы, кроме… Вот ответь, он рассказывал про легендарную покерную раздачу?
– Угу.
– А о том, что в той игре на кону была его душа? Об этом рассказывал?
Я молча покачал головой.
– Так и думала, – кивнула Королева. – Знаешь, что действительно странно?
– Что?
– Что человек называет банальным невезением проигрыш собственной души. А ведь именно это судьба, и ничто другое. Ты так не считаешь?
– Наверно…
– Впрочем, неважно. Лучше скажи, как тебя на самом деле зовут?
– Антонио, – повторил я.
– Нет, это не твое имя. И Алекс тоже не твое имя. Ведь правда?
Я отвел взгляд, выдохнул:
– Правда.
– Так как?
– Федя, – признался я.
Соврать еще раз мне не хватило смелости. А может, в этом попросту не было смысла?
Разжав кулак, я посмотрел на даму червей, вспомнил выражение на лице Себастьяна, когда он получил от меня эту карту. А после в памяти всплыли слова фокусницы Жени.
Моя судьба, моя королева?
– Федя, – задумчиво повторила Королева. – И почему ты стесняешься своего имени?
Мне показалось глупым как-то оправдываться, тем более спорить с ней – этой сильной женщиной, которая выступала перед избалованной, если не сказать испорченной публикой, несмотря на свое врожденное уродство.
– Не знаю, – прошептал я. – Оно кажется мне слишком… слишком… ну…
– Обычным? – подсказала Королева.
– Да.
На какое-то время мы замолчали, а затем Королева пристально посмотрела на меня и спросила:
– А я, Федя, кажусь тебе обычной?
Удивленный, я уставился на нее.
– Какая я? – поинтересовалась Королева.
– Ты… – Я замолчал, не представляя, какие подобрать слова – в тот момент все возможные ответы показались мне слишком неправильными, слишком… обычными. – Ты…
– Только, пожалуйста, правду! – взмолилась Королева. – Не надо банальностей и пустословия. Я не хочу историй о дальних странах и тысячах пройденных дорог. И об обретенной любви – тоже не хочу. Я слышу это каждый день. И так из года в год, понимаешь? Эти люди – там, внизу, – кажется, что они восхищаются мной, даже называют меня совершенством, эталоном красоты… – С неприкрытой злостью, даже с яростью она глянула на свои фотографии. – А ведь я для них всего-навсего развлечение, диковинка! Я – что-то новое, не поддающееся их пониманию, их извращенным вкусам. Но с таким же успехом они, в поисках новых ощущений, могли бы совокупляться с животными, разве нет? Считаешь, я не права, а, Федя? Пройдет время, и я наскучу им. Они забудут обо мне с той же легкостью, с какой забывают обо всем на свете, потому что они – лишь публика. Зрители! И не люди вовсе, но сборище проклятых теней, обреченных на то, чтобы бездумно смотреть, смотреть, смотреть… Поглощать! – вот что они делают. И такие были и будут всегда. Ведь у всякого представления, у всякого самого ничтожного зрелища должен быть зритель. В особенности у того балагана, что дает жизнь. – Королева смахнула со щеки слезу, произнесла уже более спокойным голосом: – Знаешь, когда-то я мечтала стать врачом, помогать людям – живым людям, настоящим, чувствующим, из плоти и крови, а не этим вот… Но, Федя, разве я могу дать кому-то надежду? Взгляни же на меня!
Я посмотрел на нее. Долго разглядывал опухоль на лице, изуродованную руку, эту розоватую кожу с темными пятнами…
– Можешь, – пробормотал я. – Ведь ты не сдалась…
Но я знал, что это ложь. Видел по ее взгляду. И в какой-то момент мне даже почудилось, что я понимаю ее. Хоть в чем-то да понимаю! Перед глазами тут же всплыло лицо Аллы, ее вопросы в минуты близости, заданные жарким шепотом, и застывшее в глазах предвкушение ответов – увы, не столько откровений, сколько признаний, что она ждала от меня. И я врал ей – говорил то, что она жаждала услышать, потому что ей, как и всем прочим, не нужна была правда. И порой это даже казалось мне нормальным: нескончаемый хоровод лжи, за пестротой которого не угадывалась горькая истина. И так до тех пор, пока однажды Алле не наскучила моя ложь. Тогда-то она и сообщила о бесполезности всей моей жизни, села в дорогую иномарку своего новоиспеченного любовника и умчалась прочь – навстречу новой лжи…
Но было ли это на самом деле, или же то еще одна моя история, еще одна моя ложь самому себе? А может, и вовсе мечта? Глупая мечта никому не нужного подростка, лежащего без сна на скрипучей кровати в окружении десятка таких же никому не нужных детей, – брошенных родителями, обреченных, но неустанно грезящих долгими-долгими ночами…
Все может быть.
Королева устало вздохнула, посмотрела на меня.
– Так какая я?
И я знал, что ей ответить.
– Ужасная.
– Да, – сказала Королева, сжав здоровую руку в кулак. – Я ужасная! А теперь… теперь прошу – поцелуй меня. Позволь мне – ужасной! – пусть и на одну-единственную ночь стать желанной, прекрасной, возлюбленной. Позволь мне помочь хоть кому-то. Позволь стать истинной королевой… Хотя бы для тебя, Федя. Пожалуйста!
Ни секунды не сомневаясь, я шагнул к ней, опустился на колени и осторожно коснулся ее лица. Я почувствовал под мягкой кожей твердую бугристую кость, провел пальцами по всем неровностям и изгибам опухоли, скользнул к плечу, оттуда к руке, и крепко сжал в своих пальцах ее деформированную кисть.
А потом я поцеловал Королеву.
7.
На рассвете
Рано утром я покинул «Театр дамы червей» и, пошатываясь, на негнущихся ногах двинулся в сторону моря. Выплывающее из-за горизонта солнце сделало свое дело: тьма отступила, и узкие улочки теперь не казались такими мистическими и пугающими, как было ночью. Всего лишь город, не больше. Хотя я с трудом узнавал те места, мимо которых мы с Себастьяном проходили накануне.
В воздухе ощущалась надвигающаяся жара, пахло фруктами.
А спустя пару кварталов стали попадаться и первые туристы – люди с опухшими ото сна лицами, с пакетами, полными еды и свернутыми в рулон полотенцами, с фотоаппаратами и надувными матрасами в виде огромных дельфинов и касаток; люди, торопящиеся как можно скорее занять удачное место на одном из городских пляжей…
Я же брел по пыльной дороге, отчаянно стараясь припомнить, где именно меня угораздило снять комнату. Перед глазами все плыло, город откровенно надо мной издевался, превращаясь в запутанный лабиринт скверов, дворов, калиток и двухэтажных домишек…
А в голове навязчиво звучал голос моей судьбы, моей Королевы: «Возвращайся, Федя, я буду тебя ждать. Ведь я принадлежу лишь тебе. Ведь теперь я твоя…»
И я знал, что обязательно вернусь. Этой ночью, и следующей, и так на протяжении еще многих ночей. Вернусь, чтобы полюбоваться восхитительным танцем; вернусь, чтобы проникнуться общим безумием и жутким волшебством южной ночи; вернусь, чтобы исполнить свою роль в очередной фантасмагории не существующего уже театра…
Но в большей степени – чтобы вновь ощутить себя нужным пусть и сломленной, но Королеве.
© Aldebaran 2022.
© Евгений Долматович.
