***
опадают серые потёмки,
рассветает нехотя к шести.
снова он идёт по самой кромке
и листвой легонько шелестит;

а вода с утра совсем слепая,
сонная под каплями дождя.
слышно, как он фыркает, купаясь,
как дрожит, на берег выходя;

ставит чайник и грустит по ком-то
в домике на плачущей реке –
и поёт на языке каком-то,
на густом надмирном языке.

это всё я чувствую и слышу
вместо перезвона и молитв –
как смеётся, как латает крышу,
как стоит и на небо глядит…

и такая вдруг меня съедает
радостная горькая тоска!..
дело не в особенностях края,
не в промокших шерстяных носках –

мне не надо даже каши «дружба»,
ни воды горячей – ничего…
мне всего-то тихим утром нужно
сквозь деревья увидать его.


***
горда цветочной россыпью
во мне трава незваная
горючее и баское
забытое поёт
я голым спал под простынью
я простывал с туманами
дрожал всем телом ласковым
теперь оно твоё

и нежное и раннее
и веточка репейная
ликует извивается
средь радостной возни
осколочек страдания
стекляшка бестебейная
блестит переливается
возьми меня возьми


***
я добиваюсь у своей жены:
«какие нами годы прожиты –
что, плохо что ли? нет? ну что же ты
холодная – как снежная, как баба?»
она молчит и только иногда
«ты любишь?» – спросит вдруг,
– «ну, да же, да?»
и снова гаснет, словно со стыда,
и греет слабо.

«совсем уже зима. ну, да же, да?»
одна и та же каждый год зима,
одна и та же женщина – жена.
её в своей руке с тоски и злости
как снег, снежок сжимать и разжимать,
ей лучшего и худшего желать –
и, может, даже до сих пор желать –
да не елозь ты...

она затихнет, а потом пойдёт,
дотронется и тронется, как лёд,
в последний раз всего меня проймёт –
моя простоволосая, простая,
она вдруг вытекает из руки
и тихо-тихо шепчет: «помоги...»,
и тает под теплом моим, и тает,

и я за льды трясу свою жену,
круги в воде – «ну, оживай же, ну!»
переспроси хоть раз – «ну, да же, да?»
и лужица посередине дома.
несчастная холодная вода –
ей не нужны ни слоги, ни слова,
и даже «да»
ей больше не знакомо.


***
Точка, перенос каретки,
Сказка кончилась, звеня.
Как тебе живётся, детка,
Спится без меня?
Что тебе, родная, снится?
Снег идёт – тяжёл, велик.
По кому он так томится?
По кому звенит?..

...Спи. Огромные ладони
К синим глазкам поднесу.
Полусонье, полузвонье,
Я читаю вслух:
Тащат
репку
бабка
с дедкой...

Звон стоит со всех сторон
Просыпайся детка, детка
Нестерпимый звон.


***
почему так на сердце берёзы шумят
а за сердцем
спит макар он оставил в покое телят
отдохнуть и пригреться

спит на горке-пригорке в прохладной земле
без названья
а берёза от солнца и горя сомлев
наклоняется тканью
этих листьев бессмысленных вглубь – синевой
их объемлет –
ляжет лист как слеза неказистый живой
на макарову землю
он её обнимает руками двумя…

…показалось спросонья
как там пелось мол где-то берёзы шумят
я уже и не вспомню


***
Неторопливо и внимательно
Мы целовались. Свет был выключен.
Как романтично и сознательно
Мы экономим электричество!

«Давай-ка спать, а то вставать ещё
И мыться в душе кубометрами.
Кровать тебе тесна? Кроватища!
Огромная, ещё от деда мне

Осталась. В общем, возражения
Не принимаются – ещё чего!».
Крутился счётчик раздражения,
Но не платили мы по счётчику.

И все решенья были взвешены,
И шли подсчёты многократные,
И целоваться стали реже мы,
Как будто это было платное.

Но к целям высшей экономии
Стремясь духовно и физически,
В конце концов, мы преисполнились
В своих сложениях и вычетах:

Максимизировали прибыли,
Минимизировали убыли.
Мы станем наконец счастливыми!
Мы это здорово придумали.


***
бокалы, золото стола,
он руку взял мою,
а я чего-то начала
про детство, про семью:
про то, как было лебедой
покрыто всё вокруг;
как шли мы с бабушкой домой,
по рынку сделав крюк;
про то, как все мои друзья
взрослели и росли,
как под ногами – знала я –
менялся ход земли,
и в запахе аромасвеч,
в их ласковом огне
срывалась и дрожала речь
моя и обо мне;
и он меня не упрекал,
и мне в глаза смотрел,
его горячая рука –
как сказка о добре –
и время прогоняло тьму,
поворотившись вспять.
мне всё неважное ему
хотелось рассказать.

он мне теперь чужой почти,
и странно сознавать:
он помнит, как хочу расти,
и как я неправа;
как я расплакаться могу
от слабости и сил;
как я на сердце берегу... –
он вспомнит и простит –
как будто камушек нашёл,
за ним ещё, ещё:
«как было в детстве хорошо»
«как было горячо»
о чём-то знает только он:
как дисковый, смешной
стоял в квартире телефон –
покинутый, родной,
стоял с отрезанным хвостом
и больше не звонил;

..как пахнет грустным рождеством
свеча сандал-ваниль.


***
хачапури по-аджарски
солнечный желток
поцелуй твой точно жаркий
воздуха глоток
тили-тесто били вместо
не было вины
я вино я кровь я место
я собачьи сны
вьюсь вокруг и все в округе
знают я твоя
я лоза я кровь я руки
разорву двоя
всё нелепое пространство
мир тупой слепой
закатился цвет румянца
солнцем за тобой
плач мой яростен и тонок
я уйду за ним
я белок желток цыплёнок
белый жёлтый Бим


***
я выхожу из дома затемно
туман накрыл киоск «морожено»
как будто у меня украдено
всё то что мне судьбой положено
а жить мне незачем и не с чего
посмотрят скажут просто шляется
а горизонт умытой женщиной
слегка смущённо округляется
и вопросительно-просительно
в мои глаза роняет зарево
и бестолково и пронзительно
я плачу песней елизарова

© Aldebaran 2025.
© Румяна Грумеза.