Долго можно бродить по площадям, улочкам и переулочкам стольного Солнцеграла, а всё же не сыскать нигде более искусного кузнеца, чем Ковуша. Любой меч сготовить возьмётся – хоть для палат княжеских, хоть для дланей богатырских. Раз как-то царь заморский заказал ему работу, да так хорош клинок вышел у Ковуши, что постыдился чужеземец его в ножны вкладывать, и даже над престолом своим вешать. Недостойным посчитал себя дивным оружием владеть, и, как говорят, в камень его вогнал с досады – мол, кому надо, тот вытащит, коли от великолепия не ослепнет.

Искусен был кузнец Ковуша, да к тому же, и собой хорош. Высокий, ясноглазый, в плечах чуть ли не шире града родного. Делом своим так горит, что искры ярче звёзд из глаз сыплются. Всякий, кого ни спроси, даже в далях неведомых, кузнеца того знает. А вот тень его известна куда как менее.

Никто на неё взгляда томного не бросит, никто за изящество движений не похвалит. Топчут её все, а сам Ковуша, бывает, что и через плечо на бедняжку сплюнет. Плевки-то она может и стерпела б, какое-никакое внимание, но вот то, что кузнец с неё мошек никогда не смахнёт – обидно! Ползают пакостницы мелкие по телу тенистому, щекочутся, ругаются, а мастеру оружейному и дела нет, то трудится, то отдыхает. Ни разу о тени своей не подумает. Огорчилась несчастная, и бежала, дороги не разбирая, дальше стен городских.

Ночью, ежели огня рядом нет, тени почти незаметны, так что беглянку никто и не приметил. До самого перепутья дорог она домчалась, покуда со сродницей не столкнулась. Оглядели друг друга тени две, ощупали, как могли, и разговорились. Вторая тоже беженкой оказалась, от купца Гробара удрала. Торгаш тот жадности был редкостной, выгоды своей ни в чём не упускал. Вот и той ночью уложился Гробар спать, свет погасил, да впотьмах вдруг и заявляет своей тени – ты, тунеядица, в одной кровати со мной спишь, на моих перинах нежишься, дом со мной делишь, а что ты, бесстыдница, во всё это вложила?! Один я, честный купец, на хлеб зарабатываю! Вон поди из дому, безделица, если мзды не заплатишь за удобства мирские! Оскорбилась тень купца и ушла от него куда подальше.

Познакомились две сиротки, обнялись, поплакали у силуэтов плеч. Однако же услыхали они ещё чей-то стон, на их похожий, приблизились. То, как оказалось, тень драчуна Курича в кустах, под сенью луны, скорбела. Вконец опостылела ей жизнь с задирой солнцеградским. Гуляет днями с ночами по кабакам и переулкам тёмным, кулаками пудовыми машет почём зря, а если подраться не с кем, идёт забияка домой, в хибару кривую. Встанет напротив окна или свечи, выпучит глазищи на тень свою, что на бревенчатой стене ютится, и грубо её так спрашивает:

– Ты чего это тут?

Она ему и жалостливо и рассудительно отвечала, даже угрожать решалась. Всё одно, будто не слышит её Курич. Заревёт медведем и давай по стене колотить, в тёмный абрис целясь. Вот и не выдержала тенька такой жестокости, взяла и сбежала в ночь.

Так и узнались три беглянки, три тени сирые. Под луной, под звёздами, пошли они по дорожке, пока свет костра не заметили. При огне ярком решили сиротки разглядеть друг друга получше. Смотрят и дивятся – как красивы изгибы у спутниц, как чудесны очертания фигур у них.

И тут вышла в свет пламени ещё одна тень. Коренастая такая, с суровой красой в каждой чёрточке, и с бородищей, на ежа похожей. Сразу же сродниц приветствовать стала, обнимать, по спинам хлопать, да истории их выслушивать.

У костра, меж тем, дремал пьяным сном Ивашка по кличке Борода Ежиная. Разбойник он был знатный, на всех дорогах и тропах известный. Только вот попала недавно вся его ватага бандитская в облаву дружины княжьей. Всех его соратников похватали, отколотили и в острог забросили. Один Ивашка чудом бежать сумел. Раскопал тайничок под деревцем, вынул бочонок медовый и упился от дум унылых до беспамятства.

Ближе к утру, когда рассветать начало, тень Ивашкина его за бороду трижды дёрнула. Пробудился разбойник в недовольстве похмельном, веки разомкнул с усилием и за дубину верную ухватился. Первой мыслью ему было, что в засаду он угодил, что разыскали его дружинники княжьи. Не впервой такое уж случалось, вот разбойник и принялся разить направо-налево – машет, пинается, зубы скалит, глаза выкатывает, а врагам никакого урона, только хихикают над ним. Ну тут уж Ивашка подумал, что верно спит ещё, ведь не бывало такого, чтоб от дубины толку не было… Однако своя ж тень его образумила, за бороду дёрнув. Жестами объясняться принялась, на понятном ему языке – ты, говорит, Иваша, не ярись и не зазнавайся! Был атаманом ты недавно, а теперь, в нашей шайке, обычной харей разбойной станешь, как все прочие! Ну, кроме меня, тени твоей. Я теперь в нашем сборище за главного!

Не понравились утренние вести Ивашке, да делать нечего. Хоть к этой своре прибиться, не одному на лесных тропках пропадать.

Принялись с той поры тени на больших дорогах лютовать. Как налетят на обоз иль караван, как начнут щипаться-щекотаться! На большее сил в их тонких телах не находилась, но другого чего и не требовалось. Не привык люд перехожий к таким явлениям, да тут ещё и Ивашка из кустов выпрыгивает, весь в мыле, лохматый, борода ежом, и давай реветь во всю глотку, дубиной угрожая! Люди тотчас врассыпную кто куда, вещи побросав с телегами гружёнными. Только бы от лиха неведомого сберечься!

Богатую добычу банда тенистая сбирала! Хотя прок с вещей всех этих разве что Ивашке мог быть. Но ему-то много не надо – только монетки золотые да бочонки медовые. Что до теней самих, то те промыслом разбойным попросту вольную жизнь праздновали. Мстили так, на свой лад! Тень купца Гробора ведь все пути его товаров знала – что, куда, откуда и когда везут на торг городской. Знатно, надо сказать, она купцу жизнь испортила. Все локти себе искусал торгаш, а поделать нечего, тень-то свою за локоть уж не куснёшь.

Кузнецу Ковуше тоже пришлось несладко! Мало того, что без тени он уже не таким красавцем статным сказался, так ещё и материалы ему доставлять перестали… Ни кож, ни металлов, ни украшений оружейных – ничего уже в город не привозят. Чего кузнец ни спросится, ничего-то на рынках нет. Всё на дороге раскиданным осталось, а там, вестимо, зверьё лесное растаскало да изгадило.

Однако ж в сравнение с тенью драчуна Курича, первые две вполне себе за шалуний сошли б. Та совсем освирепела на стезе вольготной! Задирает всех подряд, со всеми-то драться лезет. Налетит на путника одинокого и дюжиной щелчков прочь куда погонит. А если скиталец на коне бредёт, то защекочет животину, так что та и взбесится. Всякий зверь в лесу, от мала до велика, от неё уже по тычку схлопотал, но ни один так на вопрос её и ни ответил.

­­­– Ты чего это тут?

Разве что Ивашка языком пьяным промямлил: «Чего я-то…»

Лихая, одним словом, шайка вышла из теней беспутных. И всё ведь атамана их заслуга, той тени, что Ивашка, борода ежиная, отбрасывал. Это она всех вместе собрала и рассказом о благе вольности сплотила. Только странно ей было, что столько о свободе поведав, сама она на неё не решилась. Таскала всё ещё за собой Ивашку, голову дурную, хоть с ним мороки было больше, чем толка. То в хмелю бесится, то пьяным сном спит. Порой и вовсе просыпаться не хочет, с сотню раз его за бороду дергать приходится! С завистью стала тень разбойника на сообщниц своих поглядывать, тем-то вон как раздольно живётся без плоти человечьей.

Пробудился иным вечером Ивашка под дубом, где и засыпал. Завозился в траве, почесался бородой ежиной об корни древесные, и только тогда глаза сумел разомкнуть. Хоть и захмелевшим был, а догадался о переменах в бытностях. Пополз Ивашка к ручейку, рожу сполоснуть да превратности осмыслить. Понял вдруг! Нет у него тени, и чужих теней рядом не шастает! Куда ж они подевались, непутёвые?! Кого б о том спросить?

Немного талантов у Ивашки было, но в даре языков он освоился. Какой у деревьев слог, он не ведал, лишь в теневом наречье малость разбирался. Вопросил к дубу, что да как случилось тут. Древо то смолчало, зато тень его ветками зашелестела, ответила всё как есть и сталось… Ушли тени на промысел разбойный, людей стращать по обыкновению бандитскому.

А Ивашку, дурака запойного, бросили, и возвращаться за ним нужды не видят.

Взревел разбойный атаман, брань матерную, всю, какую мог, прокричал и высказал. Потом присел у дуба, обнял дубину верную, смахнул слезинку горькую, подтянул бочонок медовый и в себя опрокинул.

Проснулся он с лучами рассветными оттого, что дёргал его за бороду кто-то родной и знакомый. Хмурым взглядом Ивашка тень свою приветствовал, тысячу упрёков ей прорычать уже собрался. А она виниться сразу принялась, прощения выпрашивать. Попала вся их ватага тенистая в облаву дружины княжьей. В остроге теперь бандитки томятся, ждут решенья судейского – толи в темнице им век отбывать, толи к былым родичам возвращаться.

Одну только тень атаманскую дружинники не уловили, бежала она чудом каким. По всему ей рассудилось лучше к Ивашке возвратиться, не одной же на лесных тропах пропадать.

© Aldebaran 2023.
© Хворостов Михаил.