Извечно пасмурно в тех местах, о которых речь пойдёт. Белые облака тут давно серыми вытеснены, а сами серые частенько чёрными теснимы. Простираются под ними дома, которые иной путник заброшенными счесть может. Развалились эти домишки, и даже когда приукрашивают их местные, не забывают слегка и порушить. А главное же правило для всех построек, чтоб в крыше дыра была, через которую луна заглянуть может. Ведь стоит светилу лунному явиться, хоть бы и месяцем тонким, как оживают людские обители, просыпается народ местный. Выходит люд из домов, хибар и развалин, дивится свету серебристому, умывается его сиянием и в сердце его пускает.

Луноградьем прозывают тот город, и для всех, кто о нём слышал или здесь бывал, кажется быт местный неразрешимо таинственным. Хотя где тайны нет, там люди и не селятся, но здесь ею сам воздух полнится и земля плодородит.

Нет у Луноградья границ, и никакие стены его не сковывают. Дома тут на отдалении друг от друга могут сиживать, а могут и взбираться один на другой, на единое место зарясь. Откуда постройки в лунном граде берутся, вряд ли кто и ответит, но явно не рукой человека они возводятся, а верно из земли вырастают. Местные о том и не раздумывают, иными тайнами увлекаемые – для них и Луноградье-то везде, где светило ночное увидать можно.

Если что и почитают тут как центр града, то это дворец княжий, ближе всех к луне расположенный. Наполовину в землю он зарывается, но и там серебром мерцает. Правит из подземных владений княжна луноликая, во всех делах весёлая, в каждом указе озорная. Неведома ей скука, ведь любой день для неё что игра – когда она с месяцем шутками обменивается, а когда и с целой луной забавы сочиняет – так и главенствует над градом.

Есть в Луноградье и площади большие, там и ярмарка возможна, и праздник многолюдный, и тишина с покоем. Нередко меняются эти пустыри местами по княжеской воле или сами по себе. Разве что лобная площадь, где виселицы мрачнеют, на одном месте застоялась.

Казни в Луноградье без смерти обходятся. Никого тут не вешают, а только лишь подвешивают – за руку, за ногу или за хвост... Смотря экой своей частью осуждённый прегрешение совершил. Душу с сердцем, впрочем, в петлю не просунешь, так что за всякий проступок телесам отвечать приходится.

Заведует казнями палач Кузьма, столь умелый в своём деле, что молва ходит, будто и луну на ночное небо он подвесил. Кого осудит княжна или исправники её, того ведут к палачу, а тот одним взглядом осуждённого осмотрит, приговор его выслушает и уже знает, какой толщины и длины верёвку брать. В полминуты притугу на перекладину забросит, обречённого в петельку просунет и висеть на оговорённый срок оставляет. Час, два, три... Однако ж Кузьма за подвешенным присматривает: когда надо ослабит чуть затяжку, передышку от мытарства даст или воды пригубить позволит. А то не впрок наказание станется, коли приговорённый калечным уйдёт, али до смерти, строго воспрещённой, довисится.

Претила Кузьме его работа, по наследству от отца и деда она досталась. Всю его натуру кривило от надобности вешать кого, но другому это дело не поручишь, без умения палаческого бедою казнь окончиться может. И всё ж противно было вешателю его ремесло, пусть он в нём и был искусник признанный.

Таков по натуре был палач луноградский, что таракана ему казалось жаль прихлопнуть, или крысу тряпкой погнать да обидеть. От того дом его, рядом с лобной площадью стоящий, полнился живностью вредительской – тут и тараканы, и крысы, и три дворняги грязные. Не давали гости незваные Кузьме чистоту в доме держать, хоть он и прибирался ежедневно, пыль стирал и мусор выносил. Но какая уж там опрятность, когда всюду тараканы с грызунами бегают и всякий лоск похабят. Только что ж ему с ними поделать-то? Приговора им не выносили, а мягкое сердце палача само его вынести никак не могло.

Мало кто такой дом посещать желал, даже для луноградцев неприхотливых он хлевом помойным представлялся. Оттого и друзей у Кузьмы было мало, всего лишь двое. Первый это Усь, крысёныш бесхвостый. Не повезло ему как-то столкнуться с сородичами злыми, те его не только покусали, но и хвост отгрызли. Впрочем, Усь, от ран оправившись, сердцем не озлился, остался всё таким же дружелюбным и разговорчивым. А вторым другом был печальный тюремщик Демьян, который частенько заходил к палачу бутыль сивухи опрокинуть. Зайдёт, вздохнёт горестно, присядет за стол, выпьет и всё так же вздыхает скорбно, забывая говорить о чём-либо. Беда с ним стряслась, дочь его единственная пропала, и никто её отыскать не мог. Утешительные слова, какие знал, Кузьма уж всё ему сказал и теперь тоже обычно помалкивал, разве что вздыхал сочувственно.

Большую же часть времени палач за подвешенными приглядывал – через окошко дома или по лобной площади прогуливаясь. На виселице чаще всех вор Хапка и одноглазый ворон оказывались. Хапку за руку вороватую столько раз уже подвешивали, что Кузьма и считать его приговоры перестал, да и в самом наказании смысла не видел. В петле воришка покачивался молча, по сторонам глядел зорко, чтоб у каждого прохожего толщину кармана замерить. Он, может, за тем и в петлю лез, что с неё обзор хороший открывался... Ведь едва хватка верёвки ослабнет, примется Хапка вновь по чужим карманам лазить, ничуть привычкам своим не изменив.

Осуждённый же ворон был сущим наказанием! Вешали его обычно за мелкие хищения и столь же мелкие пакости. Любил пернатый притаиться где-нибудь на крыше, а потом во всех встречных помёт свой кидать, и к тому ещё смеяться и браниться гадко. Даже свою воронью стаю он проказами не обходил, зол был, должно быть, что у них пара глаз в отличие от него. Вешали его и за крыло, и за лапку, жаль, что за клюв было не подвесить... Потому как галдел ворон без удержу, ругался на всех, кого единым глазом высмотреть мог. То и дело палачу доставалось...

– Прикормил крысятник, надзирала! Вождём грызунам заделаться решил? Так у них уж есть царь! Никаким княжнам не подчинённый! Хотя не-е-е... Откуда целям-то у тебя взяться? Ты ж, хоть детина взрослый, а трусишь таракашку раздавить, крысу из хаты вышвырнуть, и дворнягам пинков надавать! Сгрызут тебя однажды ночью, помяни моё слово! – до хрипоты ворон каркал и даже из своего положения старался помётом в кого метнуть.

Не понимал Кузьма, что проку таких как ворон или Хапка подвешивать – эшафот им к исправлению не служит, каким сроком не казни. Но не палачу о наказаниях толки было вести, а княжне решать. Вешатель лишь исполнял и следил, чтоб исполнялось всё как следует. Никогда и не думал он указа высокой особы ослушаться, хоть и томили его печальные думы.

Всё бы ничего, но приключилось однажды в Луноградье большое бедствие... Крысы, будто сговорившись, в одну ночь запасы еды у жителей погрызли, в амбарах городских попировали, даже в княжьих закромах бесчинство устроили! Ожесточились после того луноградцы на грызунов, а княжна и вовсе велела всех крыс казнить – за хвосты подвесить! И срока она наказанию сему не положила, не озвучила, сколь долго им висеть.

Закипела жизнь под луной. И служители княжьи, и луноградцы многие принялись крыс ловить и на лобную площадь оттаскивать. А на площади меж тем сооружались одна за другой деревянные перекладины, чтобы на всех грызунов хватило. И кто, как не палач, должен был каждую казнь свершить, каждого приговорённого за хвост подвесить.

Отчаялся Кузьма от своих обязательств, но перечить не помыслил. Противилась его душа, всякий раз как руки петлю на очередном хвосте затягивали, однако долгу палаческому он оставался верен. Хоть и дрогнуло сердце, но он и в собственном доме крыс, каких смог поймал, и со всей нежностью на эшафот отправил.

Наполнилась лобная площадь писком, стонами и мольбами представителей рода мышиного. Даже крикливого ворона за этими стенаниями уже не услыхать было.

Княжна, хоть и вспыльчива бывала, но о луноградцах, будь они хоть грызунами преступными, заботиться не забывала. Потому людей отрядила, чтоб подкармливали осуждённых и следили за ними. Коли невмоготу казнимому висеть уже было, то временный отдых от наказанья полагался.

Горестно взирал вешатель на то, что за окном творилось. Ему и самому хотелось о подвешенных позаботиться, но долг его теперь к худшей части свёлся – исполнению приговора.

– Ну, ты не думай, Кузьма. Не все мы в этом вредительстве повинны, – донёсся тонкий голосок.

Как увидал палач крысёныша, друга своего, так за голову и ухватился:
– Зря ты мне показался, Усь, я же и тебя должен бечёвкой повязать.

– Не сокрушайся почём зря, – хитро заметил бесхвостый, – указ княжеский строгий был, за хвосты моих сродников вешать. А его-то у меня и нет! Так что не спеши приговор на меня мерить и послушай, что расскажу...

Крысы, со слов Уся, народ вольный. Хоть и не прочь они в стаю сбиться, но над собой власти какой-либо всерьёз не признают. Ловкий грызун в своре может получить почёт, острозубый уважение, но над другими он тем не возвысится. Так до недавней поры и было, покуда не объявился в катакомбах Луноградья невиданный доселе зверь – с виду крыс как многие, но жирнее, тяжелее, да ещё к тому и на двух лапах ходить способный. Хвост у него словно хлыст, одним махом зашибить способен, а на голове корона жестяная будто впаяна. Оглядел он стаю крысиную сверху вниз и провозгласил себя ханом над всем подземным миром. Было в его голосе нечто неслыханное, повелительное, потому многие грызуны сразу кланяться ему принялись, а прочие бежали без оглядки. Так и утвердился хан в мире катакомбном над частью народца крысиного.

Повелевал он поначалу съестное ему таскать, добычу для своего брюха отбирать. От пищи той хан раздуваться начал, ещё жирнее и массивнее становиться. И вот однажды заявил, что теперь людям он уж ровня, и надо бы ему жену обрести. Выбрал он себе в избранницы дочь тюремщика Демьяна, девицу красоты удивительной, скромную и тихую.

В день луны полной произнёс злодей заговоры чудные, потоптался, повертелся, хвостом взмахнул и оборотил дочь тюремщика в крысу. Утащили её в катакомбы приспешники ханские и почти уже до престола крысиного донесли, как напали на них другие крысы, власти над собой не признающие. Усь в налёте том участвовал, помогал дочь тюремщика спасти и от владыки злого подальше упрятать. За это его потом и выследили негодяи, чуть не загрызли и хвоста лишили.

Не смог жирный крыс себе невесту заполучить, и созрел у него тогда план коварный. Людям навредить, запасы еды их изничтожить, чтоб те, возненавидев род мышиный, объявили на них охоту. Самому хану от людей угрозы было мало, никто в подземельях его ханство и не отыскал бы. Но вот прочим, кто от власти короны жестяной убежал, выйдет худо. Не смогут они, значит, уже так ловко избранницу его скрывать и защищать, а без поддержки она вмиг ему в лапы попадёт.

Как задумал злыдень, так почти и вышло. Рыскают сейчас его гонцы по туннелям подземным и рано или поздно жертву свою сыщут, а перепрятывать её уже некому, разве что Усь один и остался.

Призадумался над сим рассказом Кузьма, осознал, что если кого вздёрнуть в первый черёд и следовало, так это хана крысиного. Усь, будто мысли угадал, свою задумку излагать принялся... Есть, по его словам, один ход в вотчину злодейскую, достаточно широкий, чтоб палачу пройти. По нему они и отправятся, и хана самозваного из той дыры на эшафот вытащат. Пусть его луна своим светом и княжна своим словом судят.

Встал Кузьма из-за стола, повесил верёвку толстую на пояс, оглядел своё жилище – с тараканами распрощался и трёх дворняг по голове потрепал. Кто его знает, свидятся ли они ещё потом...

Посадил палач крысёныша в карман, и отправились они по улочкам Луноградья. Настороженность царствовала всюду, рыскали люди и нелюди в тенях, а луна полным ликом своим за всем творящимся наблюдала.

Дошли друзья до развалин каких-то, указал Усь на люк, землёй засыпанный, который некогда к погребу вёл. Отворил его Кузьма, зажёг факел и вниз по ступеням сбежал. Там лаз обнаружился, а за ним туннель, почти в рост человеку. По нему-то и двинулся палач, другом бесхвостым ведомый. Говорил Усь, где и куда поворачивать, как по хитросплетениям подземным следовать. В одних местах почти просторно было, чуть ли не разогнуться выходило, в других проходах наоборот сгибаться приходилось вполовину.

Трещиной широченной очередной туннель окончился, и за ней зала оказалась, крысами полная. Вся свора разом в палача глаза вперила, оскалилась зубками острыми. Над всей этой оравой хвостатой возвышался трон, из мусора сложенный, на котором разжиревший крыс восседал. Ростом он, ежели на две лапы его поставить, до плеча аж Кузьме доставал, а в ширину раза в полтора превосходил. На башке его разлохмаченной корона жестяная, словно оплавленная, поблёскивала.

– Проголодался я, – проскрежетал хан, языком облизываясь.

За миг изготовилась к бою прислуга ханская, да и Кузьма кулаки сжал. Хотя куда там одному человеку против этакой прорвы зубастой... Тут бы и конец палачу настал, если бы не ворвалась в залу тройка псов, дворняг бесхозных, но за доброту верных. Зарычали собаки и бросились толпу крысиную крушить, во все стороны разбрасывать. От такого натиска войско ханское отступило, стушевалось. Кузьма же, времени не теряя, на вождя их устремился.

Соскочил крыс коронованный с трона, оборотился вокруг себя, забормотал заклятья, но прервал его палач ударом кулака по зубам, а потом и морду ему стиснул. Хан, глазами вспыхнув, хвостом как хлыстом ответил, плечо противнику раной рассёк и факел выбил. Но и Кузьма ловок в драке был, извернулся и хвост толстый поймал. Железным хватом в него палач вцепился, дёрнул на себя, врага наземь свалив, и поволок.

Пока стая крысиная от собак пятилась, вытащил палач через расщелину хана их и по туннелю потащил. Всюду тьма кромешная царила, однако позади Усь бежал и говорил, где, куда и когда сворачивать. Хоть и слышал Кузьма все выкрики, но на поворотах об стены бился, до синяков и ссадин расшибался. А хан меж тем в себя пришёл, извиваться начал, за камни зубами и лапами цепляться, даже заговоры говорить силился, но ни одного до конца так не произнёс. Тащил вешатель приговорённого сквозь темноту тесную, и ничто не могло воспрепятствовать исполнению им долга палаческого.

Напрягся хвост в руках у Кузьмы, искривился неестественно как-то и попытался окончанием своим острым ужалить – сначала в глаз целил, а потом уж хоть куда. Но хотя и незряч был палач в потёмках туннельных, добычу, в руках змеящуюся, чувствовал, и от выпадов её уклонялся. Столько уж верёвок побывало в его ладонях, что он со всем, на вервь похожим, мог сладить.

Вытащил палач осуждённого из погреба и по улочкам городским поволок. Хан крысиный продолжал сопротивления чинить – когтями из земли комья выдирал, зубами кусок дома минувшего вырвал, хвостом и вовсе разбесился. Дёрнул его Кузьма со всей силы, от земли оторвал и об неё же ударил. Тут уж ослаб неприятель, только чародейские словеса ещё бормотать пытался...

Доволок палач злодея до лобной площади, к ближайшей перекладине. Сноровисто верёвку с пояса сдёрнул, перекинул, петлю сплёл, и хвост толстенный в неё сунул. Раз, два, и вот уже подвешен преступный хан вниз головой. Только казнимый всё не сдавался, заклятья зловещие изрыгнуть вот-вот намерение имел... Взглянула на него луна ликом строгим, и треснуло бревно над его весомой тушей, а затем совсем переломилось! Рухнул хан крысиный, и от удара оземь раскололась его корона жестяная надвое. Пополз он было к одной её половинке, да пока добирался, так в размерах убыл, что теперь с обычную крысу выходил ростом, и никак бы даже полкороны надеть не смог. Вторая часть убора ханского дальше откатилась, о ней потом никто сказать ничего не мог, исчезла попросту, едва от луны света скрылась. Разве что, по слухам, пытался Хапка жестяного металла кусок на рынке сбыть, но спроса на него так и не сыскал.

Так и пало ханство крысиное, перстом луны опрокинутое. А раз светило ночное само виновника указало, то и княжне негоже её суждению перечить – помиловала она всех крыс и отпустила по домам и норам. Опустела лобная площадь, прочих-то провинностей всего на несколько приговоров набралось.

В скором времени пришёл печальный тюремщик к другу своему палачу... Но не успел он сивуху на стол поставить, как вошла в ту же дверь, вослед, дочь Демьянова, грызуном бесхвостым приведённая. Обомлел управитель казематов, уронил бутыль и бросился чадо обнимать, себя позабыв от счастья. Кузьма чуть слезу не пустил, так тронула его радость нежданная.

Спустя пару месяцев пожениться решили палач с дочерью тюремщика, и по такому случаю новый дом построили недалеко от старого. Два этажа в нём, со второго и площадь лобная видна, и небо, луной осенённое. Чистота и благость воцарились в доме Кузьмы, а коли забегал гость незваный, будь он таракашкой или крысой, его в былое жилище провожали, там теперь приют гостевой стался. Только Усь бесхвостый завсегда званым был.

– Видал, сколько звёзд на небе? По городу молва ходит, что это ты их подвесил! – сказал как-то крысёныш палачу.

Кузьма тем слухам лишь ухмылялся. Ведь звёзды сами собой висят и светят, не нуждаются они ни в приговоре, ни в палаче, да и вины за ними никакой нет. Луна гулять их отпускает на небо ночное, чтобы никто в подлунном мире не терял надежды.

© Aldebaran 2024.
© Хворостов Михаил.