Много деревень, сёл и поселений можно сыскать вокруг стольного Солнцеграда, и всюду есть жилища, где уют и прибежище находит род людской. Только не всем та нега быта в равной мере достаётся, есть те, кто ею вовсе обделён. Митька из таких и был, с тех самых пор, как большой пожар оставил его без приюта и очага домашнего. Семи лет он тогда был, когда сиротой остался.

Местный люд Митьку жалел: едой угощал, одёжкой поношенной одаривал, иной раз и под крышу сарая переночевать пускал. Но никто сироту в семью к себе принимать не хотел, потому что слыл он бестолковым и к лености привычным. Бывало, что поручит ему кто работёнку пустяковую: за скотом приглядеть или в хлеву прибраться… Ну, он и поработает часик, а затем отлынивать принимается, раздумывать. Скучна и постыла ему работа, коли нет в ней значимого события. Раз великого ничего не происходит, по Митькиному разумению, о нём хоть поразмыслить можно. Вот и гнали сироту из-под крова домашнего, потому что за ротозея принимали. Но люди не звери, как ни думай, и совсем голодным мальчишку не оставляли, и замёрзнуть али под дождём вымокнуть не позволяли.

Вырос Митька, блуждая по деревням и сёлам. Сегодня здесь приютится, завтра там. Подрос уже сиротка, по годам, так юношей стался. Решил в городе счастья попытать, у купца знаменитого, Гробора. Торговца того горожане вороньим сыном ещё называли, но отчего так, разъяснять не желали. Зашёл к нему бродяжка сиротливый и видит: полна лавка вещами видимыми и невидимыми, аж глаза разбегаются! Купец на него глянул кратко, с прищуром, и заявил без лишних приветствий:

– Ты мне тут в работе не нужен, мешаться только будешь, а вот поторговать с тобой я не прочь.

Митька от слов таких сильно растерялся, ведь карманы то у него в дырах, даже крошки не положить, не то что ценность какую. Гробар же, времени не теряя, дело дальше повёл, говорит: – Смотри сколько у меня всего продаётся, чего хотел бы, признавайся? Ты молодой, вижу, но молодость свою себе оставь, лучше скажи, кем быть хочешь?

Митька, не подумав, высказал:

– Богатырём быть хочу!

Других-то призваний интересных он не знал, а от ремёсел сельских его скука заедала.

– Богатырём! – заулыбался Гробар с коварством, – Ну, дело почётное, важное! Но что за воин без доспеха, оружия булатного и коня верного? Они-то тебе и нужны!

Вихрем буйным купец по лавке своей забегал. Шлем подобрал, кольчугу подхватил, меч булатный выудил, и даже коня одним мигом под уздцы привёл. Не сказать, что снаряжение то славным гляделось: шелом помятый, кольчуга ржавью кусанная, клинок затупившийся, кляча полудохлая… Но Митька и таких вещиц отродясь не видал! Только предложить ему за всё это по-прежнему было нечего.

– Чего призадумался, малой? О худых карманах своих? Напрасно ты. Я много кого за карман потрясти могу, где есть чего вытрясти. С тебя же за богатырское добро я сущую мелочь спрошу. Отдай-ка, малец, нутро своё.

Митька от сих слов опешил пуще прежнего, никакого ответа ему на то не думалось. Ничего он, говоря честно, в торговых делах не смыслил. Только Гробару от него понимания и не требовалось, купец уже речь повёл новую:

– На что тебе утроба? Капризная она дрянь, каких среди людей не сыщешь! Вечно корма требует, снеди послаще, а ежели спорить с ней станешь, так завопит, урчать примется! И сколько утробу ты ни ублажай, один итог, сегодня иль завтра всё из тела выбросит и опять харчей возжелает. Я тебя, юнец, от тяготы избавляю, от тех нужд и надобностей, что богатырю только бременем придутся.

Подумал о словах купца Митька, здравыми их счёл, да и согласился. Тотчас веса в нём поубавилось, словно живот прохудился. Свершилась сделка, и взялся юноша себя в доспехи облачать и на коня взбираться. Но тяжелой оказалась кольчуга со шлемом, и меч булатный веса имел немало.

Гробар хмыкнул, и речь продолжил, будто не смолкал.

– Вижу, тяжки тебе воинские побрякушки. Силушки не достаёт богатырской. О том не грусти. Есть у меня такая сила, и за неё мне ещё один пустяк нужен – дыхание твоё. Чего опять в оторопь впадаешь? Дышать – занятие скучное, так ведь? А воняет как в граде нашем, чуешь? Навоз сплошной от лошадей и от людей. Я тебя от глупой нужды избавляю, и силу героическую дарую. Сплошная выгода! Не находишь?

Призадумался Митька, смекнул, что без силы ему от первого приобретения прока никакого нет. Согласился и на эту сделку, чего уж там. Сразу же дыхание в нём смолкло, а силы во всём теле прибыло.

Гробар на том благодетельствовать не прекратил.

– Я на своём веку много витязей славных повидал, так что смыслю кое-чего об этом поприще. Силой то я тебя одарил, на сущую мелочь разменял, но кое-чем ты всё ещё обделенный ходишь. Удаль тебе потребна! И не просто удаль какая молодецкая, а самая из всех богатырская! Вот будет она у тебя, тогда и геройствовать не зазорно. На счастье твоё, есть у меня такой товар, и я даже обеднеть на него готов. Однако ж, правила купеческие просто так тебе отдать не позволяют, хоть мне очень и хочется. Спрошу с тебя за удаль ещё чуток грошей, давай я её на сердце твоё разменяю?

Как не был Митька наивен, но тут уж всерьез призадумался, а Гробар, не теряя времени, принялся думы его перебивать.

– Сердце! Велика важность! Колотится впустую от рождения до смерти, и, в конце концов, заглохнет. Али ты веления его ценишь? Тоже безделица! У тебя удаль есть, вот она к большим делам ведёт, сердце же на чепуху жизнь расходует. Как успешный купец тебе говорю: не верь ему, обманет подлое, и мучиться заставит. От доброты своей я тебе сверх удали ещё и имя богатырское подарю: Митяй Полый.

Тут и третья сделка совершилась, и получил Митяй Полый удаль в добавку к силе и оружью. Правда, исхудал сильно покупатель, повисла кожа на его скелете, живот сам в себя ввалился. Хотя за кольчугой то изъянов тех и не увидать было.

Доволен был Митяй приобретениями, а Гробар и того довольнее выглядел. Прищурился он заново, пронзил богатырю черепушку взглядом острым, и вдруг заявил:

– Знаешь, Митяй Полый, у меня ещё идея возникла, от чего тебя упасти и чем облагородить. Давай-ка раздумывания твои выкуплю.


Вот тут-то Митяй никак не согласился! Помнилось ему, что кроме раздумывания ничто жизнь его до сих пор не красило. Гробар ещё три силы богатырских на обмен выставлял, удали с избытком набрасывал, лук золочённый показывал… Не сторговались всё равно, и разошлись. Купец к делам торговым вернулся, а Митяй Полый на дорогу из града вышел – подвиги искать да вершить.

Шёл богатырь день, другой и третий, но никто в селениях на пути свершений для него сообразить не мог. И всё равно водила Митяя удаль героическая дальше и дальше, покуда не привела в знакомую деревеньку. Жители здесь отчего-то разговорчивы были, о делах своих ежедневных словно и позабыли совсем, а как богатыря увидали, так вовсе все из домов выбежали. Староста селенья на колени бросился, коню под копыта, и взмолился:

– Богатырь славный! Не обойди стороной нас! Страшная беда на нас нашла, на тебя одного уповаем, витязь удалой!

Митяй наземь сошёл, поднял на ноги старца почтенного. Знаком ему был несчастный, в былые года не раз и не два захаживал Митька в то селение. Староста местный добрым с ним был всегда, участливым. И дочь у него имелась несказанной красоты и умильной доброты – подружился с ней бродяжка ещё в возрасте детском. Правда, жило тогда в его сердце чувство большее, о котором он никогда вслух не высказывался. Стыдился Митька бездомности своей, куда уж там женихом себя выдумывать.

Понял Митяй, что ободрить доброго старосту надо, по плечу похлопать. Тот сухие слезы с щёк оттёр и заговорил:

– Спасибо тебе, Митенька. Прости, что не узнал тебя сразу, притупился взор с годами. Горе в деревне нашей, и пуще всего в сердце моём. Вылезло из нашего озера идолище жуткое, полная пасть клыков, на лапах когти точно клинки, из пасти туман ядовитый клубами исходит. Похитил злодей красу жизни старческой, доченьку мою Варвару. Вижу, возмужал ты теперь, хоть и исхудал телом. Молю, срази негодяя, верни отраду дням, мне оставшимся.

Кое-что понимал Митяй о стезях богатырских, а потому вмиг хмурым стал, суровым. Кивнул старосте, спросил в какой стороне озеро и на коня возвратился. Пришла пора ему подвиги вершить или гибель свою встречать.

И часу не прошло, добрался Митяй Полый до озера. Отвёл свою клячу в сторонку, а сам к бережку подошёл и громко идолище позвал. Вскипели воды в тот же миг, и прыгнуло из глубин чудище отвратное, прямо на воина бесстрастного. Верно, думало оно переломить тощего храбреца, словно тростинку, ведь не ведало о силе его богатырской. Оттолкнул Митяй от себя противника и с проворной удалью поразил его мечом в брюхо. Взревела погань озёрная и выдохнула в ответ марево ядовитое. От того тумана у бывалых воинов всё нутро скукоживалось, собственный вдох гибелью обращался. Но Митяй лишь моргнул пару раз, ухватил врага за голову и принялся об землю колотить. Уж смерть к чудищу подступила, когда взмолилось оно:

– Пожалей меня, добрый молодец! Я ж не со зла девицу похитил, а только от скуки подводной. Ничего-то в наших озёрах не случается, разве что сапог кто-нибудь забросит. Вот и захотелось мне значимого чего учудить, пока не усох совсем среди ила. Девиц красть больше не буду, в том тебе клянусь! Ни рыб, ни людей обижать не стану, разве что мальков подъедать. Ежели захочется чего еще натворить, то выдумаю чего лучшего, чем девиц красть, может, даже людям полезным придусь!

Не тронула богатыря речь слёзная. Почесал Митяй затылок, разумение своё к мыслям подталкивая. Понятны ему были слова врага полумёртвого, но сочувствие он только сообразить мог, никак не почувствовать. Пока размышлял так воин, уползло идолище в озеро, кровью зелёной землю всю перепачкав.

Тут донёсся до Митяя крик девичий. Из ямы неподалёку оклик тот молящий доносился. Взглянул туда витязь, сообразив, что так оно верно, а на дне её сидела дивная красой Варвара, змеем подводным пленённая. Цепью тяжёлой её приковало чудище к валуну неподъёмному, но для Митяя в том беды не думалось – спрыгнул вниз, да голыми руками звенья цепные порвал.

Девица сразу же в объятья к нему кинулась, от радости слезами обливаясь. Не успел богатырь о дальнейшем как надобно рассудить, а был уже за большим столом в знакомой деревне, где всем на радость повенчали Митяя с Варварой. Богатырь такой исход счёл правильным, ведь помнил ещё о том чувстве к девице, что в утраченном сердце носил некогда. Невеста, меж тем, о женихе своём всё более тревожилась: «что ты, – говорит, – Митенька, угрюмый сидишь, не кушаешь ничего, вослед тостам и кубка не поднимешь? Сегодня же наш с тобой праздник, день значимый, а ты словно в себе потерялся и дыханием замёрз!».

Смекнулось Митяю, что права невеста, не по празднику у него мина. Вспомянул улыбки, какие только видел, и гримасу веселья скорчил. Варвара так и отшатнулась с ужасом, до того жутко он осклабился. Но опомнилась сразу, решила, что Митенька, бедный, верно, от паров ядовитых пострадал сильно, вот и дышать ему трудно, и от еды выворачивает.

Зажили они вместе в той деревне, староста им аж целый терем даровал. Но счастливо их быт не складывался… Варвара хозяйкой-то была справной: завтрака время, обеда или ужина, а её силами уже полон стол вкуснейших яств. Только вот не ест ничего Митяй, говорит, что и не голоден вовсе, и любовью супруги своей сыт. Хоть и тёплые то слова были, но не видела Варвара в глазах мужа ни тепла, ни искренности… Поцелует её в щёку Митяй, а она и дыхания его на коже не ощутит.

Понималось богатырю, что печалит он жену своими ласками и от снеди отказами. По первому времени, Митяй в походы геройские чуть что торопился. В ратной-то битве не до раздумий о скорбях в родном доме. К тому же, надеялось ему драгоценными трофеями и богатой добычей жене отраду доставить. Но счастье ее ни в довольстве дома крылось, и ни в избытке закромов. Ликовала она, конечно, когда Митяй Полый живым возвращался, но вновь унывала, видя его насупленным и хмурым. О своей сделке с Гробаром он помалкивал, стыдным почитал признаться, что сердце, нутро и дыхание на богатырство выменял.

Не выдержало бы давно его сердце тихих слёз и горечи Варвары, для разумения же больший срок понадобился… Но вот и для него час настал, когда мыслить оно могло лишь скорбь и сожаление, а подсказок не ведало. Только удаль ещё не бесполезной сказывалась, вот и доверился ей Митяй всем своим существом.

Водрузил богатырь два мешка на коня своего старого. Один с монетами златыми, второй драгоценной утвари полон. Затем сам уселся, чуть скакуна к земле не подмяв. Но, хоть и не жеребцом юным тот давно уже звался, а дело своё за прожитый век освоил. Пополз конь с добром и витязем в сторону Солнцеграда стольного, к самой лавке купца именитого.

Ввалился Митя Полый в дом купеческий с мешками на плечах и приветствиями на устах. Бросил богатырь кули тканные на пол, развязал их, дабы видны были кругляшки золотые и вещицы бесценные. Но Гробар приветственных слов не высказал, только кратким взглядом по дарам царапнул и вопросил, бумажки почитывая:

– Зачем заявился?

– Хочу, – Митяй ответствовал, – сердце своё, нутро и дыхание выкупить. Видишь, с каким подношением к тебе пришёл? Коли цена выкупная высока, то хотя бы за сердце плату внесу, а остальное позднее как-нибудь…

Купец от бумаг глаз всё не отводил, будто разговор с гостем скучнейшим находил. Однако до слов ответных снизошёл:

– Мы когда сделки совершали, о выкупах речей не вели. Монет блестящих у меня как снега зимой, так что мешки твои для меня как пара снежинок. Могу с тобой лишь в один торг вступить: выставляй разумение своё на продажу, а там уж я посмотрю, чего предлагать.

Растерялся Митяй, прям как в тот далёкий день, когда ещё Митькой впервые в эту лавку попал. Но удаль везде путь проложит, и тут дело повела. – Согласен, – сказал богатырь, – продам тебе разумение, ценой же за него будет сердце моё, нутро и дыхание.

Поднял наконец-таки Гробар взор от бумаг, уставился на гостя пристально, пытливо, и с недовольством согласился.

– Ладно, получишь требуху свою в обмен на все раздумья. И мешки твои заберу, и так в убыток с тобой торгуюсь.

Бойко забилось сердце в груди Митяя, вернулось на место исконное, там же и живота внутренность, и вдохи с выдохами. Только разуменье всякое богатырь утратил, в цепких руках купеческих оно теперь оказалось.

– Ну, и чего стоишь увальнем, у меня дел полно, пошёл вон с моего порога, – гаркнул Гробар, к бумагам возвращаясь.

Не понравился Митяю тон хозяйский и слова его, и наружность. Замахнулся витязь да от всего сердца оплеуху ему отвесил. Тот так и взвизгнул.

– Ты как смеешь, смерд бродяжий, на меня руку поднимать! Я тебе…

Не успел купец возмущения окончить. Подхватил Митяй табурет, рядом стоявший, и об голову торгаша разбил в щепки. Рухнул Гробар под стол, разжал ладони, коими купленное к себе прижимал… Разумение на место, урожденное, и встало.

Подивился богатырь делам рук и сердца своего, устыдился деяний неразумных. Осмотрел купца, голову его ощупал и, вроде как, проломов не отыскал. Оставил ему мешки драгоценные, а на улицу выйдя, кликнул мальчишку гончего, и за знахарем отправил.

Не сказать, что Гробар ущерб понёс, только гордостью пострадал. В его запасах ведь крепчайшие черепа на продажу имелись, а для себя он самый надёжный приберёг. Жаловаться и рассказывать он никому и не думал, опасался, что князь солнцеградский прослышит. Он же строжайшим указом всякую торговлю сердцами и умами воспретил, и нарушителя сего веленья суровое наказание ожидало. Пришлось купцу лишь злобу затаить и тем пока довольным остаться.

А Митяй Полый вернулся в дом, им обретённый, к Варваре, что всегда его на крыльце ждала. Взглянул он на жену ласково и нежно, со всей утаенной сердечностью. Она в ответ так и вспыхнула радостью, бросилась к нему в объятия. Поцеловал богатырь жену, дыханья след на устах оставив, и спросил, накрыт ли стол, изголодался ведь с дороги…

Счастливо зажили Митяй и Варвара. Много ещё подвигов свершил богатырь на своём веку, но всего ценнее для сердца его был верный очаг родного дома.

© Aldebaran 2023.
© Хворостов Михаил.