Воздушные маршруты
Игорь Караулов
Стихотворения
÷÷÷
Крыши в снегу и машины в снегу.
Было на редкость обманчиво лето.
Жизнь человека и смерть человека
в ёлках запутались и ни гу-гу.
Между деревьев не слышно «ау»,
замерли девы, друг друга не ищут.
Лишь вертикальная белочка рыщет
вверх или вниз по сухому стволу.
Вот человек отошёл от жилья
дело обдумать на две-три затяжки.
Если покажутся сёстры-близняшки,
не перепутай, какая твоя.
÷÷÷
Забыты все сонники, словники,
торжественный лиственный сор,
и выжили только любовники,
как нам предсказал режиссёр.
Любовники – те же покойники,
которым был гроб маловат.
Они, будто красные конники,
всё скачут и скачут в закат.
Цвели, куролесили, спорили,
лелеяли кровную связь,
и к этой любовной истории
история мира свелась.
÷÷÷
Пятидесяти с лишним лет
я, повидавший в жизни мало,
впервые пересёк хребет
благословенного Урала.
С тех пор поехало-пошло,
я приглянулся этой шири
и не сочту уже число
своих поездок по Сибири.
Меня всё чаще из Москвы
ведут воздушные маршруты.
Ребята, видели бы вы,
как в самолёте спят якуты.
Валетом двое, а один
свернулся на полу под ними.
Пускай им снится сладкий дым
и бег коней в степной долине.
А мне – мои друзья, враги,
мои покойники живые
и города среди тайги,
где побываю я впервые.
Лети, душа моя, лети.
Цвети в дорожных разговорах.
Я только и живу в пути.
Остановлюсь – рассыплюсь в порох.
÷÷÷
Могли бы жить, да и наверняка
живут в другом каком-нибудь улусе.
И в озере стирают облака,
и во дворе у них гогочут гуси.
Могли бы жить, когда б не тот снаряд.
Могли бы жить, когда б не эта мина.
Возможно, не для каждого подряд,
но для кого-то это поправимо.
Могли бы жить, а значит, и живут,
и где-то в марсианской Аргентине
их молодость и ежедневный труд
преображают пыльную пустыню.
Такая жизнь: едва её начни,
за сто столетий с ней не развязаться.
Друг друга обнимающим в ночи
нет дела до войны цивилизаций.
÷÷÷
Магадан – городок небольшой,
но богатый едва ли не слишком
русской болью, и русской душой,
и колымским лихим золотишком.
Я здесь рыбу-кету не ловил,
не бывал малахольным и пьяным.
Тосковать о погибшей любви
не ходил по его ресторанам.
Я всего лишь заезжий пижон,
понарошку мечтаю остаться.
Я здесь просто приезжий, чужой,
но родные кругом магаданцы.
Магадан – мой последний патрон,
тот, которым стреляют не в ногу.
Магадан – оторвавшийся тромб
ищет к сердцу прямую дорогу.
Это памятник давним годам,
и не зря на разрыв сухожилий
репродуктор поёт «Магадан» –
сколько песен о нём тут сложили!
А ещё не хотите одну
про неволю его и свободу?
На осеннюю бухту взгляну
и не кину ни камушка в воду.
÷÷÷
Я возьму в бутылку синий огонёк,
понесу его по Магадану.
Ты меня не бойся, милый паренёк,
я тебя насиловать не стану.
Вы меня не бойтесь, братья-ингуши,
золото не прячьте по карманам.
Я несу огонь от всей своей души,
пусть сияет он над Магаданом.
Я несу огонь продрогшим рыбакам,
пусть они согреются немного.
Я несу огонь суровым следакам
с челюстями сонного бульдога.
Улицы спокойны, площади пусты,
скоро осень сменится зимою
и в прибрежном парке поздние цветы
обрастут хрустальной бахромою.
Я несу огонь в бутылочке ноль-пять,
только что в ней было пиво Kozel.
Долгая зима – не повод умирать,
если сердце ты не отморозил.
Милый паренёк, меня ты не жалей.
Притворись, нормальный я как будто.
Посмотри: стада погибших кораблей
сходятся в Нагаевскую бухту.
÷÷÷
Чайки учатся кричать по-человечьи.
Два баркаса постояли и ушли.
Ветер треплет рыжей шерсти венчик.
Мамонты выходят из земли.
Бивень медный, бивень деревянный.
Хоботов резина и перкаль.
Мамонты бредут в холодные саванны
отвоёвывать потерянную даль.
Камень ненадёжен, лёд бывает тонок.
Жадным паром дышит полынья.
Скрылся под водой тряпичный мамонтёнок.
Жалко мне, как будто это я.
Был бы я большой и сильный мамонт,
если б только сдюжил той зимой.
Был бы я из тех, кто нынче поднимает
рыжий флаг над чёрной Колымой.
÷÷÷
Я иной. Я прошёл целиной
от пустынь до таёжной границы.
Я окутал весь мир пеленой,
и народам недоброе снится.
Череп мой водрузил на копьё
вместо знамени парень не промах.
Про меня заливное враньё
подавали послам на приёмах.
Про меня на глазу голубом
отвечали: не помню, не знаю.
Только я прорастаю грибом
на подзолах заветного края.
Говорят, не один богатей
в городке, моим словом хранимом,
перед сном вызывает детей
и пугает моим псевдонимом.
Я сработан из синего льда,
хоть порою бывал из гранита.
Если смертных страшат холода,
значит, здесь ничего не забыто.
Значит, вжился я в эту страну
и её никогда не покину.
То иголкой под сердцем кольну,
то слезой на реснице застыну.
÷÷÷
Матовый интербеллум,
фильм по Агате Кристи.
На пароходе белом
лондонские туристы.
Две войны – две ладони,
спать между ними сладко.
Тянется над водою
нильская лихорадка.
Две войны приласкали,
ветер навеял тайны
и застыли в оскале
зубья, пирамидальны.
Время воды молочней,
медленные минуты
матовой оболочкой
обволокли каюты.
Только не преступленье
в замысле у Гекаты.
Может быть, просто тленье,
тень четвёртого акта.
Заново жизнь на Ниле –
иродов сон, Египет.
Из того, что любили,
можно ли сделать вывод?
Из того, что мечтали,
верили – не обманка,
остаются детали,
годные для стимпанка.
Пристань как будто рядом,
рынок многоплодовый.
Словно разрыв снаряда,
слышен хлопок ладони.
÷÷÷
Рыбаки под утро ловят сетью
амфоры, монеты, облака.
В их напевах только междометья,
чтобы шёл улов наверняка.
Если тишину разломишь криком,
пропадут и лодка, и улов,
а в оцепенении великом
дело совершается без слов.
Рыбы ходят берегом. Их стоны
рыболовам в лодках не слышны.
Что это за рыбы? Это жёны
выкликают их из тишины.
Жёны ходят, кличут, а могли бы
мирно спать до утренних забот.
Кто поймал свою большую рыбу,
тот надолго в море не уйдёт.
÷÷÷
Мы откроем дверь чуме – добро пожаловать, чума –
не пойми какого месяца, двадцатого числа.
А пока ещё предчумье, можно завернуться в плед,
чтобы сны увидеть чудные в первый раз за сотню лет.
Утонувшие аптекарши в бордовых свитерах
и художники уехавшие – все теперь в иных мирах.
Заползти в любые щели и прорехи норовит
то армянский алфавит, то грузинский алфавит.
Эти беглые мурашки наползают на холсты,
собирая день вчерашний, что сорвался с высоты.
Я скормил огромной птице мяса с голени кило.
Надо ж было приключиться, что меня к вам занесло.
Ваше небо мучит голод, пухнут чрева облаков.
Я стучусь в подземный город, в город каменных богов.
Пропустите, опустите мост гремящий на цепях.
Я же знаю, эта видимость реальнее, чем прах.
Будто вырублен из плоти вулканических пород,
я возвысился напротив неподатливых ворот.
Отрешённее Создателя и бессильнее овцы.
За стеной чужие матери, не родные мне отцы.
Полыхающие башни в перекрестии лучей.
Расскажите мне, букашки, я теперь на свете чей?
© Aldebaran 2023.
© Игорь Караулов.
Крыши в снегу и машины в снегу.
Было на редкость обманчиво лето.
Жизнь человека и смерть человека
в ёлках запутались и ни гу-гу.
Между деревьев не слышно «ау»,
замерли девы, друг друга не ищут.
Лишь вертикальная белочка рыщет
вверх или вниз по сухому стволу.
Вот человек отошёл от жилья
дело обдумать на две-три затяжки.
Если покажутся сёстры-близняшки,
не перепутай, какая твоя.
÷÷÷
Забыты все сонники, словники,
торжественный лиственный сор,
и выжили только любовники,
как нам предсказал режиссёр.
Любовники – те же покойники,
которым был гроб маловат.
Они, будто красные конники,
всё скачут и скачут в закат.
Цвели, куролесили, спорили,
лелеяли кровную связь,
и к этой любовной истории
история мира свелась.
÷÷÷
Пятидесяти с лишним лет
я, повидавший в жизни мало,
впервые пересёк хребет
благословенного Урала.
С тех пор поехало-пошло,
я приглянулся этой шири
и не сочту уже число
своих поездок по Сибири.
Меня всё чаще из Москвы
ведут воздушные маршруты.
Ребята, видели бы вы,
как в самолёте спят якуты.
Валетом двое, а один
свернулся на полу под ними.
Пускай им снится сладкий дым
и бег коней в степной долине.
А мне – мои друзья, враги,
мои покойники живые
и города среди тайги,
где побываю я впервые.
Лети, душа моя, лети.
Цвети в дорожных разговорах.
Я только и живу в пути.
Остановлюсь – рассыплюсь в порох.
÷÷÷
Могли бы жить, да и наверняка
живут в другом каком-нибудь улусе.
И в озере стирают облака,
и во дворе у них гогочут гуси.
Могли бы жить, когда б не тот снаряд.
Могли бы жить, когда б не эта мина.
Возможно, не для каждого подряд,
но для кого-то это поправимо.
Могли бы жить, а значит, и живут,
и где-то в марсианской Аргентине
их молодость и ежедневный труд
преображают пыльную пустыню.
Такая жизнь: едва её начни,
за сто столетий с ней не развязаться.
Друг друга обнимающим в ночи
нет дела до войны цивилизаций.
÷÷÷
Магадан – городок небольшой,
но богатый едва ли не слишком
русской болью, и русской душой,
и колымским лихим золотишком.
Я здесь рыбу-кету не ловил,
не бывал малахольным и пьяным.
Тосковать о погибшей любви
не ходил по его ресторанам.
Я всего лишь заезжий пижон,
понарошку мечтаю остаться.
Я здесь просто приезжий, чужой,
но родные кругом магаданцы.
Магадан – мой последний патрон,
тот, которым стреляют не в ногу.
Магадан – оторвавшийся тромб
ищет к сердцу прямую дорогу.
Это памятник давним годам,
и не зря на разрыв сухожилий
репродуктор поёт «Магадан» –
сколько песен о нём тут сложили!
А ещё не хотите одну
про неволю его и свободу?
На осеннюю бухту взгляну
и не кину ни камушка в воду.
÷÷÷
Я возьму в бутылку синий огонёк,
понесу его по Магадану.
Ты меня не бойся, милый паренёк,
я тебя насиловать не стану.
Вы меня не бойтесь, братья-ингуши,
золото не прячьте по карманам.
Я несу огонь от всей своей души,
пусть сияет он над Магаданом.
Я несу огонь продрогшим рыбакам,
пусть они согреются немного.
Я несу огонь суровым следакам
с челюстями сонного бульдога.
Улицы спокойны, площади пусты,
скоро осень сменится зимою
и в прибрежном парке поздние цветы
обрастут хрустальной бахромою.
Я несу огонь в бутылочке ноль-пять,
только что в ней было пиво Kozel.
Долгая зима – не повод умирать,
если сердце ты не отморозил.
Милый паренёк, меня ты не жалей.
Притворись, нормальный я как будто.
Посмотри: стада погибших кораблей
сходятся в Нагаевскую бухту.
÷÷÷
Чайки учатся кричать по-человечьи.
Два баркаса постояли и ушли.
Ветер треплет рыжей шерсти венчик.
Мамонты выходят из земли.
Бивень медный, бивень деревянный.
Хоботов резина и перкаль.
Мамонты бредут в холодные саванны
отвоёвывать потерянную даль.
Камень ненадёжен, лёд бывает тонок.
Жадным паром дышит полынья.
Скрылся под водой тряпичный мамонтёнок.
Жалко мне, как будто это я.
Был бы я большой и сильный мамонт,
если б только сдюжил той зимой.
Был бы я из тех, кто нынче поднимает
рыжий флаг над чёрной Колымой.
÷÷÷
Я иной. Я прошёл целиной
от пустынь до таёжной границы.
Я окутал весь мир пеленой,
и народам недоброе снится.
Череп мой водрузил на копьё
вместо знамени парень не промах.
Про меня заливное враньё
подавали послам на приёмах.
Про меня на глазу голубом
отвечали: не помню, не знаю.
Только я прорастаю грибом
на подзолах заветного края.
Говорят, не один богатей
в городке, моим словом хранимом,
перед сном вызывает детей
и пугает моим псевдонимом.
Я сработан из синего льда,
хоть порою бывал из гранита.
Если смертных страшат холода,
значит, здесь ничего не забыто.
Значит, вжился я в эту страну
и её никогда не покину.
То иголкой под сердцем кольну,
то слезой на реснице застыну.
÷÷÷
Матовый интербеллум,
фильм по Агате Кристи.
На пароходе белом
лондонские туристы.
Две войны – две ладони,
спать между ними сладко.
Тянется над водою
нильская лихорадка.
Две войны приласкали,
ветер навеял тайны
и застыли в оскале
зубья, пирамидальны.
Время воды молочней,
медленные минуты
матовой оболочкой
обволокли каюты.
Только не преступленье
в замысле у Гекаты.
Может быть, просто тленье,
тень четвёртого акта.
Заново жизнь на Ниле –
иродов сон, Египет.
Из того, что любили,
можно ли сделать вывод?
Из того, что мечтали,
верили – не обманка,
остаются детали,
годные для стимпанка.
Пристань как будто рядом,
рынок многоплодовый.
Словно разрыв снаряда,
слышен хлопок ладони.
÷÷÷
Рыбаки под утро ловят сетью
амфоры, монеты, облака.
В их напевах только междометья,
чтобы шёл улов наверняка.
Если тишину разломишь криком,
пропадут и лодка, и улов,
а в оцепенении великом
дело совершается без слов.
Рыбы ходят берегом. Их стоны
рыболовам в лодках не слышны.
Что это за рыбы? Это жёны
выкликают их из тишины.
Жёны ходят, кличут, а могли бы
мирно спать до утренних забот.
Кто поймал свою большую рыбу,
тот надолго в море не уйдёт.
÷÷÷
Мы откроем дверь чуме – добро пожаловать, чума –
не пойми какого месяца, двадцатого числа.
А пока ещё предчумье, можно завернуться в плед,
чтобы сны увидеть чудные в первый раз за сотню лет.
Утонувшие аптекарши в бордовых свитерах
и художники уехавшие – все теперь в иных мирах.
Заползти в любые щели и прорехи норовит
то армянский алфавит, то грузинский алфавит.
Эти беглые мурашки наползают на холсты,
собирая день вчерашний, что сорвался с высоты.
Я скормил огромной птице мяса с голени кило.
Надо ж было приключиться, что меня к вам занесло.
Ваше небо мучит голод, пухнут чрева облаков.
Я стучусь в подземный город, в город каменных богов.
Пропустите, опустите мост гремящий на цепях.
Я же знаю, эта видимость реальнее, чем прах.
Будто вырублен из плоти вулканических пород,
я возвысился напротив неподатливых ворот.
Отрешённее Создателя и бессильнее овцы.
За стеной чужие матери, не родные мне отцы.
Полыхающие башни в перекрестии лучей.
Расскажите мне, букашки, я теперь на свете чей?
© Aldebaran 2023.
© Игорь Караулов.
