Я пил «Сибирскую корону», которую в неуловленный никем час изъяли из всех магазинов: её разливали только в этой столовке. Хотя, наверное, этикетка на кране врала: бармен поленился отклеить, потом забыл, меланхолично смотря вслед мужикам, уносящим кеги с «Сибиркой» – на холод, грузить в газель. «Пади сами выпьют…ссуки», – поделился, представлялось мне, бармен с пятью заляпанными кранами. И, может быть, действительно, где-то на рубеже Питера и ЛО, в продолговатом ангаре десятка три усталых мужиков всю ночь хлестали «Сибирскую корону», лишь бы всю выхлестать, и механически ругали начальство – без причины, по привычке отдавшее приказ «утилизировать» за ночь изъятое. Утром распадающейся кучей они вывалились из ангара на схваченный морозцем пустырь, увидали, что небо соединяется с землей столбами пара, выходящими из далеких производственных труб.

Моя компания после нескольких – кажется, уже четырех – порций пива впуталась в дурацкий разговор о жизни после смерти, из которого нельзя было нормально выпутаться, только разойтись по домам. Они напоминали сцепившихся орущих котов, каждый из которых в глубине понимает, что победить не удастся. Один утверждал, что всё-таки что-то потом будет, другой пытался оспаривать, третий указывал на относительность суждений первого и второго, силился полушутя подсветить плохую доказательную базу спорщиков и нелепость дискуссии как таковой, но сам с головой ушел в спор, сбивался, повышал голос и наконец, не выдержав, уплелся за пивом, зло полосуя воздух карточкой.

Я осматривался, мне нравилось легко угадывать (или я лишь думал, что угадываю) в разномастной публике, кто на поезд, кто с поезда, а кто местный; тешить задешево свое приукутавшееся в опьянение самолюбие. За окном равнодушие бесснежной зимы укрылось под новогодними украшениями.

– Я пойду, – протянул руку всем и сразу Арсений, не принимавший участия в споре.

– И я тоже. Работать завтра, – поднялся я вслед, понимая, что нужно двигаться, чтоб не нагнала тоска.

Арсений закурил у выхода. Я стоял и ждал его, давя желание стрельнуть сигарету.

– Погнали, может, ко мне, вина попьем? … Невозможно было там находиться, – сказал Арсений.

Я почти его не знал, но откровенное его признание, полностью совпавшее с моими ощущениями, располагало.

– Знаешь, а всё-таки там что-то есть? – Шепнул Арсений в алкомаркете на кассе.

– Где там? – спросил его я, ощутив себя пьяным.

– После смерти. Я точно тебе говорю, – ответил он мне таким же шепотом. Мои только что сказанные слова на этом фоне показались мне ревом, и я заозирался вокруг.

Поднимаясь к нему по отвесным ступеням плохо освещенной парадной, я жалел, что не поехал домой. Его фраза многократно повторялась у меня в ушах, и он всё больше казался мне шизиком. Когда мы зашли в его съемную комнатушку, я был в этом почти уверен. На стенах повсюду висели распечатанные снимки. На всех запечатлены помещения, многие из них без мебели и даже обоев, некоторые с частичной обстановкой, но с явными признаками заброшенности: поваленными шкафами, дырами в полу, словно полтергейстом разбросанными вещами, побитыми окнами – такие производили даже более гнетущее впечатление.

– Вот, держи, – протянул мне Арсений стакан, из которого обычно пьют чай, а не вино. – И как тебе? – Обвел он широким жестом экспозицию.

– Мрачновато, – не взялся я сильно расписывать.

– Ты, наверное, думаешь, я шизик? – я вздрогнул от точно угаданного слова. Арсений продолжил. – По правде, тут ничего особенного. Я начинал это как типа социальный проект – фотографировал внутри домов под снос, имеющих историческое значение. Выкладывал фотографии в паблик. На пару зданий собирали петицию. Потом втянулся и начал фотографировать внутри всех заброшек. Меня привлекала в этом возможность ухватить что-то уходящее, зафиксировать распадающееся на части. Здесь много домов из Ленобласти. Даже пару раз ездил Новгород и потом в Петрозаводск.…Но вот полгода как забросил, не фотографирую.

Мы выпили вина. Арсений принялся рассказывать про типы пленки, фотоаппараты, указывая попутно на развешанные по комнате примеры. Потом долго описывал свою поездку в Карелию, мы даже сговорились съездить туда будущим летом. Разговор вернулся к фотографиям. Чтобы поддержать разговор, я спросил про петиции – петиции не помогли, увы. Мы сбегали вниз за еще одной бутылкой.

– А почему ты бросил фотографировать – надоело? – спросил я у Арсения по возвращении.

– Вот, посмотри, – указал на одну из фотографий, оставив вопрос без ответа.

Фотография ничем не выделялась из числа прочих. На ней была плохо освещенная продолговатая комната, видимо, проходная, с едва приоткрытой дверью у дальней стены. Справа располагался сложенный диван, кривой и неказистый, слева – голая стена с двумя прибоченившимися к ней мешками, в какие пихают строительный мусор.

– Последний мой снимок…Больше не фотографировал…, – сказал Арсений, после того как мне пришлось с минуту её поразглядывать, изображая любопытство. Мы помолчали.

– Знаешь, это всё, конечно, странно, что я сейчас расскажу, – продолжил он. – Но мне нужно кому-то рассказать. Есть такие вещи, которые сложно произнести вслух. Сложно сформулировать и что-то мешает. Близким знакомым рассказывать как-то неудобно…недальновидно… С тобой мы виделись всего пару раз… – Арсений отхлебнул. – На тот район я попал случайно. Поехал туда вечером за колодками для вела, хоть и далеко было ехать – они остались только в одном магазине этой сети, продавались со скидкой. По пути в магаз приметил этот дом. Я тогда вечно таскался с фотиком, без него никуда. Окна были забиты металлическим листом. Кусачки тоже были при мне – я по-бырому срезал у нижнего угла, отогнул и пролез внутрь. Дом как дом, ничего особенного. Вещей в нем, к сожалению, оказалось немного, квартиры не слишком интересные. Прошел весь первый этаж, поднялся на второй. Там и была квартира, которая на фото. Сфотографировал комнату, открыл дверь, за ней вторая жилая комната: половина комнаты в полумраке, видимо, часть окон забита. У дальней стены, спиной ко мне сидел кто-то, прямо на полу, освещенный лучами, проходящими через незаколоченную часть окон. Он какое-то время сидел, а я не мог сдвинуться с места, словно прирос, всё смотрел на его клетчатую спину, время, казалось, больше не идёт. Потом он встал и повернулся – я сразу ощутил, что с ним что-то не так. Мужчина, весь какой-то старомодный, вначале бомж, подумал. Клетчатый пиджак, рубашка белая, на голове чудная кепка, как на старых фотографиях. Главное, лицо абсолютно черное, но не то что в саже и не как у негра, а особой чернотой, словно поглощающей свет, это было отчетливо видно, когда он стоял в лучах солнца. Смотрел на меня, а я смотрел на него. Еще явно ощущалось, что он испытывает ко мне неприязнь, хотя не было никаких явных признаков. Я не мог сдвинуться с места, казалось, это продолжается очень долго, уже начало темнеть. Вдруг оцепенение спало, я почувствовал своё тело, подвигал руками, сделал несколько шагов назад – развернулся и побежал, выбрался наружу, поцарапав руку металлическим листом. Пробежав несколько домов, я успокоился и даже вспомнил, что приехал сюда за колодками. Карта показывала, что в веломагазин кратчайший путь ведет мимо этого дома. Я решил пойти в обход. Когда я оторвал глаза от телефона, он стоял в метрах ста на противоположной стороне улицы. Ничего не делал, стоял и смотрел на меня. Я развернулся и снова побежал, свернул в незнакомые дворы. На бегу подумал: вдруг он теперь знает, где я, что он привязался ко мне, как какой-то паразит, установил со мной связь, пока мы смотрели друг другу в глаза. Пробегая мимо очередной новостройки, я понял, что больше не могу терпеть боль в боку, забежал вместе с заходящей бабушкой в дверь. Поднялся на несколько этажей на лифте и перешел через балконы на пешеходную лестницу, где, по всей видимости, частенько собирались подростки. Я сидел на ступенях и с подавляемой тревогой вслушивался, нет ли шагов, разглядывал оставшиеся от тусовок банки с бутылками. Когда на улице совсем стемнело, решил выбираться, боялся не успеть на метро. Попытался встать, но не вышло, тело снова оцепенело. Показался он, поднимался с этажа ниже без звука шагов. Добравшись до меня, он положил мне руки на шею. Не душил, просто держал мою шею, плотно сжав ледяные пальцы. Боли не было, только очень холодно и страшно, а потом ушел и страх. И как-то сразу удивился, что я раньше мог его испытывать. Словно удалили его вырабатывавший орган. Вернулись движения. Он развернулся и пошел спускаться вниз. Я понял, что нужно идти за ним. Мы вышли из дома и неторопливо шли по улицам. Он больше не испытывал ко мне неприязни как раньше, это чувствовалось. На улицах не встречалось людей. Из фонарей лился необычный перламутровый свет. На домах местами рос мерцающий фосфорическим цветом лишай. В пустом супермаркете за пыльными окнами резвились несколько мерцающих огней; когда мы проходили, они подлетели и принялись легонько биться с внутренней стороны в стекло. Уже через пару дворов на смену городу пришел пустырь, хотя город должен был продолжаться. Тут привольно чахли уродливые узловатые кусты, тянули к луне свои ветви, чуть заламывали их в стороны, как наркоманы в ломке заламывают руки – видно было, что кусты питаются лунным светом и что они ненасытны. Тут и там попадались следы только начатой и брошенной стройки: по обе стороны от дороги зияли залитые водой котлованы, уже поросшие по бокам травой, беспорядочно разбросанные бетонные плиты, извивающиеся толстые кабели. Чуть в отдалении, справа на траве лежал сбитый истребитель времен Второй мировой: одного крыла не было, на другом поигрывал лунный луч, щекоча своим острием черно-белый квадратный крестик. Впереди глазам открывался лес, в который штопором входила извивающаяся влево и вправо, вверх и вниз разбитая дорога. Лес казался металлическим; из луны, как из слегка наклоненного полного до краев кувшина, на сосны лился холодный свет, оставляющий во рту привкус металла, превращал дерево в сталь, переиначивал. Я остановился, подумал: что там будет в лесу и будет ли что-то за лесом? Мой спутник тоже остановился, смотрел равнодушно сквозь меня. Я ощутил, что еще есть возможность вернуться, хотя уже не очень-то и хотелось. Что если не поверну обратно сейчас, продолжу идти, то через какое-то количество шагов позабуду дорогу назад. Я развернулся и пошел обратно в город. Мой спутник провожал меня взглядом, потом тоже пошел – в сторону леса. В городе я долго блуждал по изменившимся улицам и всё же сумел отыскать ту новостройку, поднялся на этаж, на котором я прятался, и нашел там себя, лежащего на ступенях….

Мы молча допили. Когда я собрался уходить, Арсений предложил купить еще, за его счет. Мне было неловко находиться с ним после этого странного рассказа, а он, видимо, боялся оставаться один. Я попросил у него адрес дома, в котором он сделал свой последний снимок.

- Тебе зачем? – И, не дожидаясь ответа, назвал мне адрес. Ему было всё равно, к нему уже подкрадывалось предстоящее одиночество.

Я вызвал такси и поехал туда, не особо сознавая зачем. Может, чтобы убедиться, что там ничего особенного, что Арсений начинающий псих. Оставить зародыш тревоги в полу-пьяной ночи, не тащить за собой в следующую. По дороге полазил в карте и действительно нашел недалеко от адреса упомянутый Арсением веломагазин. Улица оказалось узкой, плохо освещенной, без праздничных украшений и ярких витрин. Люди не встречались и, возможно, не ходили здесь никогда. По крайней мере, не в пятом часу. Я постоял, смотря на дом с заколоченными окнами, пока не начал мерзнуть. Редкие снежинки не спешили падать, зависали в воздухе, как после конца времен. Подойдя к дому, я подергал металлический лист, он действительно отходил с одного края, и просунул свободную руку в черневший проем, пошевелил там пальцами, пощелкал большим и указательным, и отпрянул, хотя ничего не произошло – просто неожиданно ощутил страх, удивился ему, молчавшему всю ночь. Мучительно трезвея, двинулся по изменчивому навигатору к метро. Чуть ободряла мысль погреться до открытия в круглосуточной шаверме, если такая подвернется. Вдалеке виднелись производственные трубы, из которых к начинающему сереть небу тянулись паровые столбы. Иногда, в неуловленный никем час, под облаками появлялись гигантские рты – это вдыхали пар из труб неизвестные боги.

© Aldebaran 2024.
© Карелов Дмитрий.