Далеко за полночь и завтра будет маетно от недосыпа, но Саша не может уснуть – вертятся мысли. Он давно не думает о прошедшем бессмысленном трудовом дне и прошедшем вечере, равняющем в бессмысленности труд и отдых. Вспоминается уже теряющееся за жизненным поворотом прошлое.

Бизнес тогда не шёл, нехитрая розница. Казалось, что тут выдумывать: купил подешевле, продал подороже – нужно только немного вкуса, немного везения. Но мелкоту подъедали разожравшиеся за ковид маркетплейсы. Сам торговый центр загибался: люди, по большому счёту, шли только по вечерам в продуктовый. Днём по коридорам слонялись только неприкаянные старухи, живущие тут неподалёку: заходили поругаться на цены или поохать над развалившейся страной. Саня вился перед ними, пытаясь втулить и теряя самоуважение, потом злился, понимая тщетность попыток, – резко прекращал отвечать на вопросы или даже дерзил. В глазах очередной старухи загорались злые пламеньки́ человека, добившегося своего: «Ах, молодой человек, как невежливо… как невежливо… я же всё-таки тебе в матери гожусь…».

Душно, простынка вся мокрая. Саша решает пройтись. Подышать воздухом, купить молока. На улице вспоминается, как он пришёл на производство после закрытия ИП, как его хорошо принял Валера, хотя Саня вообще ничего не умел. Как было приятно поначалу ощущать, что от тебя почти ничего не зависит, буквально счастье: отработал свои часы, ушёл с работы – и голова не болит. Возле магазина сладко и тревожно пахнет сиренью. К сожалению, за облаками не видно звёзд. Саня вспоминает, как дедушка водил его смотреть на звёзды, рассказывал, что это герои греческих мифов, поднявшиеся на небо. Что именно за герои, Саня не помнит. Он стоит с прохладной бутылкой молока в руках возле молчащей двухполосной дороги – от асфальта поднимается мерный жар – и смотрит в направлении производства. Производство отсюда, конечно, не видно – оно где-то там, за шесть остановок, – но видно небо над ним. Сане кажется, что вдалеке на облаках мелькают бирюзовые всполохи, очень яркие, как северное сияние. Он моргает, снова всматривается, но уже ничего. «Реклама, наверное, неоновая, очень мощная», – думает он.

***

Бывает такое, что шёл на работу с неохотой, прям через себя, а потом как-то раз – и втянулся. Поменялось настроение незаметно для себя самого. Причину не сыщешь: то ли коллега помахал приветливо, который, казалось, недолюбливает, то ли музыка взбодрила, еле различимая в деловитом размеренном гуле, – песня, которая нравится, заиграла: «… ничего не говори… это жжёт огонь внутри…». А потом и полдня минуло неожиданно – ещё туда-сюда и домой. Саша задумался о том, хочет ли домой. Выходило, что не очень. И почему каждый раз не охота сюда идти, на работу, когда здесь не хуже, чем одному…

— Что залип, Санёк? — подошёл начальник производства Валера.

— Да так, о своём…

— Какие планы на вечер?.. Пойдём бахнем.

— Да не, не хочу перед сменой… — начал отпираться Саня, весь день мирившийся с дурнотцой от недосыпа.

— Хах, да ты чего? Тебе впервой что ли?.. Пойдёем-пойдёем, разговор есть… — поднажал начальник, чувствуя не слишком упорное сопротивление.

***

Где-то минут за десять до конца смены Валера подошёл и ждал, пока Саня подметёт вокруг станка.

— Ладно уж. Заканчивай, трудоголик, — и так сойдёт.

Они вышли на улицу, принимая лицами тёплое движение воздуха. Над лесом, отступившим на шаг от промзоны, зависли три рваных тонких и длинных облака, тремя полосками одно над другим. Окрашенные заходящим солнцем, они походили на раны от гигантских когтей.

— Красиво… и жутко почему-то, — сказал задумчиво Валера.

— Угу.

— Замечал, что когда красиво, но без жути, то как-то не так? Не тот эффект. Настоящая красота должна быть пугающей, тревожной…

— Не думал об этом, — Саня считал, что Валера хоть и странноватый, но добрый мужик. Одинокий. В Сане, как предполагал сам Саня, начальнику нравилось, что тот не слишком разговорчивый и не самый глупый на производстве.

— Да из тебя сегодня слова клещами не вытянешь, блин… Куда пойдём, в ближний или дальний?

— В дальний пошли…

В пивнушке поблизости работала обаятельная средних лет кассирша Ира, бессменная (видимо, хозяйка), и цены были почти как в магазине, имелась неплохая солянка, но там всегда было битком: по вечерам стягивались мужики с нескольких производств, ещё дальнобойщики. До бара в новостройках пилить минут двадцать, и цены там кусались, и бармены там работали не слишком приветливые: надменные и пидороватые. Зато там почти всегда было пусто – вытекающий из минусов плюс.

— Зачем, блядь, в блокнот записывать, если мы заказали два пива!? Это понт что ли такой или он реально забудет? — прокомментировал Валера ушедшего с заказом парня в клетчатой рубашке. — Вот взгляни на него, Саня, посмотри на его лицо – ему на всё похер. Не то что ты – всё думаешь о чём-то, смысл ищешь, где его нет.

— Мне тоже похер, Валера…

— Да не пизди мне. Сам таким раньше… Ну наконец-то. Ты за ним в Москву, что ли, бегал? — набросился Валера на вернувшегося официанта. — Вот с-сука! Даже ответить не удосужился… Давай, Саня, — приподнял одну из вставших на стол кружек Валера.

— Вот так и надо, Сань, как он, а не как ты – всё близко к сердцу. — Помнишь, ты говорил, что профессионального роста хочешь? — прервал образовавшуюся паузу Валера. — Да говорил-говорил, что отнекиваешься. В этом же баре с тобой сидели. Я тебе ещё объяснял, что нахера оно тебе нужно. Вот у меня, допустим, думаешь, прям намного больше зп? Зато голова к вечеру вся квадратная, на нервах вечно. А ты смену сдал и ушёл спокойный: никто тебя по выходным не дёргает… Профессиональный рост, блядь… Он тебе вообще зачем, рост этот профессиональный, если так разобраться? Денег чуть больше, а мороки больше в разы – так дело же не в деньгах: всем куда-то расти же нужно, куда-то развиваться, как в игре какой-то, нельзя просто жить себе... Ну, теперь вывози за базар: возможность появилась – старый сотрудник ушёл… Тоже, можно сказать, на повышение…

— А что делать-то надо?

— Да практически то же самое. Но есть нюанс, — заулыбался Валера, – как в анекдоте, знаешь? Не знаешь? Эх, ё-маё, поколение… Короче, в ночную ты как, нормально? Ну а иначе никак: хочешь расти – нужны жертвы.

— Да нормально, — согласился Валера, вспоминая участившуюся бессонницу.

— Ну и нормально... Завтра утром тогда не надо – к вечеру приходи. Часикам, скажем, к восьми.

***

— Пойдём ко мне сразу зайдём, — говорит Валера, коротко поздоровавшись. Вид у него утомлённый.

Они поднимаются наверх по железной лестнице. Кабинет Валеры располагается в надстройке, возвышающейся над производственным цехом. Тут слегка тесновато, но вполне уютно; добротная мебель, собранная здесь же, в цеху. Только солидный кожаный офисный стул нездешний: «Подарил кто-нибудь, поди, – думает про стул Саша, – вряд ли сами покупали». В шкафу на открытой полке белая строительная каска, которую, кажется, никто никогда не надевал, и чашка с надписью «Это я руковожу этим цирком». Справа от входа квадратное окошко, через которое видно всё производство.

— На. Можешь почитать, если хочешь, — протягивает Валера стопку бумаги.

— А что там? — спрашивает Саня, взвешивая документ. Страниц пятнадцать, не меньше.

— Это новый трудовой договор с тобой и приложение о неразглашении коммерческой тайны.

— А-а-а, ну давай подпишу… Ручку можно?

— Пожалуйста… Только это, Саня, ты реально языком не мети, если что…

Потом они спускаются вниз и идут по пустеющему цеху. Только пара работников ещё наводит порядок. Навстречу идёт уже переодевшийся Колян. Он обводит Саню любопытным взглядом, почему того днём не было и зачем он сейчас припёрся, но спросить при начальстве не решается – только жмёт на ходу руку. Саня и Валера заходят в помещение, в которое раньше Саня не заходил, совсем небольшое. Здесь из крупного только торцовка, в шкафчике с инструментами лобзики, пилы, гвоздодёры, молотки, отвёртки. И пара стульев. У дальней стены ещё одна дверь, обтянутая кожзамом – напоминает старые двери в квартирах, где живут пенсионеры, такие уже почти не встречаются. Рядом с дверью какой-то рубильник: «Лифт что ли…», – думает про себя Саша. На одном из стульев сидит кавказец в сером рабочем комбинезоне. Он молча поворачивает в их сторону голову, смотрит не то чтобы враждебно, но без всяких признаков приветствия.

— Адам – Саша. Саша — Адам, — коротко знакомит их Валера, — ну вот, Саня, Адам тебе всё покажет, поступаешь в его распоряжение.

– Пойдём, – коротко бросает Адам, когда шеф уходит. Новый коллега источает тяжёлую ауру. Он похож на ночную хищную птицу: сухощавый, кадык сильно выдаётся, немигающие глаза над крючковатым носом.

Они идут в уже совсем опустевший цех и начинают перетаскивать готовую мебель в их комнату. Производство специализируется на мелкоте: табуретки, столы, тумбочки, трюмо. Товара не слишком много, поэтому они управляются где-то минут за сорок. Почти всё таскают по одному, только под конец вместе берут пару комодов.

— Теперь разбирай. Вон инструменты.

— Зачем это?

Адам смотрит удивлённо, словно Саша сморозил что-то непотребное и не столько разозлил, сколько ошарашил такой прямотой. Ничего не ответив, уходит с лобзиком в угол – к розетке – и начинает отпиливать ножки стола. Какое-то время Саша заворожённо смотрит за чужой работой: похоже, этот стол собирал он вчера или точно такой же. Адам отпиливает ножки, превращая стол в бессмысленный обрубок. Потом ставит ножки к стене и ломает их ногой. Выйдя из оцепенения, чтобы не стоять без дела, Саша берётся за тумбочку. Выкручивает саморезы, аккуратно складывает разобранные стенки одна на другую. «А ведь действительно, никогда не видел, чтобы за мебелью приезжала машина. Думал, экспедиторы забирают ночью или рано утром. Ещё радовался, что самим не таскать…», — вдруг поражает его мысль. Адам ломает стул, положив его набок – просто наступает на ножки несколько раз берцами, только в конце, отделяя спинку, помогает себе лобзиком.

— Фух… Ты особо не аккуратничай, всё равно ничего не пригодится. Лобзик возьми или гвоздодёром, если хочешь, ломай… – говорит Адам, немного запыхавшись и утирая взмокший лоб.

Когда они заканчивают, на что уходит ещё часа три, Адам просит перетаскать оставшееся от мебели ближе к дальней стене, подмести. Сам открывает заслонку у дальней стены внизу. Саша удивляется, что раньше не замечал её: серая, выкрашенная в тот же цвет, что и стена, узкая, но вытянутая заслонка правее от двери, обтянутой кожзамом. После недолгих приготовлений загорается огонь. В голове сразу возникают ассоциации с крематорием. Адам запихивает туда деревяшки, подаваемые Сашей. Пламень сильный, механический, ровно и бодро обдаёт весело потрескивающую материю. Из печи лишь слегка приятно отдаёт костерком – основную гарь вытягивает.

— Ты если хочешь – иди, — говорит Адам, когда всё сгорает. — Я ещё тут посижу, пока проветрится.

И врубает мощную вытяжку, гулко и неуместно завывшую посреди ночи.

***

На следующий день Саша приходит раньше, чтобы поговорить с Валерой. Его нигде нет, хотя обычно он снуёт по цеху как ужаленный. Саша осматривается. Наконец его взгляд падает на маленькое квадратное окошко наверху, в кабинете Валеры. Что за окошком – не видно, отсвечивает, но Саша буквально чувствует, что Валера стоит там и смотрит на него, а потом вроде бы улавливается движение полутени, отпрянувшей от стекла. Так померещится мелькнувший рыбий изгиб в чёрной воде – или и не было его. Саша взбегает наверх.

—Ты чего, Саня… рано так, — кривится начальник слегка недовольно.

— Валера… Валера, да ты объясни, что тут у вас происходит?

— А что у нас происходит!? Всё у нас тут нормально. Ты чего кричишь, Сашка? Ты давай-ка… сбавь-ка немного обороты.

— Вы для чего товар сжигаете? Почему не объяснил мне ничего?

— А почему я объяснять-то тебе должен? Это работа, понимаешь: хочешь работать – работаешь, не хочешь – не работаешь…

— Да ты объясни просто по-человечески, — перебивает Саша, не унимается, — люди что, получается, целый день зря стараются, херачат тут, а вы потом всё в печку выбрасываете?

— Во-первых, почему зря? Люди деньги тут получают… Во-вторых, почему весь товар? Ты считал что ли его весь?.. Ну и вообще, Саня, если разобраться, то что не зря? Ты мне сказать вот сейчас можешь, что не зря!? Ты оглянись вокруг, Саша, чем люди занимаются и что из этого зря, а что не зря, если прям уж по факту? Ты поразмысли об этом на досуге… Если знаешь где не зря, то и шёл бы ты туда…

— Ладно, — говорит Валера уже примирительно, видя, что Саша молчит, присмиревший, – нормальный ты парень, только вечно тебе неймётся – голову себе дерьмом всяким забиваешь… Ты если не можешь без лишних вопросов, если у тебя свербит, то учись как-нибудь с собой договариваться. Ты иначе же так с ума сойдёшь. Заебёшь сам себя… Придумай что-нибудь, ты же неглупый. Что мы на государство работаем, с инфляцией боремся, как в эту… в Великую депрессию, знаешь? Кризис перепроизводства… И это, Саня, не надо мне тут такие истерики больше закатывать… И вообще, видеться нам теперь часто ни к чему, понимаешь? У нас смены разные, у вас там Адам за старшего – учись с ним общий язык находить. И не трепись особо, помни, что бумажки подписывал. Помнишь?

— Ага.

— Ты волком, брат, не смотри. Ты, наоборот, благодарность должен испытывать. Ты повышения хотел – получил. Никто же тебе не обещал, что всё только по-твоему будет. Тебя зарплата твоя устраивает вообще? Может тебе действительно что-то ещё поискать, если душа не лежит – у нас тут силком не держат… Отработай только две недели и свободен.

— Да устраивает, — нехотя соглашается Сашка, вспомнив, как приятно удивила его сумма, прописанная в договоре.

***

Как в любой работе, в ломанье мебели есть свои маленькие секреты. Саша скоро приноравливается, и они начинают справляться ещё быстрее. Адам почти всегда отпускает его и остаётся сам сжигать обломки. В очередной раз, уже за середину лета, Адам говорит, когда они заканчивают: «Ты иди, Саша – мне спешить некуда… Только, это самое, мне нужно будет скоро уехать на пару недель… Повидать маму – она у меня сильно болеет. Придётся тебе поработать тут одному».

Без Адама работать оказывается куда сложнее. Ночи тянутся долго, и порой нападает беспричинная тревога. Иногда Саша откладывает инструмент и прислушивается: что-то мерещится, какое-то движение через стенку в цеху. Страшновато так сидеть без дела. Потом страшновато идти через пустой и словно замерший цех в туалет. Ещё в первую ночь отсутствия Адама Саша пытался открыть дверь, обтянутую кожзамом – она предсказуемо оказалась запертой. Потом положил руку на рубильник рядом с дверью: «Что-то будет, если нажать…», но не решился. Закончив, Саша выходит и всматривается в предутренних сумерках в шелестящий листьями лес: кажется, что лес подступил к производству ближе.

В конце августа Саше снится сон, что он заходит в этот лес и как-то почти сразу проходит сквозь него – за лесом оказывается пустырь. Саша идёт по пустырю, залитому лунным светом. Тут и там обнаруживаются следы человеческого пребывания: лежащие бетонные плиты, чёрные кабели, покрышки, разный мусор, мелкая мебель, игрушки – все поломанные и старомодные. Во всех предметах тут присутствует какая-то отталкивающая вывихнутость. Саша оглядывается – лес уже далеко. Внешняя сила заставляет всё идти и идти вперёд. Перед тем как проснуться, Саша ловит себя на тягостном ощущении, что не будет этому пустырю конца.

Адам возвращается в день, когда Саше приснился этот сон. С ним работать намного спокойней, предметы вокруг словно встали на свои места, успокоившись.

— Пойдём, посидишь со мной, пока я курю, – зовёт Адам, когда они сделали примерно половину работы.

 Они садятся на лавочку в курилку возле производства.

— Как твоя мама? — спрашивает Саша, нарушая молчание.

— А? Мама? — удивляется Адам. — Да, спасибо тебе. С мамой всё нормально…

И продолжает спустя довольно долгую паузу. — У меня на родине была роща недалеко от дома, у подножия гор. Я часто играл в ней в детстве с пацанами… Я приехал в этот раз, пошёл посмотреть на рощу, а там на её месте карьер, просто здоровенная яма. Камень добывают. Я подхожу, там мужик сидит в экскаваторе. Я не сдержался, говорю ему: «Да что же вы, суки, наделали?». А он мне в ответ: «А что наделали? Ты зачем ругаешься, уважаемый? Нам дома для людей надо строить…», — после этого Адам замолкает и больше не произносит ни слова.

***

На следующий день Адам угощает Сашу шашлыком. Мясо холодное, но всё равно очень вкусное; ещё маринованный лук, тонкий лаваш, пропитанный мясным соком и аджикой. Адам достаёт и себе контейнер.

— Знаешь, а ведь это я попросил тебя взять, — вдруг признаётся Адам, когда Саша заканчивает с пищей.

— В каком смысле? — удивляется Саша. Ему сложно представить, что Адам может здесь что-то решать.

— Ну, чтобы мы вместе работали. Сказал Валере, что со мной работать будешь ты.

— Хм, ничего себе… И почему выбор пал на меня?

— Да ты мне показался не слишком болтливым. И ещё показалось, что ты что-то понимаешь. Можешь что-то понять.

— Мне кажется наоборот, что я ничего не понимаю – что тут у вас происходит.

— Я не об этом… Есть люди, которые что-то чувствуют, у них лучше интуиция… Они ближе к сути, чем другие. Мне показалось, ты из таких.

— Что именно чувствуют, Адам?

— Ты можешь представить, что люди когда-то не умирали, не старились? Жили очень долго… И вещи, природа тоже – вообще ничего не старилось…

— Хм, звучит довольно необычно, — старается как-то смягчить Саня, решив, что этот Адам явно того.

— А теперь наоборот: всё умирает и старится. Мир словно охвачен порчей. Это станет понятно, если смотреть на что угодно достаточно долго. Люди не замечают… да потому что просто не хотят замечать… Это такая фаза, понимаешь? Фаза распада. Возможно, и она закончится, как всё заканчивается.

— И когда же она закончится?

— Да как когда… Ну когда всё достаточно распадётся, — слегка улыбается Адам.

Снова повисает привычное молчание, которое Саше теперь больше нравится, чем странные неловкие разговоры. Они доламывают оставшуюся мебель, Адам зажигает печь. Засунув руку за шиворот, он достаёт ключ на верёвке, снимает его. Открывает этим ключом дверь, обтянутую кожзамом. Саша с любопытством заглядывает внутрь: там совсем маленькая квадратная комната, не больше кладовки. Внутри ничего нет. Полы прорезиненные, на середине потолка что-то вроде выпуклой чёрной линзы. Если гадать, то Саша предположил бы, что комната медицинского назначения.

— Я щас дверь закрою, а ты нажми рубильник? — говорит зашедший внутрь Адам. Протягивает Саше ключ.

— Это зачем ещё?

— Просто нажми рубильник, сделай мне одолжение. И не открывай потом ещё минут пять, пожалуйста. Я тебя очень прошу… — Адам захлопывает дверь изнутри, не дождавшись ответа.
Саша повинуется, оценив угрожающие нотки в голосе Адама. Рубильник опускается, но ничего не происходит. Ожидалось, что что-то должно случиться или будет хотя бы какой-то необычный звук. Чтобы занять себя, Саша закидывает деревяшки в горящую печь. Выждав не меньше десяти минут, дёргает дверь: внутри пусто.

***

В мёртвый глухой час, когда город объят сном, на окраине, где возле леса обширная промзона, бирюзовый луч бьёт в небо, врезается в подсобравшиеся над промзоной тучи. Почти никто не видит необычного светового явления, длившегося лишь секунду. Только одинокая ворона, летевшая над лесом в сторону города, пугается, недовольно каркает и меняет направление, да сонный таджик, ехавший в газели в сторону промзоны, останавливает машину, часто моргает, отхлёбывает энергетика и, подавив мощный зевок, решает, что на сегодня эта ходка будет последней.

© Aldebaran 2025.
© Дмитрий Карелов.