***
Я хочу быть совой. Поднимите меня и подбросьте.
Я забуду про голость, про голод, про голос,
И про гордость – пока истончаются кости,
И пером обращается волос.

Я сова. У меня не глаза, а полушки.
Мои когти скребут по душе деревянного бога.
Я сейчас улечу, улечу, что мне ваши ножи и воздушки:
Ваша речь однонога.

Ночь такая, что хочется пить её воздух...
Вам же – водка и кровь, кровь и водка, и больше не надо.
Я устала, я стала совой, устремившейся к звёздам, –
Но не тем, что застыли в зрачках у камрада.

Я не знаю, как надо. Как не надо – я тоже не знаю.
Совы знают лишь то, что и так на духу, на слуху.
И вот так я сижу, и пол ночи твержу заклинанье:
Ухожу, ух-хожу я, ух-ху-ху. Ух-ху-ху. Ух-ху.


***
Вдыхаю август, и выдыхаю: скоро.
Внутри всё плывёт, качается, как деревья.
Как будто несётся к маме гречанка Кора,
И я ей кричу – скорее, давай, скорее!
А Кора смеётся: да, божечки, право слово!
Ногами стрижёт по насту немилосердно.
И солнце над ней – холёно, большеголово,
Таким оно и должно быть всегда, наверно.
Глаза закрываю: я знаю, она вернётся,
Её ждёт Аид, а меня – ледяное гетто.
Но прежде того – с разбегу в меня ввернётся,
Подарит кусок большого, чадного лета.
Зажмурюсь сильнее. Вдохну «с» и охну «коро».
И время переведётся и расщепится.
Качай меня, мама, я твоя девочка Кора.
Вдыхай меня, август, дуй на меня, я птица.


***
О, мои Одиссеи, Ахиллы мои, Менелаи!
Здесь до вас далеко, и пески укрывают дороги.
Караван всё идёт, и собаки почти что не лают –
Слава, боги.

И не знают собаки, какое теперь время года,
Им глаза застилают волны дурманящей пыли.
Нагоняют друг друга, и обзываются – «во́да!»
Каждый в мыле.

Воля ваша, но я остаюсь неизменной,
Незаметной, ведь я только часть нарратива
Моей Родины, вставшей с седьмого колена:
Ей противно.

Вы, Патроклы мои, не бойтесь сойти за злодеев,
Бойтесь хищника или какого чужого,
Их так много теперь между знакомых деревьев.
Слишком много.

Я плету свои нити, молчанием вас покрывая,
И химер не считаю, с ними никак не считаясь.
Одиссеи мои, Ахиллы мои, Менелаи, –
С вами Август.


***
на кисельном яру шоколадная плитка
и волны голубой молоко
что еще тебе дать государыня рыбка
ореол тебе нужен какой

вот орел тебе финист пронзенная птаха
синеоко глядящая вверх
где кончается панцирь земной черепахи
и качается вещий олег

вот арахис и финик и пальмовый войлок
твоя пойма по-царски полна
и не будешь добычей дешевых столовок
отдыхающих дома волна

что еще тебе надо какая надсада
фигаро лафонтен фуэте
заберет тебя папа из рыбьего сада
отвоюет сережки вон те

государыня рыбка оставшийся мальчик
королек уповающий на
что еще тебе надобно отче мой старче
чем тебе неугодна блесна


***
Просыпайся, Сизиф, просыпайся. Ты снова наказан.
Видишь гору? Она для тебя, бестолкового, стала.
Видишь камень? Смотри недоверчивым глазом:
Всё сначала, Сизиф. Всё сначала.

Просыпайся, Сизиф. Всё сначала, и это навечно.
Но не думай себе, а вставай и шуруй на работу.
Всё пройдёт, ну, конечно же, братец, конечно.
Но не это. Другое, наверное, что-то.

Для тебя, для придурка, вернулась назад Персефона,
Отвела, словно гостя, под белые под локоточки.
Думал, ты победил? Экай камень здоровый-то, вона!
Нам отсюда он кажется маленькой-маленькой точкой.

И работай, работай, пока не уснёт всё живое.
Чё ты встал на дороге? Солнце в пути, черномазый!
Всё, работаем, девочки, едем вперёд и не воем.

Ты наказан, Сизиф, ты наказан.


Читая Мандельштама
Золотистого меда струя из бутылки текла
Слишком бегло – был мед этот не настоящим.
Я смотрела на стену, на блик голубого стекла
От бутылки, как в ж-кристаллический ящик.

И растила я взглядом зеленый пустой виноград,
И срывала глазами его недоступную зелень.
Если ты возвратишься, то будешь, наверное, рад
Моему урожаю, и в верности будешь уверен.

Я забросила вышивку – только кресты да кресты,
Мне довольно крестов, однозначно, не вынести столько.
Собрала, распустила, потом завернулась в холсты,
И себя уложила куда-то на верхнюю полку.

Помнишь, в греческом доме?.. Да я и сама – не вполне.
Виноград на обоях не станет таврическим соком.
Только блик голубой на твоем золотистом руне,
Только мед все течет, очень бегло течет, очень долго.


***
Посмотри, Одиссей: вся Итака застыла, оскалясь,
И сопит Пенелопе в затылок, и держит за пряжку.
Пенелопа молчит, и не знает, зачем здесь осталась –
Телемах не зачат – не зачёт – остаётся за пряжей
Горевать и выкатывать гордые голые строки,
Выковыривать норов, смирять неуёмную шею…
Столько лет. Столько лет! И горят все возможные сроки.
Пенелопа молчит, в наказанье себе – хорошея.
Пенелопа не спит, и лицо заплывает кругами.
Пенелопа не ест, лишь худея, как любо Итаке…
Календарь облетает, и в небо летит оригами.
Женихи обступают, вопросы бросая – «Итак? И?..»
Измождённая женщина хочет скорее стать старой,
Чтобы волосы – пеплом, чтоб губы – тугою полоской.
Тихо в море… Земля для гостей запасается тарой.
Пенелопа ведёт по пробору колючей расческой.

© Aldebaran 2024.
© Корицкая Полина.