1.

Лена мучилась от желания пописать, но не просыпалась. Открыть глаза означало бы оказаться в реальности, которая казалась Лене мрачнее любого сна. А сон снился страшный, про темный город, по улице которого она бежала, и кто-то гнался за ней, кто-то, лишенный человеческого облика, но похожий на человека. Под ее туфлями хрустело битое стекло и несло смрадом из подворотен. Редко в каких окнах горел свет. Лена подбежала к одному такому, на первом этаже. Оно оказалось очень низко, как будто было подвалом. Лена постучала. «Помогите!» Свет мигнул и выключился. Она прислонила лицо к стеклу и увидела темные фигуры, которые склонились над женщиной. В полутьме кожа ее светилась. Дышать Лене стало трудно, сердце стучало тяжело. Фигуры расступились, и Лена узнала себя. От ужаса она задохнулась, и никак не могла сделать вдох. Тогда она дернулась и проснулась.

Открыв глаза, она некоторое время лежала, осваиваясь с этим миром. Чувство облегчения сменялось тоской. Она съехала с кровати по полосатому матрацу без простыни и на четвереньках поползла к двери. Паркет холодил колени. Под пальцами чувствовался мелкий сор. У дверного проема Лена поднялась, держась за стенку, открыла дверь. В квартире жили еще две девушки, подружки по несчастью, Лизка и Наташка, но сейчас, кажется, никого не было.

Лена дошла до туалета, села на унитаз. Струя журчала, и звук болью отдавал в висках. Лена закрыла глаза, и ее будто потянуло куда-то, вниз головой. Затошнило. Дыхание сбилось, потемнело в глазах, вместе с похмельем всплыли воспоминания о вчерашнем.

На нее вчера был хороший спрос, в верхних комнатах ее поимели трое лейтенантов. Она вспомнила, как поднималась по нагретым трескучим ступеням сауны вверх, вниз, туда-сюда. Ноги запутывалась в мокрой простыне. У ФСБэшников не было никакой дури, пришлось пить.

Сауна с шикарной отделкой, банкетным столом, бильярдом, настольным теннисом и прочими атрибутами культурного отдыха в тесном кругу личного состава. Их было человек десять. Весь отдел во главе с генералом, которого они называли папой. Кроме Лены – еще три девочки, Лизка, Наташа и какая-то незнакомка, худосочная, Ленка про себя назвала ее каракатица. Она сидела в дальнем углу и угрюмо молчала. Каракатица была некрасивая, и ее не брали.

Наташа, как самая опытная, сразу устроилась на коленях у генерала, смеялась над его шуточками, шептала что-то в большое оплывшее ухо, водила пальцем по лысине. Генерал кормил Наташу виноградом и вылизывал ей ушную раковину. Гладя на них, Лену передергивало, но, стоило отдать Наташке должное, стратегия была верна, ее не трогали - генеральская баба. Зато Ленке и Лизке пришлось отрабатывать и за несговорчивую каракатицу и за Наташку. Лизка быстро напилась и стала истерить: ругалась матюгами, бросалась с кулаками на мужиков. Сколько раз говорили ей – не пей на работе. Но она считала, что это ее «изюминка». Вчера, пьяная, голая, выбегала на улицу и пыталась броситься под проезжающий автомобиль. Поймали, привели обратно, надавали оплеух. Притихла. Ленка не вмешивалась, стараясь быть приветливой и не лезть на рожон. Не хотелось «сложных» ситуаций, отработать и быстрей домой.

Лена вспомнила, как устала от одного жилистого мужика, долгоиграющий оказался, измучил, по спине ее катился пот. Ей стало жалко себя, свое тело. От такой эксплуатации оно быстро придет в негодность, нужно будет подлатывать, лечить. На работе Лена старалась быть обезболенная, бухлом или наркотой, но долго так не протянешь.

В раковине валялась немытая посуда, соседки не убрали за собой. Лена, превозмогая тошноту и головную боль, включила воду и стала намыливать тарелки. «Посуда любит чистоту», – говорила мама, она никогда не оставляя ее на завтра. Она вообще не терпела бардак. Лене же передалось только мытье посуды, казалось, вода забирает тревоги, обиды, уносит в сливное отверстие всю налипшую за ночь грязь. Становилось легче. Может, мама потому с такой одержимостью всегда мыла квартиру?

А с каким энтузиазмом мама провожала ее в Москву, в большую жизнь, где дочка сделает «карьеру». Лена знала, что едет работать в эскорт, но все же не думала, что это окажется так трудно. По столичным меркам внешность ее оказалась не премиум, выбиться в высший полусвет не удалось, и работать приходилось много: в банях, саунах, дешевых гостиничных номерах. С того солнечного и многообещающего дня, когда она вышла на Киевском вокзале, прошло два года, за которые Лена пережила больше, чем за предыдущие двадцать лет. Жизнь неслась куда-то сумасшедшим галопом, и Лена, переставшая что либо понимать, не чувствовала в себе сил изменить направление ее движения. Лена будто падала вниз. Порой накатывала такая жалость к себе, плакала, выплакивая все до дна, и засыпала черным сном, в котором ничего не снилось. Лена могла спать долго, день, два. До тех пор, пока не вызовут на работу.

2.

Второй раз Лена проснулась в четыре. Туман похмелья рассеялся, его место заполнили стыд и острое желание спрятаться от себя. Лена нашарила на простыне телефон и набрала номер.

– Алло, – голос осип, она откашлялась. – Привет. Вит, у тебя что-нибудь есть? … Да, для твоей малышки… Как обычно, расслабиться, почитать? Есть? … Новое? … Капсула? … Ладно, приезжай. Жду.

Дверь в квартиру, обитая дерматином и снабженная видео-домофоном, открывалась наружу. Девочки часто принимали дома. Когда посетителей было много, сутенер присылал охрану. Лена вспомнила, как смущался Виталик первый раз. Чисто выбритый, накаченные бицепсы, грудак, а взгляд, как у ребенка – наивный, растерянный. Когда Лена вывела клиента в коридор, Виталик сидел на кухне пунцовый. Лена закрыла за клиентом дверь, встала напротив, и спросила, придерживая халат:

– Хочешь курнуть?

Виталик курил дурь и раза два в неделю ходил в клубы, где закидывался экстази, чтобы всю ночь танцевать. От монотонных ударов техно и однообразного движения за ночь вылетали из Виталика все мысли, он становился легким и пустым, и мог дальше жить бездумно. Вообще, у него были планы на будущее, он мечтал заработать денег и купить дом в селе Беглица Ростовской области. Родительский после смерти матери пришлось продать, деньги поделили между четырьмя ее сыновьями. Виталику досталось семьдесят тысяч. И теперь нужно было хотя бы сто. Но копить не удавалось. И Виталик приторговывал, для своих.

Механическая соловьиная трель огласила квартиру. Отодвинув большой, практически амбарный, засов, Лена впустила Виталика. Он заполнил коридор своими бицепсами и трицепсами.

–Принес?

– Ага.

– Покажи.

– Обычная капсула, желтая, - Виталик разулся и аккуратно поставил ботинки на полку. Засунул дырку в носке между пальцев, стараясь, чтобы не выскочило, прошлепал на кухню. – Ее надо делить на четверых. Целиком нельзя.

Небольшая кухня казалась темной из-за коричневого линолеума и деревянного потолка. Верх и низ кухонного гарнитура были разные. В углу висел старый телевизор. Окно занавешивала сиреневая тюль. Виталик сел на угловой диван и уставился на Лену. Она забивала косяк, рассеяно глядя перед собой.

– Что с тобой? – Виталик сочувственно поднял брови и потянулся было к ней, чтобы погладить, но не решился. – Бедная девочка. Что они с тобой сделали…

– Вит, перестань! – грубо оборвала она.

– Ну прости, прости, – он сложил руки на груди, как в молитве.

Лена «взорвала» косяк и глубоко затянулась. В восьмом классе она ходила на йогу и умела делать «полный вдох», наполняясь воздухом без остатка. Теперь она наполняла себя дымом. Медленно выдувая его из себя, смотрела на дым. Казалось, он хотел ей что-то сказать и свивался в странные иероглифы, которые нужно всего лишь разгадать.

Она молчала. Виталик тоже не знал, что говорить. Она открыла окно, в него ворвался холодный воздух. Лена стояла у окна, на сквозняке. Фигура, облепленная легкой тканью: выступающие ключицы, тонкое запястье и маленькая рука, которой она теребила на груди серебряную подвеску-скарабея. Волосы ее, темные и густые, были плохо расчесаны, но в них все равно хотелось окунуться носом. Острое умиление пронзило Виталика, нестерпимо захотелось ее обнять. Лена стояла с отрешенным пугающим выражением на лице, у Виталика поползли по спине мурашки.

–Пустота, – сказала Лена.

– Что?

– Внутри меня выжженная пустота.

– Иди ко мне, – Виталик подошел к Лене и все же обнял ее. Он прикрыл глаза, стараясь впитать ее боль.

– Ты же буддист? – спросила Лена.

– Жил в буддийском монастыре под Донецком, хотел стать монахом. От армии хотел закосить.

– И что?

– Не смог. Пошел в армию.

– Жаль.

– Да.

– И кто ты теперь?

– Не знаю. Наркоман, наверное.

– Скажи мне, буддист-наркоман, почему пустота у буддистов считается благом, а моя - отчаяние? Мне тошно от пустоты.

– Может, бросить тебе эту работу?

Лена высвободилась из рук Виталика и закурила сигарету. Виталик тоже закурил.

– Но… Если так посмотреть, моя жизнь не так уж плоха, – Лена обняла себя левой рукой за плечи, правую, с сигаретой, отодвинула от себя, и в этой позе сразу стала казаться надменной. – Я, считай, в шоколаде. Живу в Москве, денег зарабатываю нормально, не корячусь по восемь часов в день. Что думаешь, Вит?

– У тебя все хорошо будет. Я знаю. Чувствую.

– Уф-ф-ф! Замерзла, - она затушила окурок. – Пошли в комнату.

Они лежали рядом, Виталик на боку, Лена, положив голову на его накаченную руку. Он понимал, что ей сейчас нужно простое человеческое участие, присутствие кого-то рядом. Она отстраненно смотрела в потолок и слушала музыку. Играло радио джаз. Виталик старался не шевелиться, боялся напрячь бицепс, чтобы она не подумала, что ему тяжело. Он незаметно вдыхал ее запах. Сквозь парфюмерию пахло морем, солью, арбузом и почему-то мамой.

Зазвонил телефон. Лена встала, выдернула из телефона зарядку. Говорила отстранённо, по-деловому. Бросив телефон на тумбочку, посмотрела на него.

– Выезд за город. Отвезешь?

3.

Виталик надеялся, что они простоят часа два на Волокаламке, а может, вообще все отменится, у него даже мелькнула мысль увезти Лену в Беглицу прямо сейчас, свернуть со МКАДа на М4 и вон из Москвы. Все равно она не понимает направлений. Но Виталик представил, как через несколько часов дороги придется объяснять, где они, и как она скажет ледяным голосом: «Останови машину». Мысль была глупая.

Трасса оказалась на удивление не загружена. Навигатор показывал, что до коттеджного поселка Истра-парк тридцать минут. Проезжали странное сооружение – узкую желтую пирамиду высотой метров двадцать, такую нелепую среди жухлых подмосковных полей и складских алюминиевых сооружений. У Виталика неприятно подвернуло желудок и какая-то изморозь прошла по рукам.

– Какое странное здание. Что это?

– Не знаю, – Лена была сосредоточена в себе. – Какая-то пирамида. Усиливает энергии космоса или что-то типа того, – она без интереса проводила пирамиду взглядом и отвернулась к окну.

Въезд перекрывал шлагбаум. Виталик посигналил.

– Номер дома набирайте. Вон, видите, на столбе, – крикнул в открытую форточку охранник и сразу же закрыл ее, прячась от холодного воздуха ноября.

– Какой дом? – спросил Виталик у Лены.

– Семнадцать.

Виталик набрал. Ответил веселый мужской голос.

– Я вас алло!

– По вызову.

– Заезжайте.

Мощеные плиткой дорожки, зеленый не по-ноябрьски газон, двухэтажные домики с портиками, балконами, яркой черепицей на крышах. Семейный рай. Они с Леной могли бы здесь растить детей, играть с ними в бадминтон на лужайке. Виталик вел машину по аккуратной улочке вдоль кадок с еловыми деревьями и думал: «Что нужно сделать, чтобы жить в этих уютных домиках недалеко от Москвы? Убить, украсть, продать душу?».

Он остановился возле нужного номера. Сквозь решетчатый забор виднелся светлый аккуратный дом. Калитка была открыта.

– Я пошла, – Лена невнимательно поцеловала его в щеку, избегая встречаться взглядом. Равнодушно хлопнула дверью.

Виталик смотрел, как она удаляется по мощёной дорожке меж голубых елей. Тонкие ноги в черных колготках, широкая шуба, черные волосы. Походка. На высоких каблуках она балансировала, держась, словно за соломинку, за яркую розовую сумку на ремешке. У Виталика сжалось в груди. Она уходила туда, где с ней будут делать отвратительное, где ее будут использовать как вещь. Глаза заслезились, елки поплыли, Лена превратилась в черно-серо-розовое пятно, которое скрылась за поворотом. А была ли она? Теплая, пахнущая морем. Всегда, даже когда Виталик смотрел на неё, она казалась ему нереальной.

Он утер рукавом слезы. Несколько раз ударил ладонями по рулю и вышел из машины.

– Стой! Стой! – он шел за ней.

Лена, которая уже взялась за ручку входной двери, оглянулась. Заулыбалась. Виталик бежал.

– Я с тобой, – сказал он, поднимаясь по мраморным ступеням.

4.

Дверь открыл невысокий молодцеватый мужчина, одетый в узкие джинсы и приличный, в ромбиках пуловер.

– Вы один? – Виталик бесцеремонно вошел в прихожую и пересек, не разуваясь, длинный холл, заглядывая по очереди во все комнаты.

– Вас не учили разуваться? – мужчина в ромбиках спешил за Виталиком.

Он наконец догнал его и стал обходить спереди, заискивающе заглядывая Виталику в лицо.

– Может, хотите на второй этаж заглянуть?

Виталик испытующе посмотрел на мужчину.

– Хочу!

Пахло гидропоникой, копченой колбасой и дорогим виски. Фоном шел благополучный аромат чистоты. В прихожей Лена заметила детские ботиночки. Девочка лет пяти. Лена прошла в гостиную. Полукруглый диван оливкого цвета, декорированная под камень стена, простой деревянный стол и стулья с выгнутыми спинками, картина из замысловатого древесного узора и вкраплений синих эпоксидных жил. Стильная люстра из пяти небольших цилиндрических плафонов и в человеческий рост бонсаи у окна. Шторы, ковер, плед, подушки на диване – все говорило о присутствии женщины.

Виталик и мужчина спускались со второго этажа.

- Ну что? – усмехнулась Лена. – Все чисто?

– Да, – Виталик был напряжен: сжатые кулаки, выдвинутая вперед челюсть.

– Давайте разберемся с оплатой. – Лена кивнула на Виталика. – Деньги отдайте, пожалуйста, ему.

– Да, да, конечно, – мужчина достал из кармана джинсов купюры, протянул.

Виталик пересчитал. – Берете на всю ночь?

– Мы же обсудили по телефону, – мужчина терял терпение, у него быстро и раздраженно задергалась нога.

– Я буду в машине, – сказал Виталик. – До утра.

Лена кивнула и сняла шубу.

– Куда ее, в шкаф?

– Положите сюда.

Хлопнула дверь.

– Присаживайтесь. Выпить хотите?

– Лучше покурить. У вас тут характерный запах.

Хозяин, которого Лена про себя назвала Ромбик, скрылся в прихожей. Лена услышала, как три раза провернулся в замке ключ. Она присела на краешек дивана. Интересно, куда он ее поведет? В супружескую спальню?

Ромбик вернулся. Было в нем что-то маньячное: вертлявый, худой, с тонкими губами и женским подбородком. Такие склонны к жестокости, Лена знала.

– Можно на ты? – спросил он.

– Оф кос. Амиго, – стараясь расслабиться, Лена становилась развязной.

– Тогда пошли.

Он повел ее через гостиную в проход за ширмой, где оказалась лестница в подвал.

Лена остановилась. Спазм страха сжал внутренности. Там, в подвале, Виталик не проверял.

– Не бойся, – Ромбик открыл дверь. – Всего лишь баня.

Пахло нагретым деревом, жаром камней, вениками, какими-то ароматическими маслами и опять гидропоникой. В обитой деревянной вагонкой комнате стоял диван и простой журнальный стол со стеклянной столешницей. На ней – полупустая бутылка с виски. Кольца кальмара. Фрукты. И пять стаканов. Лену это напрягло, и она почти не обратила внимания на странную цилиндрическую штуку – что-то вроде каменной тумбы с иероглифами, в дальнем углу.

– Присаживайся. Хотите… Хочешь вина?

– Ты не один?

– Ну, честно сказать, нет. Ты не волнуйся. Мы заплатим, без посредников. Если пообещаешь, что это будет наш секрет.

Из парилки вышли остальные мужчины. Их было четверо, красные, в полотенцах, они по-идиотски улыбались и смотрели на нее с тем дебильным и похабным выражением, с каким мужчины смотрят на женщин, которых не любят, но собираются поиметь. Лена достала из сумочки телефон.

– Зачем? Мы же по-хорошему. Никто не будет тебя заставлять или делать тебе неприятно. Просто заплатим в пять раз больше и все. Была двадцатка, будет сотня. Только кипишь не наводи. Отработаешь и поедешь. Тем более, тебя ждет твой амбал.

Рядом с Леной на диван сели двое, Ромбик и толстяк. Оба держали хайболы и, позвякивая льдом, отпивали по глотку. Трое других выжидательное стояли напротив.

Лене захотелось стать невидимой. От страха в теле появилась противная слабость.

– А если я хочу уехать?

– Мы отпустим тебя, – миролюбиво ответил Ромбик.

– Почему вы не сказали, что вас пятеро. Хотели сэкономить?

– Дело не в этом, – начал он. – У нас, понимаешь, такая фантазия, чтобы одновременно. Но красивые девочки, вроде тебя, не соглашаются на такое.

– Какая тебе разница, – начал уговаривать тот, что справа: грузный, полноватый мужчина с белой, в родинках, кожей.

– За один раз как за пять, да еще без комиссии – нормуль так, – добавил длинноволосый и худой, похожий на рок-звезду. Он присел в кресло рядом со столиком и отделил карточкой от горки порошка дорожку, начал раскатывать.

– Мы еще накинем. Нормально будет. Лично от себя добавлю, – сказал кряжистый и кривоногий мужчина, похожий на борца. Он стоял, подсунув большие пальцы под полотенце и задрав подбородок, смотрел на нее сверху вниз.

Лена молчала. В потайном кармане юбки лежала капсула. Если она действует как экстази или амфетамин, то ей будет по-фигу, может быть даже по приколу.

– Вы обещаете, что не будете меня бить или делать что-то, чего я не захочу.

– Суету не наводи. Все будет нормуль.

Сто тысяч. Можно месяц спокойно жить и искать другую работу. Еще матери останется послать.

– Деньги вперед.

– Хочешь виски? – перед ней присел на корточки пятый из мужчин, обычный, чуть обрюзгший, с серыми прямым волосами и сонным лицом.

– Я бы и от остального бы не отказалась. А где туалет?

Лена проглотила капсулу, запила водой из-под крана. Нажала смыв на туалетном бачке. Включила и выключила в душевой воду. В ванной комнате было натоплено и уютно: разноцветные тюбики с шампунями и бальзамами, маленькие полотенчики для рук. Лене захотелось лечь на ворсистом коврике и всю ночь слушать, как поют в бойлерной трубы. В дверь вежливо постучали.

Рядом с горкой порошка тянулись три белые «дороги». Поблескивал в хайболах вискарь.

– Кокаин будешь? – предложили Лене добряк.

– Давай.

Он протянули ей обрезанную коктейльную трубочку.

– Нюхать через долларовые купюры – снобизм, – пояснил он. Лене было все равно, она присела на корточки и втянула.

Кокаин на Лену всегда действовал странно: сначала сжимались ноздри и переносица, потом горло и давило на виски. А затем радостно, с предвкушением сдавливало сердце. Лена как бы вся собиралась сама в себе, и ненадолго воспринимала все очень четко. Но это состояние проходило буквально через пять минут, она становилась раздерганная, суетливая, и понимала, что вернуть ясность можно только одним способом – понюхать еще. Лена не любила кокаин. Но и не отказывалась. На нее скоро должна была подействовать капсула, кислота по-любому перешибет действие кокаина.

Мужики, не обращая на нее внимания, разговаривали.

– Не буду я эту хрень, – борец брезгливо показал порошок. – Мне курнуть по кайфу.

– После шмали секс не тот. Меня от нее разбирает. Это с женой хорошо, а так, – Ромбик стянул себя свитер с ромбами и оголил неразвитое тело. Как у подростка. – Дэн, катнешь?

– Кому еще? – длинноволосый снова стал скрести по стеклу столешницы картой.

Все, кроме полного в родинках, хотели кокаина.

– Толстый, ты че? Мама не разрешает.

– Да, сердечко, честно сказать, барахлит.

– Какое нахер сердечко. Ты себя видел?

– Он боится, что у него с кокаина не встанет.

Все заржали, толстяк покраснел.

– Ладно, сволота. Веди свою дорогу. Или как там у вас, нариков, говорят.

– Э! Че за варианты? Каких нариков?

– Не обращай внимания, он же бухгалтер. У него лексикон не тот.

–Только знайте, в баню после этого вредно.

– Че это за каменюка? – показывая на каменную тумбу в иероглифах, спросил добряк.

– Колонна из египетского храма или типа того. Хочу захерачить арт-объект. Стол дизайнерский или че другое.

– А чего здесь?

– А куда его?

– Выкинь.

– Жалко. Красивая вещь.

– Пойдем, попаримся! – предложил Лене невзрачный.

Лена разделась в туалете: скинула юбку и кофту, стянула и аккуратно запихнула в карман колготки. Нижнее белье не стала снимать. Обернувшись в полотенце, зашла в парилку.

Низкий потолок, красный свет и нагретое дерево напоминали о сексе. Лена часто работала в банях. Париться и трахаться было для мужчин явлениями одного порядка, то, что они делали для здоровья, не забывая при этом бухать, курить, а некоторые – употреблять наркотики. После кокса жар парилки казался неприятным, еще этот мужик лез с расспросами. «Как давно работаешь?», «Добрый ли у тебя сутенер?», «Нравиться ли тебе работа?».

Лена всегда отвечала, что ей нравится секс, поэтому она работает проституткой. Это их расслабляло, настраивало на дружеский лад. Вообще, Лена заметила, что нормальным мужикам перед сексом нужен хотя бы минимальный человеческий контакт. А вот те, которые «со странностями», наоборот, дистанцировались от нее, старались не общаться. Лена боялась таких.

Заглянул борец.

– Пойдем!

Невзрачный потянул её за руку. У Лены вдруг сильно заболела голова.

Диван уже был разложен и застелен простыней. Лена стояла, придерживая полотенце. Ее ждали. Борец поглаживал свой член сквозь полотенце. У Ромба нервно подрагивала верхняя губа. Капсула все не действовала, остро ломило виски и как будто нагревалась макушка. Лене стало муторно, будто вот-вот стошнит.

– Можете подождать? – плаксиво попросила она. – Я еще не готова.

– Давай еще по дорожке, и приступим, – длинноволосый щедрым жестом пригласил всех к столу.

На столе уже было готово.

– За неутомимость, господа! – произнес Ромбик, и шумно понюхал сквозь стодолларовую купюру. Лена тоже не стала отказываться, втянула, нос защипало.

5.

Ее раздели. Сняли полотенце, лифчик, трусы. Без смешков, без издевок. Очень по-деловому, будто кран чинили или ремонтировали машину. Усадили, голую на диван, в несколько рук принялись трогать и натирать маслом. Опрокинули назад. Подхватили под руки. Раздвинули колени. Первый вошел борец. Лена не успела заметить, как выглядел он без полотенца, но судя по ощущениям, член у него был маленький, но злой, как осиное жало. Но Лена плохо чувствовала, будто на обезболивающем. Сильно болела голова.

От кокса лица мужчин стали напряженно вытянутыми, на челюстях ходили желваки. Члены их, похожие на грибы, вырастали из человеческих тел, как нечто чужеродное. Лена вспомнила как кто-то из камеди-клаба шутил, что половые органы – это пришельцы. Она усмехнулась.

Давно, когда только появилась порнографическая литература еще плохого черно-белого качества, мальчишки во дворе показывали брошюрку с картинками из Камасутры. Там была копия гравюры под названием «Стадо коров». Лене было семь лет, и это изображение навсегда запало ей в память, – мужчина и пять женщин, которых он любил: руками, ногами, нефритовым стержнем. Ее ситуация могла бы называться стадо быков. Интересно, была ли такая глава в Камасутре?

Головная боль стала невыносимой. Лена сконцентрировалась на ощущениях в макушке. Ее отвлекали. Она закрыла глаза и попыталась расслабить напряженные мышцы на лбу, макушке, затылке.

– Давайте трахнем ее на этой глыбе. Будет угарно, – предложил длинноволосый.

– Типа, сатанинский ритуал?

– Нормуль!

– Слушайте, она отключилась?

Лена промычала и приоткрыла глаза.

– Развезло ее от кокса и вискаря.

– Ладно, так даже прикольней.

Ее понесли под руки и под ноги. Положили на жесткое. Камень приятно холодил спину. Боль отпустила. Лена открыла глаза.

На потолке струились световые волны. Древесина текла линиями, сворачивалась в сучки, пульсировала и изгибалась. Предметы потеряли плотность, превратились в световые пятна, в разводы, состоящие из мелких световых частиц, которые роились и двигались, создавая иллюзию формы, то распадающуюся, то собирающуюся опять. Материя перестала быть твердой. Она текла. Это было красиво и смешно. Смешно от того, что все считают мир материальным. Это так глупо. И ведь она сама тоже так считает. Но теперь-то она увидела правду.

До Лены донеслись странные звуки. Она прислушалась. Все вокруг казалось было заполнено музыкой, тихой и торжественной, как фуги Баха. Над Леной склонилось странное существо: изо-рта его, когда он говорил, вылетали клочья ветоши, а волосы шевелились, словно клубок змей. Глаза его походили на ямы, они звали ее прыгнуть внутрь. Лена не хотела в них смотреть, но они притягивали. Чернота была магнитом, черной дырой с непреодолимой гравитацией внутри. Она не выдержала. И исчезла.

6.

Не было ничего. Но она была. Она знала что есть, но не знала – кто она. От этого незнания становилось страшно. Нужно было найти себя, схватиться за что-то, чтобы выстроить представление о себе. Она попыталась вспомнить. Ничего. Пустота. Темная глубина материи, лишенная малейшего проблеска смысла. Ни упорядоченности, ни хаоса – ничего. Может быть она была этой чернотой?

Она охватила темноту вниманием и ужаснулась – бездна была столь велика и безжалостна, и в ней не было места для причин. Раствориться в ней значило навсегда потеряться. Это было ужасом, сравнимым со смертью.

Надо было за что-то зацепиться. Хотя б одно ощущение, вокруг которого она снова выстроит себя: вкус воды, боль, запах, звук. Ничего. Дыхание! Должно быть дыхание.

Она пыталась вдохнуть. Грудь расширилась, живот. Ощущения воздуха не было. Он был не нужен здесь. Дыхание оказалось нелепым набором действий, пародией на них. Спасение было неожиданным - появился звук. Кто-то кричал. Ее звали.

– Неет! Неей-т! Неейу-нет! – звук был искажен, но она вынырнула на него из темноты и поняла, что накрыта пленкой слизи. Толстый, прозрачный слой предохранял ее.

За пленкой были какие-то существа. Они кричали, но звук, попадая на пленку, превращался в капли, чернел и медленно проникал внутрь. Она видела, как темные капли движутся сквозь слой слизи. Пройдя ее, пятна превращался в мычание, кашель, утробный гул. Понять его было невозможно, но существа за пленкой явно страдали, страдали от того, что хотели вернуться в рай, хотели и не могли. Она, первоматерия, темная бездна, порождающая саму себя, и была раем. И она впустила их.

7.

Алтарный камень холодит спину. Надо мной – небо. В святилище нет потолка. Чтобы великая Неейунет сошла в ритуальный зал с Небесного Саиса.

По стенам пляшут тени от огней, дым благовоний щиплет ноздри. Верховная Урет, правительница двойного храма, говорит, что дым выгонит человеческие слабости из тел. Они превратятся в животных, в малых и средних нечеру, выпустят на свободу ка. Я лежу голая. На шее амулет. Серебряный Скарабей, знак великого Хепри. Но я не чувствую в себе богиню. Мне холодно и страшно. Я жду.

«На алтаре в тебя войдет хекау великой Неейунет, – говорит Верховная Урет. – Ты получишь ее ху. И станешь богиней. Они будут с почтением входить в тебя. А кто воспримет тебя как обычную женщину – сойдет с ума. Потом ты будешь жить в Дуате в небесном городе Ше-Си и питаться у озера огня. Неейунет – богиня-матерь и мать богов. Несозданная Великая, родившая Ра. Проси, чтобы она почтила тебя присутствием, наполнила тьмой».

Я лежу голая на алтаре. Камень холодит спину. Верховная Урет и служительницы поют, призывая Четырех Великих: «Нун неейунет, хух хаайухет, кук каайукет, герех-герхет». Имена богов разносятся по храму. Я приношу в жертву себя. Как каждая женщина, я отказываюсь от тела. Они отдают его мужам и детям. Я - богине.

Подобно тому, как мы съедаем мясо священного бога Аписа, разделив между всеми, они разделят между собой меня, мое Хат, ставшее вместилищем Великой. Чтобы возродился бог и разлил Нил, и дал обильные всходы. Каждый мужчина станет мне мужем, отдаст свое семя Великой Неейунет.

Если бы можно было проспать ритуальное унижение и проснуться уже в Дуате. Но тогда взвесит сердце мое на весах Тот, и окажется оно слишком легким, и Хер-Ур не позволит зайти в священную ладью, а отдаст меня на съедение Апопу. И жизнь моя будет напрасной. Я навлеку страдания на свой ном, поля не будут обильно орошены Нилом, придет голод, и соседи завоюют наш край, вырежут мужчин и разрушат храм Великой Неейунет, той, которой служу я, для которой было создано тело мое. Двадцать лет я упражняла и холила его. Я натирала его маслом скоробея, чтобы сделать выносливым, я пила отвар урей, чтобы бессмертие пропитало его. Теперь оно совершенно, как Солнце – око Хора, как Луна – Нуна глаз. Каждый месяц мое Хат оборачивается от жизни к смерти, так пульсирует во мне Великий ритм. Все внутренности мои подобны рубинам. Я – чиста, и делаю, о великая Неейунет, подношение, дарю тебе тело мое, мое Хат. Войди в меня. Стань мной. И позволь стать тобой. Великая Неейуанет, ожидающая супруга. Пусть они придут и оплодотворят мир. Принимаю! Принимаю! Принимаю!

Вечная девственница и великая мать. Не принадлежащая никому, но доступная многим. Возьмите. Я буду благодарить. За боль и сладость, за кровь и семя, за жизнь и смерть. Я буду любить каждого из них.

8.

Все с самого начала происходило странно. Она вела себя как отмороженная, говорила медленно. А на диване, когда раздели ее, вовсе отключилась. Я пробовал трясти, мало ли. Она промычала, что, мол, все окей. Ну ладно, думаю. И тут нашему Ринго пришла в голову мысль трахать ее на этом алтаре. Какая-то древняя египетская муйня с иероглифами. Форма у него оказалась удобная, и по высоте, и вообще. Можно сразу со всех сторон подойти. Мы ее перенесли, и тут в нее словно что-то вселилось. Она открыла глаза.

Знаете, какие зрачки у ведьм в фильмах ужасов – черные и на весь глаз. Так и у нее. Огромные, черные и такие магнетические, что трындец. Страшно. Ее начали трахать. Я ждал своей очереди, пил вискарь и смотрел. Как вдруг она заорала, глядя куда-то вверх. Я не разобрал, что-то типа «принимаю». Не понял вообще, к чему она. Она смотрела в потолок, но видела будто что-то другое, какое-то параллельное пространство. Потом закричала: «Нет!» И все отпрянули, а я оступился и уронил стакан. Мелькнула мысль, что Андрюха кастрирует меня за свои фирменные хайболы. Он, кстати, стоял между ее ног, тоже, походу, струхнул немного. Она посмотрела на него, поманила рукой и что-то сказала на непонятном языке, типа, чечера-мучера. Толком не разобрать.

Я видел, что каждый, кто ее трахал, впадал в какое-то исступление, падал рядом с ней на колени и начинал рыдать. Трындец как страшно, когда плачет мужик. И главное непонятно, что с ними происходило. Его отталкивал следующий, входил и.. с ним было то же самое, он сначала зверел, а потом плакал, тыкался лицом в ее грудь, искал губами сосок, руки ей целовал. Она как будто превращала их в дебилов или младенцев. Смотрела на каждого неотрывно, пока тот не кончит. А когда он оседал, жалкий и мокрый, хватаясь за каменную тумбу руками, она провожала его взглядом, и смотрела на следующего. Было что-то нечеловеческое в этом взгляде, у меня мурашки пошли.

Я не смог. Зассал. Начал пятиться к выходу, когда настал мой черед. Уже открыл дверь, переступил порог и оглянулся. Никогда не забуду этот взгляд. У меня от него теперь на всю жизнь ужас. Она смотрела так, будто не женщина, а какое-то чертово сверх-существо, она меня видела, видела самую мою суть. И звала, тянула. Хорошо, что зазвонил чей-то телефон. Она обернулась, и я драпанул.

9.

На него как будто кто-то смотрел, напряженно и бестрепетно. От взгляда этого, хотя Виталик его даже не видел, а только чувствовал, становилось трудно дышать. Вит вздрогнул и проснулся. С черного неба смотрела Луна. У нее было лицо старухи.

Вит помнил, что в детстве пятна на ее поверхности всегда казались ему женским лицом, то молодым, то старым. «Странно, что какие-то кратеры на поверхности далекой планеты могут так меняться».

После расставания с Леной Виталика не оставляла тревога. Он не стал выезжать за территорию поселка, нашел тупик и припарковался. Здесь лежала куча строительного мусора и росли тополя, а не декоративные елки в кадках. Виталик пытался спать. Тревожный и зыбкий сон временами накатывал на него, но то и дело прерывался от мелькавших веток. Одежда от сидения в машине казалась влажной, с выключенной печкой Виталик мерз.

В два часа ночи он не выдержал и отправил Лене сообщение. У них было так принято, если девушка оставалась на ночь, то высылала два-три сообщения, что все хорошо. Виталик написал на ватсап. Лена не ответила, и, судя по всему, даже не посмотрела.

От мысли, что она крепко спит рядом с клиентом, у Виталика перехлестнуло горло. Но он еще полчаса выждал, успокаивая дыхание и яростно сжимая эспандер сначала левой, потом правой рукой. Наконец, написал. «Как ты? В порядке?» Ноль внимания. Поколебавшись, Виталик позвонил. К телефону не подходили, гудок оборвался и спокойный женский голос сказал: «Абонент не отвечает или временно недоступен». Виталик представил, что Лена лежит окровавленная, а субтильный ублюдок в мудацком свитере разбивает о стену ее телефон. Жар сразу же прилил к лицу Виталика. Он резко повернул ключ в зажигании.

Калитка во двор и дверь дома оказались открыты. Это странно. Виталик точно помнил, что субтильный за ним закрывал. Не сомневаясь ни секунды, Виталик зашел в дом. Чуйка подсказывала, произошло что-то.

Света в доме не было. Виталик пробежался по уже знакомому маршруту, заглядывая в комнаты на первом и втором этаже. Никого. Под ложечкой неприятно засосало. Он спустился в гостиную, где оставлял Лену. В дальнем углу, за ширмой, светился проход. Виталик ринулся. Пройдя по короткому коридору, он оказался в большой, обитой деревом комнате. И сразу увидел ее.

Лена лежала на какой-то округлой каменной тумбе. Руки ее были раскинуты, будто она распята, чуть распласталась грудь. Ноги согнуты, колени сильно разведены. Виталик невольно посмотрел туда. Показалось, что он видит пламя, как будто вулканическая трещина между ног. Виталик заставил себя отвести глаза. Должно быть, померещилось от недосыпа. Он огляделся.

На журнальном столике литровая бутылка виски. Почти пуста. Следы от порошка. Закуска. На диване сидит толстый голый мужик, с дебильным лицом, и, пуская слюни, жрет виноградную гроздь, не отрывая от ветки ягод. Другой голый мужик, коренастый, с волосатой спиной, стоит на четвереньках и бьется макушкой о каменную тумбу, периодически вскрикивал что-то странное, какое-то «мянолахинду». Худой и длинноволосый сидит на полу и плачет, размазывая сопли по лицу. Субтильный, тот самый, который «клиент», лежит в позе эмбриона и вздрагивает, то ли от холода, то ли от испуга. Виталику стало страшно. Какого хера здесь произошло? Отравление коксом? Или что они употребляли. Лена? С ней что?

Он подошел к ней, склонился. Глаза ее были открыты и смотрели в потолок. Зрачки сильно расширены и изредка шевелятся, будто она наблюдает за кем-то или чем-то невидимым. Виталик потряс ее за подбородок, она посмотрела сквозь него, ничего не сказала, а снова уставилась вверх. Он решительно стянул с дивана простыню и плед. Толстяка, который испуганно затрясся, пришлось согнать на пол, где тот продолжил жрать, запихивая в рот сушеные кольца кальмара вместе с упаковкой.

Виталик поискал одежду Лены. Она оказалась в ванной комнате, лежала аккуратной стопкой на стиральной машинке, рядом стояла сумочка. Взвалив Лену на плечо и держа ее вещи подмышкой, Виталик пошел. В прихожей накинул сверху на Лену шубу, взял сапоги.

Машина стояла прямо у ворот. Но Виталик долго не мог найти ключи в кармане, мешала свисающая с Лены простыня. Он суетился, надо было скорее уехать, а еще он боялся, что Лена мерзнет. Наконец, сигнализация пикнула. Виталик открыл дверь и аккуратно положил Лену на пассажирское сиденье.

С тех пор как Виталик свернул на МКАД с Волоколамки, а потом съехал на Ростов-Дон, прошло десять часов. По бокам дороги стоял лес, уже совсем голый и похожий на рыбьи ребра. Снег лежал плавными холмами и впадинами, напоминая женское тело. Полуденное солнце светило ярко, и небо, высокое и синее, дарило спокойствие и простор. Лена спала. Виталик одел ее в кожаную юбку, свитер, шубу, и закутал ноги в плед. «К черту эту Москву. Не вернемся. Спрячемся от всех. И будем счастливы». Так думал он и ехал в родную Беглицу, еще не зная, что в сумке у Лены лежат сто тысяч рублей, и теперь хватит денег, чтобы купить там дом.


© Aldebaran 2021.

© Мария Косовская.