Ну, сколько раз нужно сказать человеку, чтобы он отьебался от тебя? Неужели после моего закатывания глаз и откровенного хамства ты будешь продолжать носиться за моей тенью? Бестолковое, бестолковое грязное животное!

Я хочу говорить о желании нарушить все твои столбцы границ, взьебнуть твое тело, истязать душу. Неуравновешенные люди, пустоголовые уродцы, которые скачут возле меня и чешут свои жопы.

Всё неприкосновенное для них не таинство, а пища. Всё укутанное бережливо для них – дремлещее дитя, которое хочется бросить об пол.

Остервенелые головы, летающие вокруг, как стая оголтелых, вонючих псов! Да и те не желали себе такой жизни, и те скулят и поджимают хвост, как услышат крик. Но не они, не эти узурпаторы говносливов. Горные козлы мне милы больше чем они. Чем эта рвань, эта падаль, глядящая на тебя, с ножом за спиной. Держи нож крепче, трусливая сука, держи так, что бы твое орудие убийства пугало не только тебя, но и твою жертву. Ты хочешь меня? Я тебя не боюсь. У меня арсенал, вычищенный до блеска. Береги свои погребальные ямы, которые люди называют глазами, береги их, иначе блеск озарит, проникнет в тебя и выебет изнутри.

Каждый день я иду и вижу тебя, чувствую твою вонь, слышу твое ебучее дыхание. Я блюю, держась рукой за сердце, как только захожу за угол дома. Да из меня выходит больше тошноты, чем той блевотины, из которой ты состоишь.

– То есть, Вы хотите сказать, что окружающие вас люди, слишком навязчивы?

В светлой, украшенной цветами и книгами комнате на больших креслах сидели две женщины.

– Да.

Тамара Николаевна опять стала записывать что–то в свой блокнот, кивая головой.

– Я бы хотела сделать заявление, Тамара Николаевна.

– Да, я Вас внимательно слушаю.

– Блокнотик ваш говняный меня раздражает ужасно.

Тамара Николаевна вновь сделала пометку в блокноте, и, приспустив очки, обратилась:

– Надо тебя на помойку снести.

– Это Вы мне?

Тамара Николаевна, будто пробудившись ото сна, ответила:

– О, нет, я эту Фикусу, что позади Вас. Он умер.

Я повернула голову назад.

Сзади действительно стоял полуживой фикус, который буквально молил о погребении.

Выйдя из кабинета Тамары Николаевны, я долго не могла выкинуть из головы сраный фикус.

Очень странно, но мне его было не жаль, мне, скорее, было смешно. Он был смешон. Такой засохший, голый цветок, который сказал мне, улыбнувшись, как только я к нему повернулась:

– Здрасте. Я на помойку хочу, извините.

На глаза попался дворник, который мел своей метлой так, будто ему за это обещают в конце месяца золотой дворец. Я попыталась обойти его состязания со снегом и метлой, но он делал шаг в мою сторону. Я шаг – он шаг.

– Блять! Отьебись!

Дядька с красной мордой, идущий рядом, вздрогнул, и с укором взглянул на меня.

«И ты отьебись», почти вырвалось у меня, но вышло только:

– Извините.

Дворник, который был укутан как кочан капусты, в 700 платков, наконец, обратил внимание на происходящее, но его руки автоматически продолжали мести снег.

«Какие же вы козлы все», подумала я про себя, и направилась к метро.

Моя вакханалия с ворчаньем не прекращалась, я была наполнена таким количеством зла, что:

– Сука, вас всех пора снести на помойку!

Мент, патрулирующий около касс, оглянулся на меня.

Доставая из кармана тройку, я продолжала исходить словесным поносом.

– Почему бедолага фикус удостоен помойки, а вы нет? С чего, нахуй, вообще такое решение?

Мамаши, придерживая своих отпрысков–первоклашек за портфели, торопились покинуть локацию, в которой находилась я.

Старушка, что стояла неподалеку от меня, хихикала, доставая из кошелька проездной. Она так ухихикивалась над моими излияниями, что ее белые щеки побагровели.

На тот момент, когда я начала вслух сравнивать человеческую жизнь с жизнью земляных червей, передо мной буквально вырос полицейский.

– Тишину в общественном месте нарушаем.

– Какую тишину? В метро тишина, по-вашему? – пытаясь пройти мимо полицая, возмутилась я.

– Тишину в общественном месте нарушаем, я повторяю, документы свои приготовьте.

Старушка уже хихикала около меня, и, проходя совсем близко, медленно, словно черепаха, не скрывала своей потребности в откровенном смехе.

Я одарила ее взглядом, описания которого я еще не придумала. Но это было что–то среднее между желанием уничтожить и желанием заплакать навзрыд.

Полицейский не унимался, а люди проходили мимо и смотрели на меня, как на местную сумасшедшую.

– Тишину в общественном месте, гражданочка, нарушаем? Документики предъявляем, или пройдемте со мной для выявления личности.

В глазах у меня совсем немного потемнело. Я, было, воспользовавшись настоящим моментом, хотела сымитировать обморок, но, немного покосившись на левую сторону, поняла, что фокус не удастся, так как из кабинки выходил еще один полицейский, поправлявший на себе штаны. Он был похож на жирного голубя, который не спеша, но все же с интересом идет к куску заветренного хлеба.

Шум в метро стал усиливаться. На мгновенье мне показалось, что хихикающая старушка исчезла, и мне стало как-то не по себе. Я вспомнила фикус, который стоял у Тамары Николаевны. Мои флюорографические видения нарушил полицейский, который тащил меня за рукав в кабинку.

Заведя меня в пропитанную потом стеклянную ментовскую кабинку, они сказали сесть на стул.

– Когда вырасту, мечтаю стать рыбачкой.

Менты, не обращая на меня внимания, передвигали с место на место бумажки.

– Мне кажется, в этом есть своя романтика. Утреннее пробуждение ради ловли рыбы. Мне кажется, это мое.

– Представьтесь, пожалуйста, – выдавил из себя басом мент, который уселся за стол и смотрел на меня так, будто я изнасиловала его жену.

Я кинула взгляд на второго мента. Тот листал глянцевый журнал, сидя нога на ногу.

– Гражданочка, ваше имя-фамилию диктуйте.

Я положила ногу на ногу, и, облокотившись вперед, поставила под подбородок кулак:

– Вы любите караоке?

Мент, что листал журнал, улыбнулся. Мент, что пытался установить мою личность, нервно постучал по столу шариковой ручкой.

– Мне нужно сделать звонок, – заявила я, откинувшись на стуле.

– Гражданочка, вам дело никто не шьет, расслабьтесь и назовите свое имя. Напишем протокольчик, и вы свободны, – закатывая глаза, выдавил из себя мент с ручкой.

Сделав глубокий вздох, я дала ответ:

– Мне нужно сделать звоночек.

Мент, на секунду перестав листать журнал, сказал мне, что у меня одна минута, и что время уже пошло.

Я достала телефон и стала звонить. В тишине кабинки раздались гудки. Трубку никто не брал.

– Это не считается, – сбросив вызов и делая вторую попытку, осведомила я сотрудников полиции.

В тишине кабинки я стала слышать, как ходят стрелки настенных часов.

– Алло, Тамара Николаевна, где фикус?

Угукнув пару раз, я сбросила вызов и закрыла лицо руками.

Менты переглянулись.

– Фикус на помойке, господа, – произнесла я, и горячие слезы коснулись моих ладоней.

Менты еще раз переглянулись.

Тихо поплакав еще несколько секунд, я резко сорвалась с места и, влетая, словно пушечное ядро, в дверь с надписью «Выход», потерпела фиаско.

Менты переглянулись еще раз.

Дверь была заблокирована, так как ключ там был электронный.

– Девушка, нам нужен ваш паспорт или ваше имя, и все, – тихо произнес мент, листавший журнал.

Я сидела на полу, колупая стенку, еле держала свои трясущиеся от обиды губы, и молчала, что бы вновь не заплакать.

– Мне нужно на помойку, понимаете, – отколупав небольшой кусочек краски от стены, сказала я.

– Не трогайте стену, пожалуйста, – спокойно сказал мент за столом.

В этот момент я как раз отодрала смачный большой кусок краски и протянула ему.

Мент, отложив журнал в сторону, и расставив широко ноги, посмотрел на наручные часы.

Я всё ещё протягивала кусок краски менту, мент, в свою очередь, делал вид, что не замечает этого.

Кусочек был тонким и не стабильным для такой ситуации, а потому поломался пополам.

– Ну, и что вы наделали? – сказала я, расстроившись и выбросив вторую часть в сторону.

Пока менты играли в переглядки. У них наступило обеденное время, и я стала обузой. Тогда я увлеклась воспоминаниями об одном дне, когда мне было 6 лет.

У нас гостила соседка, и мама обсуждала с ней какие-то самолеты, которые раньше стояли на аэродроме нашего города. Я в тот момент усердно оттягивала на себе красные колготки, они казались мне омерзительно неудобными. Но я не могла себе позволить их снять, потому что дома было прохладно, как сказала мне тогда мама.

Однако я не могла так больше жить. Слезы стали подступать к глотке, и, уйдя в комнату, пока не видит мама, я, заперев дверь, сняла с себя колготки и села на кровать. На мне была белая маечка со слонёнком и трусики с желтой каёмкой. Помню, как я долго любовалась своими маленькими беленькими ножками, свободными колготочных оков.

– Гражданочка, ну что, вы вспомнили свое имя? – прервал мои воспоминания мент с ручкой.

– Меня зовут Фикус.

Мент, бросив ручку об протокол, встал из-за стола.

Подняв голову, я добавила:

– Мне нужно на помойку. Прямо сейчас.

Спустя 10 минут, я с заплаканными глазами выходила из метро. Началась метель. Глубоко внутри себя я благодарила полицейских за их неприкаянность. «Если бы не обед, мы взялись бы за вас по полной» – заявил мне любитель журналов.

Да, это точно, дорогой, непременно бы взялись.

Я посмотрела туда, где некоторое время назад мёл дворник. Его там уже не было, как не было и ровной поверхности снега.

Накинув на шапку капюшон, я направилась к помойке, что стояла у здания, где принимала Тамара Николаевна.

По её словам, фикус был вынесен на эту самую помойку.

Подходя к помойке, я увидела машину мусорщиков, и сердце мое застучало очень переживательно. Обливаться кровью оно стало в тот момент, когда мусорщик дал рукой сигнал водителю поднимать бак, где виднелась лысая башка фикуса.

Подбежав к мусорщику, я попросила прекратить поднимать мусорный бак с фикусом.

– Вы что не видите, что там фикус? – вцепившись в бак, прикрикнула я на мусорщика.

Недоумевающий мусорщик взглянул на меня, затем в мусорный бак.

– Немедленно прекратите, – отцепив бак, стукнув по колесу мусороуборочной машины, крикнула я водителю.

В речи водителя сквозила забота, плюясь и матерясь, он просил меня отойти от бака. Когда мусорный бак с фикусом оторвался от земли почти на метр, я услышала хихиканье бабушки из метро.

Озверев, я накинулась на мусорный бак, и рукав машины стал поднимать нас двоих. Мусорщик, что стоял около меня, бросив сигарету, стал пытаться стащить меня с бака. Смех бабки усиливался, краем глаза я видела как фикус. Он, покойный, тоже безвольно трясся от происходящего. Смех бабушки и сигнал машины слились воедино, но я не отрывалась от бака, вцепилась в него мертвой хваткой. Когда водитель перечислил мат на всех языках мира, он остановил кран.

Вися на баке, я видела, как мои покрасневшие от мороза руки начинают разгибаться. Фикус со своим сухим и желтым стеблем казался таким прекрасным под падающим на него снегом. Крупинки падали на его оголённый корень, и я улыбалась.

Внизу, на земле, послышался голос водителя:

– Ёбаный в рот! Это чё такое?

Мусорщик, что стоял внизу, дал ответ:

– А я ебу что ли, ей фикус нужен!

– А мне зарплата нужна в миллион долларов! Сними её нахуй отсюда!

Я из последних сил висела на баке и не отводила глаз от волшебного фикуса.

Водитель, выругавшись ещё раз, влез в кабину и стал опускать бак на землю.

Когда бак приземлился, я, словно кошка, нырнула за фикусом, и, схватив его за горшок, вынула из бака.

Мусорщики переглянулись.

Была метель. Белые пушистые снежинки покрывали всё вокруг чарующей дымкой.

У помойки стояли пятеро. Я, старуха, два мусорщика и фикус.


© Aldebaran 2021.

© Ксения Бахтулова.