Картина 2.
Та же квартира. Вечер. Слышно, как едет лифт, задувает лёгкий сквозняк. За столом сидит Серафим. Больше никого. На диване газеты, на столе расставлены стаканы, в центре – упаковка чая. Ни бумаг, ни ноутбука. Открывается дверь, входит Саша.
Серафим. Опа, братэлла вернулся! Припозднился ты чё-то. Чё, ещё раз здарова!
Саша. Привет. А где все?
Серафим. Мать как всегда. Работает. Остальные по домам да по делам. Тортик принести обещали.
Саша. Понятно.
Серафим. Я не понял, чё лицо грустное? Пиво сосал невкусное?
Саша. Да нет, всё хорошо.
Серафим. Да не пыли, я ж вижу всё. Если говорить не хочешь, то базару джексон, конечно, но я помочь могу. Колись давай.
Саша. Это с поступлением.
Серафим. Не прошёл на прогера своего что ли?
Саша. Да.
Саша проходит в комнату, садится на диван.
Серафим. И чё сел?
Саша. А что делать?
Саша. Ну, не знаю. А ты чё, тут сидеть грустить собрался?
Саша. А что ещё делать?
Серафим. Понятно. Ладно, ничё, проходили, собирайся.
Саша. Что?
Серафим. Собирайся говорю.
Саша. Куда?
Серафим. В клуб залетим, тебя веселить буду.
Саша. А зачем туда? Что мне там делать?
Серафим. Повторяю для альфа-центавры, веселиться будем!
Саша. Давай без меня.
Серафим. Да чё ты сиськи мнёшь?
Саша. Я не был в клубах никогда.
Серафим. И чё?
Саша. Не знаю. Ничего.
Серафим. Чё, будешь тут сидеть и ныть, как всё плохо?
Саша. Не знаю.
Серафим. Чтоб потом вернулись родоки и запихали тебя куда-то? Со своими советами лезли? Этого хочешь?
Саша. Я в клубах не был никогда.
Серафим. Не парься, я тоже когда-то не был.
Саша. Не знаю. Ну ладно.
Серафим. Ну всё, красавчик!
Саша. А как мне одеться?
Серафим. Так останься.
Саша. Может, запасное с собой что-нибудь взять?
Серафим. Ты в клуб идёшь, а не на весёлые старты.
Саша. А что там будет?
Серафим. В клубе? Бабы, жопы, алкоголь.
Саша. Может, правда не надо?
Серафим. Да харэ батониться. Чё ты, как сучка на течке? Всё, погнали.
Серафим выталкивает Сашу из квартиры и сам уходит.
Картина 3.
Какой-то клуб. Потёкший потолок не видно из-за стробоскопа обшарпанный танцпол. Шипит дым-машина, бармэн в домашнем, дешёвый алкоголь, недорогие школьницы. Влажно. За барной стойкой сидит Саша. Вскоре подходит Серафим.
Серафим. Ну всё, добазарился, наконец. Я ж говорю, у меня тут все свои. Один звонок и всё готово. Слушай, у тебя точно нет пяти-десяти ка занять на месяц?
Саша отрицательно качает головой.
Серафим. Ну ладно, базару джексон. Ты пить чё-то будешь? Да будешь, конечно. Эй, намути для двух братьев «Маргариту» по-братски!
Подбегает бармэн, делает напитки.
Серафим. Ну, чё скис? Всё ещё паришься? Я тоже долго парился, когда не прошёл.
Серафим берёт коктейль, пьёт.
Серафим. Пришлось на какого-то там технолога идти. А знаешь почему пошёл? Меня мать наша тоже этим дворником задалбывала, помнишь? А я на пение вообще поступать хотел. Нравилось мне, понимаешь? Прикинь! Хожу у всех, спрашиваю, рассказываю, готовлюсь сам. А сам готовлюсь, потому что, видите ли, не моё это. Это типа для талантливых, богатых и вообще не профессия. Талантливых! А у меня чё, нет таланта, или чё? Да я лучше всех в школе пел. Однокашница моя в музыкалку ходила, а мы пели в актовом зале, и мне все больше хлопали, понимаешь? Говорят ещё учиться надо на это. Долго надо. А я бы и учился. Чё я, тупой что ли? Учился бы! А кому это надо? Ну, кроме меня. Прикинь, мне по пять кругов одно и то же заливали, что это не профессия и что я только в жопе дырку заработаю.
Серафим допивает коктейль.
Серафим. Повтори!
Бармэн подбегает, делает ещё две «Маргариты».
Серафим. Ну и вот, учился я. Учился я, значит. Учился сам. Че-то пел, распевался. Меня капец пёрло ваще. Мне вот реально чуть подучиться, и всё! Решил на родаков забить, сам пошёл на прослушивание. Прихожу, а там капец, вступительные испытания. Ну я чё, выучил песню кайфовую. Такую, знаешь, чтоб гроул, экстрим вокал, рок короче. Захожу, всё там, тоси-боси, представься, кто по масти и тэ дэ. Начинаю петь и прикинь чё? Останавливает меня какая-то бабка с прибабахом и выстёгивает меня! Прям жёстко выстёгивает. Ну, я с горя сюда и пришёл. Выпил сначала одну «Маргариту», вторую, пятую, десятую и так хорошо стало! А я ж ваще не пил до этого. А тут ещё это, караоке есть. Я как увидел – не долго думал, на сцену прыгнул и заорал, мать его за ногу, все офигели. Правда, блевал потом минут десять. Ко мне даже парень подошёл, в группу пригласил. Я стоял блевал, а он меня в группу приглашал.
Серафим допивает «Маргариту».
Серафим. Эй, повтори ещё раз! Только лёд в жопу себе засунь, мне не надо его!
Подбегает бармэн, делает ещё два коктейля.
Серафим. Так вот я про чё, брат мой. Понимаешь, чё я сказать тебе хочу? Не понимают нас никто. А тут понимают. Все понимают. Бывают, конечно, случаи, но а чё? Мне к предкам возвращаться что ли? Ты ж видел чё, они говорят. Я чё, как будто заслужил что ли отношение такое? Я, может, неидеален, но чё-то я не знаю. Я б, может, и хотел это, чтоб на мази всё снова было. С родаками. Обоюдно, имею в виду. Они мне – я им. А то они говорят постоянно их понять, а чё их понимать? Чё они, особенные что ли? Пусть нас поймут. Но не понимают, понимаешь? И не хотят. Понимать, имею в виду. А я бы учился... А, не важно.
Допивает «Маргариту».
Саша. Слушай, я пойду, поздно уже.
Серафим. Не понял. Куда идти? Зачем идти? Рано тебе ещё. Не порти мазу. Ты ж не танцевал ещё. Тут такие движения грузовые! Ты чё, не пил ещё что ли? Давай навёрстывай!
Серафим даёт Саше по «Маргарите» в руку, третью берёт сам и заставляет Сашу пить залпом сразу из трёх. Со стороны слышны возгласы одобрения.
Серафим. Во! Вот это по-нашему! Сразу видно, мой брательник-подельник! А теперь погнали подвигаемся!
Саша. Стой, мне плохо.
Серафим. А мне хорошо! Давай на танцпол, вон те кисы уже давно на тебя посматривают. Чтоб взял их прямо там!
Серафим толкает Сашу прямо в толпу. Всё плывёт, тело кренит. Стробоскоп бьёт в глаза. Музыка отзывается эхом, дым застилает пол. Глаза блестят линзами, кожа на ощупь резиновая, зубы кусают красную помаду. Влажно. Случайные касание оставляют чёрные пятна на лёгкой рубашке. Неоновая карусель закручивает тебя и вертит, вертит, вертит. Подбегает Серафим.
Серафим. Я с твоей карточки напитки оплачу, норм?
Саша. Что?
Серафим быстро вытаскивает из кармана Саши кошелёк и убегает.
Саша. Эй, подожди!
Но толпа уже сомкнулась. Ноги как простреленные. Всё мельтешит. Оно закручивает тебя и вертит, и вертит, и вертит, и не отпустит, пока ты не вырубишься.
Картина 4.
Утро. Та же квартира. Беспорядок. По полу разбросаны вещи, безделушки, все шкафы и тумбочки открыты. На кондовом столе также стоят кружки и открытая упаковка чая, только теперь рядом добавился покупной торт. Лиза нервно осматривает одну за другой. Входит Саша в мятой, грязной одежде.
Лиза. Вернулся, выпускничок. Где был?
Саша. В клубе.
Лиза. И что ты там делал, а? Ты квартиру открытой оставил?
Саша. Нет, я это… ну да, я, но это меня Серафим вытолкал, а я уже ничего.
Лиза. Рили? Серафим? Он что-то говорил тебе? Спрашивал? Что-то странное было?
Саша. Он мне это… помочь хотел. Говорил с кем-то. По телефону. Что-то рассказывал. Просил что-то… денег занять просил, во.
Лиза. Щит. Твою мать.
Саша. Про мать лишнее было.
Лиза. Отстань, а. М-да. Ладно, пофиг пока. Что, похмелье?
Саша. Наверно.
Лиза. Понятно. Ложись давай.
Саша ложится на диван, Лиза уходит, приносит плед, накрывает Сашу. Он цепляется за одежду, оставляет чёрные катышки. Наливает Саше воды.
Лиза. Это у тебя из-за похмелья фейс такой?
Саша. Какой?
Лиза. Грустный.
Саша. Нет, я собеседование завалил. А где все?
Лиза. Кто где. Маман на работе, ночная смена. Батя в баре. Бабуля сказала, что торт тебе испекёт. А я домой поехала. Вот квартиру и оставили все. Купила тортик, думала чай попить, а тут вот. По соседям прошла, сказали, что видели каких-то мужиков в капюшонах чёрных, один у квартиры нашей стоял. Мудила. На этот раз точно на бутылке у меня сидеть будет. Так и знала, что это он, тварь такая. Ты не переживай, Сашка, я ж знаю, что ты не виноват. Я тебя понимаю. Этот мудак мне с детства подляны устраивает. Ходил, как обиженка последняя. Всё у него было. Куда хотел, туда шёл. Он когда не прошёл, я ему даже помочь хотела. Он мне все уши этим пением протрещал, а как вылетел, так всё! Никто ему не нужен, ничего ему не надо! Тварь. А я старалась, думала, может, выбью ему через знакомую свою прослушивание какое. или ещё чего, но нет! Получай, сестрёнка, по лбу! Ещё и помогала ему с пением. Он пел, а я слушала. Как пенопластом по стеклу. Он же петь не умеет! Ну, я ему и говорила, что плохо, а он обижался, видите ли! Он вообще понимает, как это трудно – слушать плохое пение? Поэтому я хорошо тебя понимаю, Саша. С детства Серафим не такой какой-то. А я зато сидела зубрила. Всё грёбаное детство зубрила. И до сих пор зубрю. Мед окончила, но нет, надо в ординатуру! И всё чтоб на отлично. До сих пор муштру эту не забыла. Зато «Лизонька красавица, Лизонька умница». Так бы и бросила. Не, я как бы могу бросить. И учиться могу как хочу. Вон работают со мной всякие. Учились хуже, а работают там же. Ты вообще знал, что тебе ничего не дают за пятёрки до десятого класса? Можно десятый и одиннадцатый хорошо закончить и диплом красный дадут. Я бы, может, и училась бы хуже с удовольствием, может, всё было бы так же, но это что тогда, я зря все эти одиннадцать лет фигачила? Нет, точно нет. Нам за пятёрки в классе кубки в конце года давали. В начальных классах. У меня до сих пор стоят в центре полки. Это же ещё дисциплина! Всё будет, просто подождать надо. Мне вон стипендию дали. Когда я ещё в меде училась. И сейчас стипендия есть. Даже повысили. Чуть-чуть, но повысили же. Пару годиков, окончу и повышение получу. Чем не хорошо? А там можно и второе высшее оформить…
В квартиру шатаясь входит Отец.
Лиза. Вернулся ещё один с похмельем.
Отец. Да всё нормуль, не переживай.
Лиза. Да я вижу. Ладно, Саш, я на улицу пойду, там подожду. Ты не переживай, на отлично будешь учиться и всё будет хорошо.
Отец. Чё ты там ему говоришь? Куда пойдёшь?
Лиза. Никуда. Поговори вон с сыном лучше.
Отец. А чё с ним?
Лиза. Собеседование завалил.
Отец. На программиста своего?
Лиза. Ага.
Отец. О, дело серьёзное.
Лиза уходит. Отец садится к Саше, кладёт руку на плечо. Засаленная рука оставляет чёрные, жирные следы на тонкой рубашке.
Отец. Ну чё, грустишь?
Саша кивает.
Отец. Понятно. Я тебе чё скажу, бывает. Я тебя понимаю! Я не мастер в таких речах, но ты это, ну не реви. Ты ж мужик. Я чё, я тоже не попадал, куда хотел. Чё, не помогает? Ну, слушай. Я тоже хотел поступить куда-то. Куда – не помню, но очень хотел. Вот прям хотел. И знаешь, чё? Не поступил! Я убивался сначала. Три года перепоступить пытался. То тест не пошёл, то ещё что. В итоге забил. Думаешь, сдался? Ну да, сдался, и чё? Позорно, что ли? Начал думать, что делать. Думал-думал, решил пойти на работу. Искал долго, забил, а потом лежу на диване, бам, предложение! По работе! Да ещё какое! Продукты в магазине раскладывать! И времени свободного много. Работать стал усиленно, много, думал пробьюсь – и вот. Ничего не клеится! Ни в какую! В итоге я ноги на стол закинул и всё как пошло! А тут я ещё и мать твою нашёл. А меня как раз уволить собирались почему-то. Вот, семья теперь у меня. Сначала брался, думал, идеально сына воспитаю, а он вон как! Ну, вот я и лёг на диван, и всё. Не сдвинешь меня. А если сдвинусь, то хуже будет. Меня твоя бабка и не любит поэтому. Да и пошла она. Мы, сына, неудачники с тобой, понимаешь? Это же всё такое дело, удачливое. А я неудачник. А ты сын неудачника. Так что давай по течению плыть. Надо оно нам? Слёзы вытри, ты же мужик! И всё, ляг на диван, и всё. И там уже как пойдёт, так пойдёт. Мы же понимаем друг друга, правильно? Всё хорошо у нас будет. Всё потом обязательно будет.
В квартиру вбегает Мать.
Отец. А это кто у нас тут прибежал? Слышь, киса моя.
Мать. Что надо тебе? Опять пьяный?
Отец. А разве я не твой кисик?
Мать. Если кровать ещё раз тобой пропахнет, то ты с кляпом во рту по барам ходить будешь.
Отец. Ну что ты так, кися моя? Не напомнишь, как мы познакомились с тобой?
Отец встаёт с дивана, лезет к Матери целоваться, но она отпихивает его.
Мать. У меня времени нет. Я покушать сварганю себе, и на работу.
Отец. Не будь злюкой, иди ко мне.
Мать. Иди спи уже! Как от тебя воняет. Боже.
Отец. Ну, как хочешь.
Отец уходит в другую комнату. Слышен приглушённый храп. Мать готовит простенький обед.
Мать. Какой он противный, когда выпьет. Всегда так. Сразу разговаривает, лезет. Чего он тебе наплёл, Сашка? Про половые отношения что-то?
Саша. Нет.
Мать. А что он тогда лез ко мне?
Саша. Не знаю.
Мать. Не знаешь. А с тобой что? С ним напился что ли?
Саша. Нет, я это. Это Серафим меня.
Мать. А, Серафим? Ну и что он там? Поёт?
Саша. Нормально. Поёт.
Мать. Поёт. Понятно. Значит и тебе он этим уши протрещал. Протрещал ведь?
Саша. Немного.
Мать. Немного. Всем об этом рассказывал. Нравилось ему. Хотел на студию пойти петь, учителя там, говорил. А у нас денег не было. Время такое было. Деньги вроде есть, а вроде нет. Вроде и получаешь нормально, а вдруг пуховик порвётся? С квартирой что случится? Жить же надо на что-то. У нас время такое было. Пиф-паф, ой-ёй-ёй. Я ж понимаю, о чём говорю. Я, вон, матери своей сколько помогала. Денег не было, в четырнадцать работала, и ничего! Не увязла! И всё хорошо у нас было. А сейчас тоже всякое может быть. И ограбить, и квартиру отжать что, сложно, что ли? А трудно мне одной работать. Кто-то же должен помогать. А пение – профессия что ли? Я ж понимаю, что это в переходе бренчать только. Я бы, может, и попробовала бы отдать его. Он когда поступал, я поездила по вузам, узнавала. В принципе, как-то даже зарабатывать можно. Я о таком не слышала, конечно, но вот стоило бы, наверно. А он к тому времени уже в другое место поступил. Ну, и хорошо. Там профессия хорошая была. Работу точно найдёт. Главное, чтоб работа была, тогда и деньги будут. А если деньги будут, то там уже всё понравится. Ты, Сашка, не раскисай, мы тебе хорошие места подберём, я с работой помогу. Будешь мне помогать. Я неплохо зарабатываю. Конечно, можно было бы поменьше работать, но вдруг что произойдёт? Сейчас непросто. Вдруг обманут, ограбят? А вдруг пожар? В общем, деньги зарабатывать надо, они всё решат. Потом уже всё остальное. Всё будет потом у нас, понимаешь, Саша? Всё будет хорошо. Саша, ты кушать будешь?
Саша. Да, давай.
Мать приносит Саше бутерброд, но задевает руку Саши со стаканом. Вода проливается на рубашку, оставляя тёмное мутное пятно.
Мать. Ой, прости, не заметила.
Вбегает Баба Римма с большим тортом в руках.
Римма. Ой, опаздываю, опаздываю я!
Мать. Привет, мам.
Римма. Привет, доча. А ты чего дома так рано?
Мать. Да вот на обед заскочила.
Звонят часы с кукушкой.
Римма. Господи боже мой! Ежеси на небеси!
Мать. Это как? Я ж опаздываю! Всё, Саш, я полетела. Мам, присмотри за ним.
Римма. Сашка, ты тоже здесь? А чего понурый такой? Давай рассказывай, я тортик тебе вот испекла.
Саша. Да нет, ба, всё хорошо, не переживай.
Римма. Как это хорошо, если я вижу, что не хорошо. Не поступил, что ли, в гей-индустрию свою?
Саша кивает, Баба Римма крестится.
Римма. Ну, я ж вижу. Ты не грусти, всё хорошо будет. Может, это не твоё просто? Ты ж маленький ещё. Всего восемнадцать тебе. Сто раз ещё всё изменится. Это же всё сложное, оно для талантливых, там готовиться много надо. Да и вообще там проплачено всё, наверно! Всех знакомых берут, а на честных мест не хватает! Вот что я думаю! Меня, вон, тоже не брали. Нигде не брали. Ладно ещё поступила, отучилась кое-как, а работать ни туда, ни сюда. А у меня дочка. Мама твоя. Я думала-думала, плюнула и поехала сюда. Думаю, город большой, пробьюсь. Приезжаю – ни друзей, ни родных, никого. Вообще не знаю, куда притыкнуться мне. Хожу-хожу, да на стройку пришла. По специальности, так сказать. Прихожу, а там всё, пиши-пропало. Смотрю, а у них не по нормам всё. Там в здании одном по нормам должен быть зазор специальный, чтоб проверить можно было, а я смотрю, нет его. Прихожу к прорабу, а он ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Цыган, короче. Русского минут через тридцать нашли, а он сказал, что нормально всё будет, и вообще это человек до меня так скомандовал. Думаю, ну ладно. День проходит, звонят мне и говорят – проблемы с этой штукой. А там дом хороший, сразу переполошились, меня послушали и сделали. С зазором там теперь. По нормам. Вот я так и работала, зарабатывала. Надо же было кормиться. Выживала почти. Они ж мужланы все, меня теснят. Порой вообще вот вставать не хотелось. Ничего делать не хотелось. Хоть вешайся. А надо было. Я тогда что делала: шла в магазин и на самые последние деньги покупала сникерс, на какой денег хватит. Открывала его и съедала: так сладко, вкусно – не могу! И сразу, знаешь, и день хороший, и не так всё плохо кажется. Ну и доче моей оставляла, конечно. Ты поэтому отдыхай пока можно. А то видишь, как оно может быть. Серафимушка вообще петь хотел. Выучился – и куда бы он пошёл? Тоже работать, как я? Всю жизнь? Нет уж, я его понимала хорошо, пусть отдыхает пока может. Ой, дура я. Ходит он сейчас где-то, не понять, где. Я ж за него свечки ставлю. А он ни слуху ни духу. Серафимушка. Раньше ведь душа в душу. Ой, а помнишь, как я вам сникерсы покупала, и мы сидели ели? Ты ел, Серафимушка ел, я рядом сидела – тоже ела. Вы ещё играли чего-то. Я вам игрушку куплю, сама не понимаю ничего, пыталась, а всё равно не понимаю, а на вас смотрю, как играете – и интересно сразу. Сразу радостно мне. Ой, дура я. Пусть он пел бы лучше, чем сейчас вот так. Ну, а сейчас чего поменяешь? Был бы ещё один шанс, так ничего бы не пожалела, а так... Ой, ладно, чего я тебе мозги-то пудрю? Пойду свечки за вас поставлю. Всё равно всё хорошо будет. Может, по сникерсу съедим с тобой, а, внук?
Звенят часы с кукушкой.
Римма. Господи боже мой! Ежеси на небеси! Уберите вы часы эти уже!
Баба Римма широко крестится, кланяется.
Римма. Кстати, ты чего торт не ешь? Давай-ка кусочек, пока я не пошла!
Баба Римма берёт ложку и торт, и пытается кормить Сашу с ложки. Чёрный крем размазывается по губам, крошки оставляют тёмные пятнышки жира.
Саша. Ба, не надо, я сам.
Римма. Ну ладно, хорошо, сам поешь. Хорошо поешь! И лежи побольше! Лицо у тебя больное какое-то. Цвет нездоровый. Чаю попей. С мёдом обязательно. Можешь с сахаром.
Саша. Хорошо, ба, я понял.
Римма. Всё, давай, побежала.
Входит Лиза.
Лиза. Бабуль, позови Сашу.
Римма. А зачем его? Он отдыхает.
Лиза. Показания дать.
Римма. Какие показания? Полиции что ли?
Лиза. Ну да. Не видишь, что ли? Нас ограбили.
Римма. Господи, боже мой, ежеси на небеси… пойдём, Саша, тут срочно! Свечки потом поставлю.
Лиза. Давайте, фастер, фастер!
Баба Римма помогает Саше встать. Все трое уходят.
Светятся вывески, сверкают небоскрёбы, пульсирует река нефти, и к ней всё пребывают люди. Они хотят согреться, хотят, наконец, напиться, но сомневаются. И только хотят сделать шаг, как речка нефти содрогается, она начинает пульсировать. Сильнее, сильнее, сильнее. Она покрывается блеском, выплывают дешёвое золото, кольца, серьги, стеклянные драгоценные камни. А мы разинули голодные рты и чего-то ждём. А речка нефти пульсирует, манит, манит, манит. В секунду все будто сорвались с цепи и прыгнули с головой в это нечто. Что успели, то хватали и с этим же тонули, боясь отпустить. Крутятся шестерёночки, закручиваются гаечки. Не человек создал речку нефти, но она делает из него детальки. Лишает всего, чего может, и навечно привязывает к себе. Заставляет стучать по клавишам. Заставляет куда-то бежать. Или наоборот лишний раз не высовываться. С лица стирает лицо, оставляет лишь контуры. Почти никто не выплывает. А если и попытается, то остальные ринутся к нему в попытке понять, помочь и согреть, но лишь утащат с собой на дно речки нефти.