В собачьей иерархии Золик находился на самой низшей ступени, ниже омеги. Его можно было бы назвать буквой, исчезнувшей из древнегреческого, – «вав». Когда кто-то из собратьев по стае его кусал, Золик так и лаял – издаст однократное печально-обиженное «вав», отбежит, подвернув хвост, и раболепно смотрит.
Был он мелким, тщедушным и длинноногим, получившимся от беспорядочного смешения каких-то жалких пород. Даже при первом взгляде на него становилось ясно, он – животное низкого биологического значения, не то что крупные мощногрудые и в чем-то даже благородные на вид дворняги. Таких в стае было трое: Армстронг, Муля и Тимофей Борисович. Армстронг стал Армстронгом, потому что был полностью черным, часто выл и казался самым сильным на вид. Тимофей Борисович походил на директора яхт-клуба Тимофея Борисовича: кривая ухмылка, короткие ноги, широкий зад и подскок во время ходьбы. Ну а Муля стал Мулей, потому что часто нервировал такелажника Серегу, который говорил этому наглому рыжему псу, кидая в него молотком: «Муля, не нервируй меня!»
Альфачи стаи на Золика не смотрели. Его кусали только последние в иерархии самки и подрастающие щенки. Псам статусом выше было вроде как западло, могли разве что рыкнуть, отгоняя от объедков. Но Золика мало беспокоило презрение стаи. Не обижаясь, он преданно бегал за ней, будто и ему есть до всего дело, будто и он зачем-то да нужен, и вечно вилял тощим, похожим на корневище, загнутое под живот, хвостом, отчего получалось, что вихляет все тело.
Стая бездомных собак жила при яхт-клубе. Механики, такелажники и береговые иногда прикармливали ее, но у них самих из еды были одни бутерброды, а тащить из столовой, когда комплексный обед стоил больше трехсот рублей, – барство. Основной магарыч собакам давали клиенты яхт-клуба, то есть владельцы яхт.
Когда русский человек слышит слово «яхта», ему мерещатся белые палубы, олигархи и эскортницы «насти рыбки». На самом деле большую часть клиентов яхт-клуба составляли владельцы небольших катерков, без кают или с такими закутками, чтобы только натянуть подвесную кровать на встроенные в корпус металлические крюки. Были, конечно, «Жанно», «Фальконы» и даже парусные «Би-Яхт», но в основном – суденышки метров по шесть-семь. По-настоящему крупная яхта, типа «Принцесс», имелась здесь лишь одна, да и та сдавалась в почасовую аренду для увеселительных прогулок с любовницами.
Впрочем, почти все лодки использовались для миндальных встреч, любовниц приводили всякие судовладельцы, от лощено-подтянутого владельца «Баварии» до пузатого капитана ржавого катера «Волга». Для чего еще мужику лодка? У сотрудников клуба была примета: в выходные пошел с семьей (жена, дети, теща) – значит, в среду притащит любовницу, снимать стресс. Вот они-то, жены и любовницы, подкармливали бездомных псов остатками круизных банкетов.
Мясные обрезки, недоеденные шашлыки, подгулявшие без холодильника колбасы, салаты, паштеты, пиццы, пироги и прочее, прочее, прочее. Все это выносилось в пакете и вываливалось под кильблоками, то есть между железяк, которые в зимнее время служили подпорками для вынутых на сушу яхт. А в летнее время здесь грелись на солнышке собаки, выгрызали блох, спали или готовились к экспедиции в сторону мусорных баков за железнодорожным мостом. Здесь затевались ухаживания и драки, игры и кутерьма. И только Золик обычно сидел в отдалении, чесал загривок и, жалобно поднимая лишайные брови, доброжелательно посматривал на стаю.
Стая Золика хоть и шпыняла, но все же не мучила. Издевались над ним работники яхт-клуба, особенно такелажник по прозвищу Аквамен. Это был здоровый мужик с широкой грудью, большой головой, огромными кулачищами и руками, забитыми от кистей до локтя узорами из треугольников, – как у Аквамена. На этом сходство заканчивалось, потому что у нашего Аквамена были короткие и редкие волосенки, опухшее с бодуна лицо и пивное пузо. Вот он-то и придумал загонять Золика в темный угол пропахшего машинным маслом эллинга и, склонившись над ним, орать загробным голосом: «ЗО-ЛИ-К! ЗО-ЛИ-К!»
Пес скрючивался, выворачивался в позе полной покорности и будто залазил сам на себя так, что голова его оказывалась ниже задней части. С перепугу он даже и подпускал. Аквамен закатывался на удивление высоким смехом, похожим на звук билдж-помпы на старой лодке. В конце концов пугать Золика стало традицией. Утро начиналась с того, что механики, не спеша начинать работу, подманивали Золика колбасой, склонялись над ним толпой и кричали: «ЗО-ЛИ-К! ЗО-ЛИ-К!» Была даже примета: обоссался – день пройдет гладко, нет – жди беды: начальство оштрафует или на ногу кому-то наедет погрузчик, или краном заденет мачту дорогой яхты – мало ли несчастий может в яхт-клубе произойти. Поэтому Золик стал чем-то вроде талисмана.
Завтракая бутербродами и попивая чай, механики и такелажники любили поспорить «за этимологию» слова «Золик»: что это вообще такое и откуда взялось. То ли от слова «зола», то ли от имени «Золушка», а может, от «золото», ведь «терпение – золото», а Золик был удивительно терпелив. Иногда доходило до того, что жертвенную роль Золика возводили чуть ли не в христианскую добродетель, вот, мол, кто по заветам живет. Тогда водитель погрузчика, хитроватый и показушный мужик по кличке Чугун, сбивал пафос тем, что сообщал – это, мол, еврейское имя, он встречал в жизни Золиков, все были никчемными шелудивыми существами. Но Чугуну не верили, потому что из его рассказов всегда выходило, что вокруг одни содомиты, один он д’Артаньян.
Мучили Золика и клиенты. Особенно дети. Особенно пацаны. Пока родители грузили в лодку провизию и вещи, что-то ремонтировали и драили палубу, пацаны ловили Золика и тащили на дальний пирс, откуда бросали в воду и смотрели, как он барахтается, задрав к небу морду. Вылезти Золику на пирс было невозможно, и он суетливо греб к берегу, погружаясь в воду по самые уши и оставляя торчать только судорожно ходящий ходуном нос. Пацанов это смешило. Они следили за Золиком с пирса, а когда он, срезая угол, отплывал далеко, обегали и встречали его на берегу, чтобы поймать и снова нести на дальний пирс.
Однажды мама одного из мальчишек, толстощекого Илюши Мусикова, увидела, что творит сын, и испугалась – больше, конечно, за сына, чем за Золика.
– Прекрати мучить собаку! – закричала она, перекрывая голосом водную гладь в километр. Она размашисто шагала по пирсу. – Неужели тебе не жалко?
– Жалко? Почему? – Илюша попятился, пряча Золика за спину. – Он любит плавать. – И шварк того в воду. Золик снова поплыл.
Мама схватила Илюшу за руку и потащила по перекатывающемуся понтонному пирсу к лодке «Квиксильвер», где глава семейства Мусиковых уже готовил катер к отходу.
– Люсинда, как думаешь, натянуть тент? – миролюбиво спросит он. – После обеда обещают дождь.
– Я сама тебя щас натяну! Сколько раз говорила? – Она впихнула крупного Илюшу на корму, будто он был плюшевой игрушкой. – Меня это раздражает.
– Тебя миллион вещей раздражает, дарлинг.
– Будешь звать Люсиндой, буду называть тебя мудаком.
– Ты меня так и зовешь.
– Этот там собаку вшивую таскает, футболка новая вся в говне. Этот… Хватит меня бесить.
– Ладно, ладно, успокойся, затарахтела, – старший Мусиков отдал швартовы и с нежностью завел лодку, будто любил ее больше, чем жену. Тихонько поплевывая брызгами из-под мотора, катер медленно пошел в сторону открытой воды. Илюша забился в диван кают-компании и тихо канючил:
– Не хочу плавать на лодке-е-е-е. Голова боли-и-и-ит.
– Хватит ныть!
– У меня температура-а-а-а.
– Мужчина ты или сопля?
– Мужчина.
– Вот и терпи. У нас семейный отдых. Дай потрогаю голову. Да убери ты руки, лезет он.
Не будем мешать семейству Мусиковых наслаждаться друг другом и вернемся к бедному Золику. Надо сказать, планида у него была самая что ни на есть несчастливая. Если ему доставалась кость, он давился; когда находил палку, ее тут же отнимал кто-то из подросших щенков; если прохожий кидал в стаю камень, то обязательно попадал в Золика. Как при такой везучести он оставался жив? Чудо.
Золика жалел только один человек, он же его и подкармливал – сторож яхт-клуба. Маленький пожилой человек, который спал на раскладушке в кладовке и питался «Роллтоном» с майонезом. Имя его, Багымдай Абданович, выговорить никто не мог, потому звали его Бабаем. Каждый день после ухода механиков, такелажников и других сотрудников клуба Бабай закрывал на замок ворота, обходил территорию и пирс, заглядывал в мусорный бак, а потом подходил к кильблокам и ласково звал:
– Золика, золика, мунда ке бурге мал[1].
Пес бежал к нему, вихляя задом. Бабай ставил на асфальт пластиковую миску с сухим кормом и смотрел, как Золик быстро и неопрятно ест.
Через неделю после семейного отдыха старший Мусиков привез на катер любовницу Марьяну. Если судить по внешности, Марьяна в большей степени походила на жену, чем Люсинда. Нервно-поджарая, с прокрашенными корнями и в стильном спортивном костюме «Адидас», та казалась моложе мужа лет на десять. Марьяна же была другой: разомлевшей, растрепанной и в теле. Она звала старшего Мусикова «Хаврюша» и отличалась полной нетребовательностью к нему.
– Хаврюш, пирогхи будешь? Тебе с чем погхреть, с капустой или с яйцом? – разносился над водой ее ничего не стыдящийся голос, пока «Квиксильвер» отчаливал в любовный круиз.
В то июльское воскресенье Аквамен случайно запер Золика в эллинге. Пес устал скулить и уснул, спрятавшись между швертботами, которые уже который год ржавели в ожидании регаты. За день Золик выспался, а когда вечером выбрался за ворота, не нашел стаю. Озадаченный, бегал он по яхт-клубу в поисках своих, пока не обнаружил под кильблоками угощение.
Вечером в воскресенье одна за другой швартовались яхты. Жены и любовницы вываливали отходы: бараньи ребрышки, колбасу, шпикачки, потерявший свежесть балык. Все доставалось Золику. Осатанев от счастья, он бегал среди объедков, выхватывая то кость, то золотистую рыбью шкурку. На боках его, как парус в шторм, натянулась кожа. Наконец, все перепробовав, Золик устроился отдыхать. А на закате причалил «Квиксильвер», и Марьяша, щедрая во всем, принесла и поставила перед Золиком пельмени в кастрюле.
– Что, зверюгха! Жри! – ласково предложила она.
Золик, не привыкший к нежности, подошел к кастрюле и сунул морду.
Как же его рвало! Бедный Золик! Береговые и такелажники думали – сдохнет, сомневался только Аквамен.
– Давай, Золик! Держись, тварь, – говорил он, подставляя под морду обессилевшему псу миску с водой. Забота Аквамена имела корыстные мотивы: между береговыми было заключено пари, и Аквамен единственный ставил на то, что пес не сдохнет. И Золик выжил.
Как выяснилось позже, через неудачи судьба готовила Золика к главному везению. Дело было так: к стае прибилась сука, белая высокая и хромая колли. Стая сошла с ума. С восхода и до заката взрослые псы и едва подросшие щенки, полгода назад сосавшие мамку, бегали за хромающей самкой, наскакивая на нее. Более всего претензий имели альфы. Армстронг, Муля и Тимофей Борисович из закадычных друзей превратились в соперников и ноздря в ноздрю гнали бедную колли. Если кто-то вырывался вперед – два других вгрызались в бока и холку, завязывая потасовку с рычанием и грызней. Пока альфы дрались, счастье пытали кобели поменьше, даже те из них, которые из-за роста не могли до колли достать. Сила инстинкта отбивала у животных здравый смысл. Колли, не проявляя симпатии ни к кому из самцов, устало перебегала с места на место и испуганно поджимала хвост. Казалось, кобели до того ей надоели наскоками, тычками и понюхиваниями, что она давно бы исчезла, только не знала куда.
Золик тоже бегал со всеми, держась в отдалении, – догадывался, что не с его везучестью передавать гены. Казалось, он увязался за свадьбой не ради вязки, а больше из сочувствия к бедной колли. Чужая, пришлая, она была так же бесправна в стае, как он. Измученная голодом и гоном, она могла бы отдаться кому угодно, лишь бы отстали, дали поесть и передохнуть. Она уже даже не огрызалась, только скулила. Золик скулил в ответ, как бы подбадривая: «Что же нам остается, подруга?»
За несколько дней в собачьей свадьбе еще не был определен жених, но между альфами появилась договоренность: каждый из них признавал право других, оставалось выяснить очередность. Это был уже менее кровавый вопрос. Последний этап переговоров происходил на пирсе, куда загнали белую колли. Забившись в ящик с песком, она с тоской наблюдала, как перебрехиваются Армстронг и Тимофей Борисович. Муля с остальной стаей наблюдал с берега. По пирсу, не обращая внимания на собак, бежал Илюша. Он спешил посмотреть, не отложила ли дикая утка яйца в ящик с песком, как в прошлый раз, когда он с энтузиазмом переколотил их. Проходя между Армстронгом и Тимофеем Борисовичем, он зачем-то пнул черного пса, который, не глядя, тяпнул Илюшу за икру до крови. Пацан задохнулся от неожиданности и боли, заверещал и бросился к матери жаловаться на собак.
Людмила Петровна Мусикова, она же Люсинда, была из тех женщин, которые часто думают: «Я этого так не оставлю». Сына покусала бездомная собака! Это что же теперь? Делать от бешенства уколы? Кроме того, у мальчика психотравма, а еще испорчены штаны фирменные «Адидас»!
Материнская агрессия – инстинкт помощнее желания размножаться. Защищая сына, мама Мусикова теряла берега: писала в прокуратуру, насылала проверки пожарных, налоговиков, госсанэпиднадзора, охраны труда и даже портконтроля. Она пыталась натравить братву – в один августовский уик-энд на двухпалубной «Мэри Фишер» к пирсу причалил «законник», поцыкал зубом, посветил наколками, стрельнул глазами в директора и ушел: сначала ногами, потом на лодке. Директор яхт-клуба от стресса потерял последние волосы на висках. Как только он ни пытался успокоить женщину: предлагал бесплатно стоянку на год, хотел оплатить лечение, в том числе психологическое, обещал извести собак и грозил лично оторвать Армстронгу голову. Все это время Бабай должен был не впускать в яхт-клуб стаю. Собаки разрешения не спрашивали, но все же понимали. Едва директор утром въезжал на «лексусе» под шлагбаум, стая перемещалась к мусорному контейнеру за ремонтным цехом, где их никто не видел, если специально не искал.
Директор между тем старался решить вопрос. Бездомных псов по закону курировала администрация города, ей даже выделялся бюджет, который освоил глава городского округа, оплатив гонорар группы «Звери», выступившей на дне рождения его молодой жены. Поэтому когда в приемную позвонила рассерженная Мусикова, ей предложили прислать претензию, которая тут же и затерялась. Потом затерялась вторая. Третья. Пятая. Директор яхт-клуба знал, что у главы администрации молодая жена и тому некогда заниматься бездомной стаей, поэтому позвонил в коммерческую службу «Отлов». Там объявили: отлавливать, лечить, стерилизовать и сдавать в приют – пятнадцать тысяч рублей за штуку. Если просто травить – полторы. Директор не хотел брать грех на душу. Но и платить триста тысяч тоже не хотел. Люсинда Мусикова тем временем выдохлась от борьбы и успокоилась на том, что заставила мужа переставить «Квиксильвер» в соседний клуб. Проблема решилась сама собой.
Это произошло в конце сезона. Стояли дождливые октябрьские дни. Ночью уже подмораживало. Яхты и катера уже подняли из воды и поставили на кильблоки и в эллинги. Клиенты не появлялись, да и сотрудники выходили не каждую смену. Только Бабай по-прежнему прилежно спал ночью на раскладушке, днем сидел в будке и читал детективный роман, а вечером обходил яхт-клуб и кормил Золика. Бабай, может, кормил бы и всю стаю, но та, не рассчитывая на помощь, сама обшаривала помойки.
В то утро Бабай пошел выносить мусор, Золик бежал за ним. За баком на асфальте лежал человек: среднего роста, в грязном пальто и одном перевязанном изолентой ботинке. Вторая нога, странно короткая, заканчивалась слипшейся и изодранной тканью брюк.
– Уважаемый, – Бабай подергал человека за пальто. Тот не двинулся. – Мущина!
Золик заскулил и лизнул лежащего человека в лицо. Тот не шелохнулся. Бабай потянул за плечо, человек окостенело развернулся, и стало видно, что у него нет лица.
Яхт-клуб хотели закрыть. Бедного директора после мытарств и нервотрепки обязали заплатить штраф и услуги по гуманному отлову. Он пробовал было спорить, – собаки загрызли человека, их по закону требовалось усыпить. Зачем оплачивать гуманный отлов? Но у полиции был свой резон. Отвертеться директору не дали.
Ночью выпал первый снег. Он лежал рваными шапками на кустах и подтаивал на асфальте. Собаки, не чувствуя за собой вины, беззаботно спали под днищами лодок. Начинался день.
Четверо крепких парней в форме с шевронами «Кратос» обежали по периметру яхт-клуб, перекрывая выходы и дыры. Двое шли к берегу, двое – к воде. Они стреляли из пневматических винтовок дротиками. Вещество должно было усыпить собак. Но псы падали на землю и долго извивались в снежной хляби. Такелажники и береговые, которые вышли на смену, сидели в эллинге, чтобы не видеть «гуманный отлов». «Стая, может, и не грызла пьянчужку? Может, он сам умер? От водки. А собаки объели ногу и лицо…» «А даже если загрызли? Он же проник на территорию незаконно. Собаки охраняли ее». Так мужики мысленно оправдывали собак. Аквамен рыдал. Наконец, не выдержал.
– Да ну на хрен, – утирая татуированным локтем лицо, он вышел из эллинга. К ногам прильнуло что-то дрожащее.
– Золик! Ах ты ж, ядрена колабашка! – Аквамен схватил пса под брюхо и сунул под спецовку. Догхантерам было не до того. Аквамен обошел эллинг, приблизился к забору и перекинул Золика вместе со спецовкой туда, где были жидкие кусты и шла дорога. Пес жалостливо вавкнул с той стороны.
Когда экзекуция кончилась, догхантеры собрали в мусорные пакеты трупы собак: Армстронга, Мулю, Тимофея Борисовича, беременную белую колли и других. В таком же черном пакете увозили недавно труп пьянчужки. Смерть уравняла всех. Едва машина догхантеров выехала из клуба, Аквамен вышел за забор. Спецовка лежала на мокрой от растаявшего снега траве. Золика нигде не было. Аквамен, глядя по сторонам, позвал: «Зо-ли-к! Зо-ли-к!» Тишина. «Придет!» – подумал он и тряхнул несколько раз спецовку.
Но Золик не пришел. Такелажники и береговые спорили, куда он делся. Одни считали, что яхт-клуб для него теперь пахнет смертью и он не придет. Другие думали, что догхантеры, уезжая, все-таки прихватили его. И только Аквамен был уверен, что Золик встретил другую стаю, которая приняла и полюбила его. Вопреки инстинктам, просто так. За то, что он тоже живое существо.

[1] Иди сюда, скотина блохастая (казах.). – Примеч. авт.

© Aldebaran 2024.
© Мария Косовская.