Пахом звонит в колокол
Артур Новиков
Рассказ
На перроне, на который я выскочил из электрички, кроме дохлой собаки никого не было.
Но лучше начать с начала.
«...и я запел про славные денёчки,когда служил на почте ямщиком!»
В Москву понаехал я примерно за полгода до описанных в первом предложении событий. Мучительно и даром искал работу, едва не попал в лапы сектантов из очередного импортозамещенного «Гербалайфа», работал «контролером расклейщиков объявлений», пытался устроиться каким-то продажником, в том числе продавцом-консультантом, кассиром, грузчиком в «Читай-город», «МДК», «Республику», «Молодую гвардию» и другое всякое около книжное (типографии, склады бумажной продукции) барокко, но в заветное братство так и не проник.
Потому, видимо, в частности, что на каждом паспорте гражданина Республики Беларусь лежит одно очень древнее и могучее проклятие. К сожалению, никто не знает наверняка, как именно оно действует. «И уж тем более снять его, – сказал здоровенный черный кот, держа в одной руке вилку с селедкой, а другой поднимая в воздух запотевший лафитничек с налитой до краев водочкой, – нет решительно никакой возможности!» Но в то же время, каждый достопочтенный гражданин проклятие это ощущает и регулярно пожинает плоды его.
Но все-таки однажды – о, змеиная яма! – мне позвонили из книготоргового и издательского холдинга «Лабиринт» и предложили должность мобильного администратора в пункте выдачи интернет заказов. Стоит ли распространяться о том, что в те незабвенные времена это предложение осияло мою фантазию миражами обогатительных оазисов, составленных сплошь из изумрудных водопадов, тенистых пальм и высоких кипарисов. И я тут же согласился.
Как результат, после непродолжительного собеседования, трехдневного обучения новому ремеслу, а также после получения сомнительной банковской карточки в придачу со второй трудовой за полгода, инженер-механик-поэт-писатель-музыкант-хоккеист-и-черт-знает-что-еще открыл в судьбе своей главу странствий по краям доселе невиданным.
О специфике должности мобильного администратора стоит сказать следующее. Во-первых, предполагалось полное отсутствие установленного рабочего графика. Рабочих дней в месяце могло быть и восемь, и тридцать. Но справедливости ради следует сказать, что оплата за каждый день после пятнадцатого рабочего дня в месяц увеличивалась вдвое.
Во-вторых, мобильный администратор потому и мобильный, что привязки к одному конкретному пункту выдачи у него нет. То есть мобильный администратор возникает там, где внезапно сходит с ума, заболевает, уходит в отпуск и тому подобные казусы «обыкновенный» администратор. Означало это также и то, что планировать что-либо бессмысленно, ибо узнать заранее, где и кого, и когда предстоит поменять, не представлялось возможным. Означало это и то, что придется поездить. Ох, как придется.
Плюс ко всему в то время книготорговый и издательский холдинг «Лабиринт» расширялся, и что ни день открывались новые точки не только в Москве, но и повсюду в области. И пока для новой точки не подбирался подходящий персонал, обеспечить ее бесперебойное функционирование брался (да-да, именно брался) мобильный администратор. Случалось так, что сегодня администратор едет в Долгопрудный, завтра в Серпухов, послезавтра в Коломну…
Так вот, Коломна… Славный древний город на реке Оке, сохранивший две башни и одну стену собственного Кремля. Надо признаться, что местами работа моя оказалось очень даже симпатичной (если бы не скудная пенсия-зарплата, которая более походила на пособие, но иначе обогащаться не удавалось, несмотря на все мои многочисленные таланты и одаренности). Неизбежность перманентного пребывания в пути открывала широкое пространство для прослушивания лекций по философии, литературе, внеклассного чтения, вдохновения дорожными пейзажами и так далее. В общем, романтика!
И еще: если пункт выдачи был открыт недавно, и сам факт открытия не успел в должной мере обрасти сарафанной известностью, то свободного времени при работе в такой «точке» было пруд пруди.
Ну вот вы только представьте, в десять утра точка открывалась и в восемь закрывалась. В новых точках за день приходилось выдавать от нуля до трех заказов, до десяти плюс-минус максимум. Все остальное время – это время пролежней, протирания штанов, плевания в балду и его избиения.
Для меня же – единственного и неповторимого – это время стало временем непрерывного чтения или сочинения всевозможных опусов. Но продолжалось так до поры до времени, и ближе к учебному году ситуация изменилась коренным образом. Но об этом в канве (что за «канва»?) данной истории автор умолчит.
А расскажет он вот о чем…
О происшествии сенсационном, имевшем место быть в первый из двух рабочих дней моих в Коломне, следовавших друг за другом без перерыва.
Электричка отправлялась от Москвы-Казанской примерно в шесть с четвертью утра и прибывала в Коломну, на станцию «Голутвин», без десяти девять.
Выезжал я, разумеется, как и всякий невротик, заранее, поскольку очень уж боялся опоздать, потеряться, заблудиться, пропасть и в воду кануть в Коломне; потерять работу, обнищать, потерять жилье, оказаться на улице без документов, утратить доступ к мылу и горячей воде, заразиться проказой или холерой и умереть зимой в холодном подъезде, с кипой перевязанных шпагатом книг под головой (что справедливо для любых незнакомых мне городов, по которым я бессовестно в те дни колесил (например, см.: «Залечь на дно в Протвино»)).
Но не одной лишь тревогой приобретается обыкновенным человеком сверхспособность подниматься в пятом часу утра. Благоприятствовал раннему пробуждению и соблазн романтического толка, а именно: всякий раз, отправляясь в неизвестный или малоизученный мною город, чрезвычайно желал я приехать заранее, чтобы успеть побродить перед работой по незнакомым улицам и улочкам, дворам и подворотням, скверам, паркам, бульварам, наглядеться на памятники, пруды и мосты (пока светло, ибо темнеет в наших краях рановато). Поглазеть, короче говоря, поизучать Россию-матушку не только по внутренностям московского метрополитена (хотя московский метрополитен – явление, заслуживающее изучения) и коридорам литинститутской бурсы (где дано мне было койко-место на год с лишком). И, следуя завету Уайльда о том, что единственный способ отделаться от искушения – это поддаться ему, я регулярно поддавался нехитрым искушениям бродяжнического духа и шлялся по нехоженым мною городам в течение полугодовой трудовой деятельности в книготорговом и издательском холдинге «Лабиринт».
Славный город Коломна в этом смысле исключением не стал.
В тот день встал я в пятом часу утра, терзаемый накануне пробуждения неспокойными сновидениями (снились мне бескрайние цеха, где огромные люди кувалдами молотили чертей, сидящих молча на едва ползущем металлическом конвейере и вертящих хвостами; и от ударов ежесекундно вскидываемых в воздух кувалд сама земля под ногами сотрясалась). Добрался полупешком, полутранспортом до Казанского вокзала, купил до Голутвина билетик из последних шестисот-семисот рублей, которые, собственно, «моими» и не были. Поскольку периодически снабжали меня этими рубликами-бубликами сочувствующие опустившемуся на дно социальной трясины поэту благодетели и благодетельницы.
О, радетели мои! Всеми силами, правдами-неправдами пытавшиеся предотвратить преждевременное и казавшееся неизбежным сошествие мое от голода, агульнай млявасці і абыякавасці да жыцця в Аид. Но, впрочем, речь теперь не о том. О царстве теней еще будет предложен снисходительному и дражайшему читателю моему сказ особый.
А теперь, после покупки билетика, осталось у меня бубликов-рубликов около четырехсот. Благо, в те времена былинные возил я с собой собойечку из «мексиканской смеси», бутылочку свежей из-под крановой воды и первый или второй – в зависимости от переутомления – том «Истории всемирной литературы», подготовленные ИМЛИ им. А.М. Горького. Ох, светлые, благословенные денечки!
Не утомил ли я тебя, читатель, воздыханиями и сокрушениями по былому-минулому? Чую, что так. Потому ускоряюсь, глотаю, не пережевывая, куски сырого безвкусного и безыскусного текста. И резко и коварно перескакиваю к сути. К нагой, бесстыдной, так сказать, Софии!
События того дня развивались именно и строго в соответствии с утвержденным лично мною еще ввечеру пляномъ.
Прибыв в славный город Коломна, на станцию Голутвин, приблизительно за час до открытия небольшого ТЦ, в котором и располагалась моя теперешняя рабочая точка, первым делом эту саму точку при посредстве «Яндекс Карт» я и отыскал. Нужно было это для того, чтобы успокоить своего внутреннего невротика, обретавшего успокоение лишь тогда, когда маршрут внутри сознания переходил из разряда гипотетического в разряд познанного опытным путем, то есть ве-ри-фи-ци-ро-ван-но-го.
До открытия оставалась еще прорва времени, и я незамедлительно приступил к забубенному Коломенскому шлянию: кушал кофей в тогдашнем МакДаке (после чего в кармане осталось от трехсот до четырехсот рубликов-бубликов) и слушал лекцию Сергея Сергеевича Пименова об аристотелевской энтелехии.
Опосля вернулся в точку, открылся, разложился, залогинился, трудился, читал «Зофью» Бродского, кушал «мексиканскую смесь», трудился, читал «Историю всемирной литературы», трудился, писал виршик «В город пришла весна», трудился, выходил курить, читал…
И медленно, гусиным шагом, но с чистой совестью подобрался я к освобождающему восьмому часу вечера. То есть к долгожданному подсчету кассы, сворачиванию в бумажный с подписью лист выручки и последующему отправлению оной в сейф. Закрытию дверей точки и безотлагательному и благополучному убытию моему в белокаменную.
Но.
Что могло бы быть проще: электричка на Москву, на которую я рассчитывал успеть, отходила в двадцать тридцать пять.
И вот именно сюда мы переставим меняющее все и сразу «но».
Но с того же пути (а их на станции было всего два) на пять минут раньше нужной мне электрички, то есть в двадцать тридцать, отходила (как узнал я позже) в противоположном – на Рязань – направлении электричка.
Выходило так, что электричка, идущая на Рязань, находится на том же пути, с которого я должен ехать на Москву. Находится она там за семь минут до отправления нужной мне электрички. Как и полагается неврастенику, на вокзал я прибыл вовремя и в двадцать часов и двадцать восемь минут впрыгнул в вагон, который, как наивно верил мой разум, отвезет меня в заветный и горячо любимый Город-герой Москва.
Купив билетик на последние шиши (после покупки оного осталось около двухсот бубликов-рубликов) и впрыгнув в раздвижные шторы дверей вагона, мобильный поэт-администратор стоял в тамбуре, попыхивая папиросой, как вдруг… Двери съехались, электричка напряглась всем своим ухнувшим разом телом, и земля, дрогнув, поехала вправо.
Тут же разблокированный разбитый экран мобильно отрисовал цифры: «20:30». На пять минут раньше тронусь, подумалось мне тогда. Интересно, а как же те, кто был на вокзале и не ожидал, что электричка нарушит расписание? Следующий электрон, предпоследний на сегодня, отправляется только через час, и прибывает в Москву совсем поздно. Про последний и говорить нечего. Ну, ладно…
Что это? Москва же в другой стороне? Кажется. Ну, ладно.
Но лучше начать с начала.
«...и я запел про славные денёчки,когда служил на почте ямщиком!»
В Москву понаехал я примерно за полгода до описанных в первом предложении событий. Мучительно и даром искал работу, едва не попал в лапы сектантов из очередного импортозамещенного «Гербалайфа», работал «контролером расклейщиков объявлений», пытался устроиться каким-то продажником, в том числе продавцом-консультантом, кассиром, грузчиком в «Читай-город», «МДК», «Республику», «Молодую гвардию» и другое всякое около книжное (типографии, склады бумажной продукции) барокко, но в заветное братство так и не проник.
Потому, видимо, в частности, что на каждом паспорте гражданина Республики Беларусь лежит одно очень древнее и могучее проклятие. К сожалению, никто не знает наверняка, как именно оно действует. «И уж тем более снять его, – сказал здоровенный черный кот, держа в одной руке вилку с селедкой, а другой поднимая в воздух запотевший лафитничек с налитой до краев водочкой, – нет решительно никакой возможности!» Но в то же время, каждый достопочтенный гражданин проклятие это ощущает и регулярно пожинает плоды его.
Но все-таки однажды – о, змеиная яма! – мне позвонили из книготоргового и издательского холдинга «Лабиринт» и предложили должность мобильного администратора в пункте выдачи интернет заказов. Стоит ли распространяться о том, что в те незабвенные времена это предложение осияло мою фантазию миражами обогатительных оазисов, составленных сплошь из изумрудных водопадов, тенистых пальм и высоких кипарисов. И я тут же согласился.
Как результат, после непродолжительного собеседования, трехдневного обучения новому ремеслу, а также после получения сомнительной банковской карточки в придачу со второй трудовой за полгода, инженер-механик-поэт-писатель-музыкант-хоккеист-и-черт-знает-что-еще открыл в судьбе своей главу странствий по краям доселе невиданным.
О специфике должности мобильного администратора стоит сказать следующее. Во-первых, предполагалось полное отсутствие установленного рабочего графика. Рабочих дней в месяце могло быть и восемь, и тридцать. Но справедливости ради следует сказать, что оплата за каждый день после пятнадцатого рабочего дня в месяц увеличивалась вдвое.
Во-вторых, мобильный администратор потому и мобильный, что привязки к одному конкретному пункту выдачи у него нет. То есть мобильный администратор возникает там, где внезапно сходит с ума, заболевает, уходит в отпуск и тому подобные казусы «обыкновенный» администратор. Означало это также и то, что планировать что-либо бессмысленно, ибо узнать заранее, где и кого, и когда предстоит поменять, не представлялось возможным. Означало это и то, что придется поездить. Ох, как придется.
Плюс ко всему в то время книготорговый и издательский холдинг «Лабиринт» расширялся, и что ни день открывались новые точки не только в Москве, но и повсюду в области. И пока для новой точки не подбирался подходящий персонал, обеспечить ее бесперебойное функционирование брался (да-да, именно брался) мобильный администратор. Случалось так, что сегодня администратор едет в Долгопрудный, завтра в Серпухов, послезавтра в Коломну…
Так вот, Коломна… Славный древний город на реке Оке, сохранивший две башни и одну стену собственного Кремля. Надо признаться, что местами работа моя оказалось очень даже симпатичной (если бы не скудная пенсия-зарплата, которая более походила на пособие, но иначе обогащаться не удавалось, несмотря на все мои многочисленные таланты и одаренности). Неизбежность перманентного пребывания в пути открывала широкое пространство для прослушивания лекций по философии, литературе, внеклассного чтения, вдохновения дорожными пейзажами и так далее. В общем, романтика!
И еще: если пункт выдачи был открыт недавно, и сам факт открытия не успел в должной мере обрасти сарафанной известностью, то свободного времени при работе в такой «точке» было пруд пруди.
Ну вот вы только представьте, в десять утра точка открывалась и в восемь закрывалась. В новых точках за день приходилось выдавать от нуля до трех заказов, до десяти плюс-минус максимум. Все остальное время – это время пролежней, протирания штанов, плевания в балду и его избиения.
Для меня же – единственного и неповторимого – это время стало временем непрерывного чтения или сочинения всевозможных опусов. Но продолжалось так до поры до времени, и ближе к учебному году ситуация изменилась коренным образом. Но об этом в канве (что за «канва»?) данной истории автор умолчит.
А расскажет он вот о чем…
О происшествии сенсационном, имевшем место быть в первый из двух рабочих дней моих в Коломне, следовавших друг за другом без перерыва.
Электричка отправлялась от Москвы-Казанской примерно в шесть с четвертью утра и прибывала в Коломну, на станцию «Голутвин», без десяти девять.
Выезжал я, разумеется, как и всякий невротик, заранее, поскольку очень уж боялся опоздать, потеряться, заблудиться, пропасть и в воду кануть в Коломне; потерять работу, обнищать, потерять жилье, оказаться на улице без документов, утратить доступ к мылу и горячей воде, заразиться проказой или холерой и умереть зимой в холодном подъезде, с кипой перевязанных шпагатом книг под головой (что справедливо для любых незнакомых мне городов, по которым я бессовестно в те дни колесил (например, см.: «Залечь на дно в Протвино»)).
Но не одной лишь тревогой приобретается обыкновенным человеком сверхспособность подниматься в пятом часу утра. Благоприятствовал раннему пробуждению и соблазн романтического толка, а именно: всякий раз, отправляясь в неизвестный или малоизученный мною город, чрезвычайно желал я приехать заранее, чтобы успеть побродить перед работой по незнакомым улицам и улочкам, дворам и подворотням, скверам, паркам, бульварам, наглядеться на памятники, пруды и мосты (пока светло, ибо темнеет в наших краях рановато). Поглазеть, короче говоря, поизучать Россию-матушку не только по внутренностям московского метрополитена (хотя московский метрополитен – явление, заслуживающее изучения) и коридорам литинститутской бурсы (где дано мне было койко-место на год с лишком). И, следуя завету Уайльда о том, что единственный способ отделаться от искушения – это поддаться ему, я регулярно поддавался нехитрым искушениям бродяжнического духа и шлялся по нехоженым мною городам в течение полугодовой трудовой деятельности в книготорговом и издательском холдинге «Лабиринт».
Славный город Коломна в этом смысле исключением не стал.
В тот день встал я в пятом часу утра, терзаемый накануне пробуждения неспокойными сновидениями (снились мне бескрайние цеха, где огромные люди кувалдами молотили чертей, сидящих молча на едва ползущем металлическом конвейере и вертящих хвостами; и от ударов ежесекундно вскидываемых в воздух кувалд сама земля под ногами сотрясалась). Добрался полупешком, полутранспортом до Казанского вокзала, купил до Голутвина билетик из последних шестисот-семисот рублей, которые, собственно, «моими» и не были. Поскольку периодически снабжали меня этими рубликами-бубликами сочувствующие опустившемуся на дно социальной трясины поэту благодетели и благодетельницы.
О, радетели мои! Всеми силами, правдами-неправдами пытавшиеся предотвратить преждевременное и казавшееся неизбежным сошествие мое от голода, агульнай млявасці і абыякавасці да жыцця в Аид. Но, впрочем, речь теперь не о том. О царстве теней еще будет предложен снисходительному и дражайшему читателю моему сказ особый.
А теперь, после покупки билетика, осталось у меня бубликов-рубликов около четырехсот. Благо, в те времена былинные возил я с собой собойечку из «мексиканской смеси», бутылочку свежей из-под крановой воды и первый или второй – в зависимости от переутомления – том «Истории всемирной литературы», подготовленные ИМЛИ им. А.М. Горького. Ох, светлые, благословенные денечки!
Не утомил ли я тебя, читатель, воздыханиями и сокрушениями по былому-минулому? Чую, что так. Потому ускоряюсь, глотаю, не пережевывая, куски сырого безвкусного и безыскусного текста. И резко и коварно перескакиваю к сути. К нагой, бесстыдной, так сказать, Софии!
События того дня развивались именно и строго в соответствии с утвержденным лично мною еще ввечеру пляномъ.
Прибыв в славный город Коломна, на станцию Голутвин, приблизительно за час до открытия небольшого ТЦ, в котором и располагалась моя теперешняя рабочая точка, первым делом эту саму точку при посредстве «Яндекс Карт» я и отыскал. Нужно было это для того, чтобы успокоить своего внутреннего невротика, обретавшего успокоение лишь тогда, когда маршрут внутри сознания переходил из разряда гипотетического в разряд познанного опытным путем, то есть ве-ри-фи-ци-ро-ван-но-го.
До открытия оставалась еще прорва времени, и я незамедлительно приступил к забубенному Коломенскому шлянию: кушал кофей в тогдашнем МакДаке (после чего в кармане осталось от трехсот до четырехсот рубликов-бубликов) и слушал лекцию Сергея Сергеевича Пименова об аристотелевской энтелехии.
Опосля вернулся в точку, открылся, разложился, залогинился, трудился, читал «Зофью» Бродского, кушал «мексиканскую смесь», трудился, читал «Историю всемирной литературы», трудился, писал виршик «В город пришла весна», трудился, выходил курить, читал…
И медленно, гусиным шагом, но с чистой совестью подобрался я к освобождающему восьмому часу вечера. То есть к долгожданному подсчету кассы, сворачиванию в бумажный с подписью лист выручки и последующему отправлению оной в сейф. Закрытию дверей точки и безотлагательному и благополучному убытию моему в белокаменную.
Но.
Что могло бы быть проще: электричка на Москву, на которую я рассчитывал успеть, отходила в двадцать тридцать пять.
И вот именно сюда мы переставим меняющее все и сразу «но».
Но с того же пути (а их на станции было всего два) на пять минут раньше нужной мне электрички, то есть в двадцать тридцать, отходила (как узнал я позже) в противоположном – на Рязань – направлении электричка.
Выходило так, что электричка, идущая на Рязань, находится на том же пути, с которого я должен ехать на Москву. Находится она там за семь минут до отправления нужной мне электрички. Как и полагается неврастенику, на вокзал я прибыл вовремя и в двадцать часов и двадцать восемь минут впрыгнул в вагон, который, как наивно верил мой разум, отвезет меня в заветный и горячо любимый Город-герой Москва.
Купив билетик на последние шиши (после покупки оного осталось около двухсот бубликов-рубликов) и впрыгнув в раздвижные шторы дверей вагона, мобильный поэт-администратор стоял в тамбуре, попыхивая папиросой, как вдруг… Двери съехались, электричка напряглась всем своим ухнувшим разом телом, и земля, дрогнув, поехала вправо.
Тут же разблокированный разбитый экран мобильно отрисовал цифры: «20:30». На пять минут раньше тронусь, подумалось мне тогда. Интересно, а как же те, кто был на вокзале и не ожидал, что электричка нарушит расписание? Следующий электрон, предпоследний на сегодня, отправляется только через час, и прибывает в Москву совсем поздно. Про последний и говорить нечего. Ну, ладно…
Что это? Москва же в другой стороне? Кажется. Ну, ладно.
Вошел в вагон: мама родна! Что за вагон? Скамейки деревянные, полукруглые, лакированные, как из сквера какого-нибудь их в вагоны натаскали. Вообще все деревянное, дымное, пьющее, шумное. Из Москвы утром поезд был поновее, да мало ли поновее. Иной он был, вот в чем штука.
И вдруг, едва ощутимо, где-то глубоко в сердце кольнула искорка испуга. Едем-то не в ту сторону! Ай!
Сию секунду между рядами скверовых скамеек в пространстве вагона из облачков табачного дыма и искажающих, как при сильном зное, рисунок действительности прозрачных «шумящих» линий перегара возник, будто соткался из воздуха, кондуктор. И – поразительно! – вокруг кондукторской шеи бежал шнурок, а на шнурке вращалась катушка билетиков. Такие же точно билетики в минском центральном парке культуры и отдыха им. М. Горького дают право прохода на любые аттракционы. Покупаешь двадцать билетиков и проходишь на двадцать аттракционов – магия и мистика.
На вопрос о том, куда направляется наш электрон, кондуктор лукаво мигнула глазиком гагары, забористо цвиркнула фиксой и объявила: «Рязань!».
Не знаю, дрогнула ли предательски в моем лице какая-то мышца, или как-то по-особому дернул правое веко тик, но взгляд мадам кондуктор, после пушечного «Рязань!», выстрелившего в меня в упор, окрасился каким-то живительным огоньком злорадства и превосходства. Во мне же пробежала мысль: «К Сереге…»
Я вернулся в тамбур и, глядя в черное дверное окно, усиленно принялся дожидаться остановки, первой ближайшей остановки, на которой намеревался сойти с этого поезда на Юму, и, пересев на той же станции в любой электрон обратного направления, добраться или сперва до Голутвина, а затем уже до Казанского, или, если повезет, сразу же угодить на электрон до Москвы.
В сущности, ничего страшного не произошло. Так показалось мне сначала. Но чем дальше удалялся поезд от покинутой им станции и чем дольше не прибывал на ближайшую, тем плотнее становилась тревога, разраставшаяся, как сжимающаяся и разжимающаяся вокруг меня сфера.
На минуте десятой движения, после того, как из-под глухо стукающих колес электрички выпрыгнул и поплыл куда-то назад и немного вправо громадный металлический мост, переброшенный через широченное, утопающее в темноте русло (как я позже выяснил, русло это заключало в себе глубокие и неумолимые воды Оки), наблюдая сгущающуюся, как ночью в погребе, заоконную тьму, поэт допетрил, что угодил в скверную историю.
Да. Может, именно так и пересекают Стикс попавшие в царство теней души?
Постепенно складывалось понимание ситуации. А именно: когда я сойду на ближайшей станции, то билет от нее до Москвы, конечно же, будет дороже, чем от Голутвина, и мне просто-напросто не хватит на него денег. Что ж, значит, зайцем. А через турникеты на Казанском (которые без билета не открыть) придется как-то перепрыгивать, или выбираться в город по путям. То есть стоп! У меня же есть билет! От Голутвина до Москвы, он ведь покупается не на определенное время, а не на одноразовое использование! Наконец-то хорошая новость!
А вот если будет уже поезд, проходящий на Москву, то на него денег не хватит точно. А без билета и в тамбур не пустят. Отпадает.
Если же будет электричка до Голутвина, то надо ехать при любом раскладе, а дальше, уже находясь в Коломне, – импровизировать.
Но что если электричка на ближайшей станции будет, скажем, часа через полтора? Это ведь запросто может быть. Значит, в таком случае появится у меня удивительная возможность не успеть даже на последнюю электричку до Москвы. На гостиницу денег нет. Торговый центр, в котором пункт выдачи и где можно было бы переночевать, закрыт, и попасть в него до утра нет решительно никакой возможности. Если я и доберусь до Коломны, то ночевать придется на вокзале. А как все-таки добраться? А что если электрички вообще не будет? Я ведь совершенно не знаю этих мест.
Разблокировал телефон, посмотрел время, а увидел заряд телефона – замер на отметке «13 %». Оставалось только томительное – о, как все мы любим это чудесное бессильное томление – ожидание.
И так, дорогой читатель, вот мы и добрались до начала нашей истории.
На перроне, на который я выскочил из электрички, кроме дохлой собаки никого не было.
Цербер уже не тот. Хотя и жалко песика. Обычная, как будто, дворняга. И как его угораздило помереть прямо на перроне. Может, ждал кого-то? Может, меня? Поразительно…
Собственно, назвать перроном то, на что ступили мои, не знающие покоя (от дурной головы, как известно, и ногам покоя нет) ноги, можно было лишь потому, что местами здесь лежал асфальт, окаймленный высоким и раздолбанным бордюрным камнем. Ни ограждений, ни оград, ни заборов, ни хоть как-то справочной будки, не говоря уже о зале ожидания. Короче, вообще никаких полагающихся железнодорожной станции атрибутов не наблюдалось. А в темноте (было уже совершенно, как ночью, темно) это место и вовсе казалось пустынным лимбом, необитаемым островком в черноте бесконечности.
Только несчастная дохлая собака – memento mori – на поросшем высыхающей травой асфальте, темень и пустота. И выпрыгивающие из соседних дверей электрички парень и девушка, совершившие, по всей видимости, при посадке в электрон «на Москву» тот же непростительный акт доверия собственной логике, что и я. Они что-то кричали кондуктору, кому-то звонили, махали руками и прижимались друг к другу или вжимались друг в друга все плотнее и плотнее.
Вступив сию минуту с потерпевшими в переговоры, узнав от них только то, что электрички на Москву на этой станции не останавливаются – сию минуту из этих же переговоров я вынужден был выйти. Поскольку девушка явно всецело отдалась совершенно безжалостной власти Фобоса. И хотя она разделяла мое негодование по поводу произошедшего, и хотя во взгляде ее читалась солидарность в связи с постигшим нас троих конфузом, но все-таки более всего было ей страшно. И она все сильнее и сильнее вжималась в покрытую черной кожей куртки грудь своего спутника, бросая в меня подозрительные и наполненные до краев испугом взгляды.
Решение ретироваться оставалось единственно верным, поскольку было очевидно, что я их и смущаю, и пугаю, и при таком раскладе в одно такси мы с ними не сядем. И так мне стало обидно, что деньжат на самостоятельною поездку, конечно же, не хватит (о, тут уж я, не стесняясь, в красочных и живописных выражениях припоминал себе это утреннюю кофейную трапезу в МакДаке).
Если мне не изменяет память, в те сказочные былинные времена сервисы а-ля «сбербанк онлайн» еще не получили широкого распространения, если вообще были (надо полагать, что были). То есть о каких-либо переводах онлайн можно было только забыть, или как это правильно сказать? Словом, добыть чеканных монет в кратчайшие сроки положительно не представлялось возможным.
А тем временем это самое время убегало, и до следующей электрички, отправляющейся от Голутвина на Москву, оставалось около часа, а до вообще последней сегодня на Москву – чуть меньше двух часов.
Сначала я предпринял отчаянный звонок в Москву единственному человеку, с которым знаком был в этом городе. Тот самый анонимный благотворитель, взявший на себя роль социального государственного аппарата и регулярно выдававший мне пособие по безработице. Телефон садился, говорили мы быстро и ничего за короткое время переговоров придумать не сумели.
Телефонный разговор свой вел я, стоя на перроне и наблюдая как Рома и Юлия, тем временем, двинулись куда-то на противоположный берег железнодорожных путей. И затем пропали в желейной темени, поглотившей вначале их, а вслед за ними редкие деревья и два-три покосившихся зданьица, напоминавших сараи.
Сказав в трубку что-то похожее на «…пока», я последовал за Ромой и Юлией. Но, как мне показалось, где-то впереди, в глубине ночного желе желтый свет фар лизнул, будто языком, это самое черное желе и утащил в неизвестном направлении во чреве своем и Ромку, и Юльку.
Людей вокруг не было. Телефон сел. Карту я так и не удосужился посмотреть. Денег не было. И тут внутри моей бессмертной прекрасной души блеснула тонкая иголочка страха. Затем еще одна… и еще… и еще… И пронесся вихрем по хребту снизу-вверх холод.
Медлить дальше было нельзя. Я все еще надеялся успеть в Голутвин на последнюю электричку. Потому решил просто пойти по путям в обратном направлении. Если до последней электрички еще часа полтора, то должно сработать.
И, вдыхая плотный запах угля, стоявший над железнодорожным полотном, я зашагал по шпалам. В белых туфельках на тонкой подошве по железнодорожному гравию идти было достаточно неудобно. Даже неожиданно трудно, поскольку голеностопы то и дело подворачивались, а длинные носы ботов-скороходов цеплялись за все подряд: за макушки торчащих выше остальных камней щебня, за брусья под рельсами, за какие-то штыри, винты с гигантскими гайками и тому подобный вздор.
Примерно на десятой минуте марш-броска поднялся ледяной ветер и всыпал ливень, жирные капли которого вначале точечно, будто от прикосновения кисти, оставляли на рельсах лишь темные пятна, но вскоре превратились в лужи и легкие, сбегающие вниз, в кюветы, потоки. Однако сходить с маршрута и искать укрытие я не решился, ибо, как мне казалось, на счету каждая секунда.
Все это случилось, кажется, весенним вечером. Может быть, даже вечером четырнадцатого дня весеннего месяца ниссана. И по ночам было еще очень и очень холодно. И когда шмот на мне промок до последней нитки – ливень отступил, оставив после себя только ручьи, лужи и ледяной ветер, запускающий длинные и леденящие прозрачные пальцы в самое душу.
Минут через тридцать, практически околев, отбивая зубами «Польку-весялуху», мобильный поэт-администратор, проснувшийся семнадцать часов назад, проведший в дороге плюс-минус пять часов; пребывавший весь день в чтении и сочинении опусов; без денег, без связи, без навыков выживания и ориентации в незнакомой местности, оказался у подступов железнодорожного моста через реку Ока.
Как оказалось (нельзя сказать, что я этого не понимал раньше), никаких пешеходных, велосипедных, автомобильных или иных путей, кроме двух железнодорожных, на мосту не было. Вероятно, тот момент я думал о том, что стану делать, если во время моего променада по железнодорожным путям моста, навстречу друг другу выедут два поезда. Деться физически будет некуда, только если как страус: попу – в небо, голову – в… щебень? Но как раз в тот злополучный для меня миг колебаний, когда погаными метлами гнал я от себя эти мысли, откуда-то со стороны моста, утопавшего во встречном прожекторном свете, пылающем ярче ста тысяч лун и солнц, раздался трескучий, размазанный то ли эхом, то ли дилеем голос:
– Немедленноно-медленно-ленно поверните-ите назад-ад, или мы-ы откроем-оем огонь-гонь-онь на-на поражение-жение-ние!
Сначала показалось, что это не голос вовсе, а просто какой-то не имеющий определенного источника треск. И разряженный смыл этих слов остался недоступен для расстроенного интерпретационного аппарата моего уставшего сознания. И я продолжил шагать, упираясь лицом в бело-желтый свет лун и солнц, давящий из прожекторов.
– Повторяю-ряю-ряю, немедленно-медленно-но поверните-ите назад-ад, или мы-мы откроем-оем огонь-онь на-на поражение-жение-ние-е!
И вдруг и смысл, заключенный в трескотне, и ее источник, и вся небезопасная суть этой трескотни, распустились лотосом, большим фейерверком нейронного свечения в моем, начинавшем дрейф в сторону помешательства, уме.
В тот же миг ноги мои стали тяжелее гранитных колонн Исаакиевского собора, и я встал, как вкопанный.
– Повторяю-ряю…
Но я уже сорвался с места и шагал в противоположном мосту направлении, спотыкаясь о шпалы и не имея ни малейшего представления о том, как из этого всего выбираться. На правой руке у меня, вынырнув из мрака, показалась лесополоса.
И я свернул.
Туда.
И там что-то произошло. Страх отступил. Важность, необходимость, желанность наступления будущего, при том обязательно того будущего, каким виделось оно мне – все отступило, померкло, ушло и отпустило.
Мысленный круг «успеть на электричку – успеть в Москву – поспать – не проспать – успеть завтра утром на работу – не потерять работу – не заболеть – добыть хоть немного денег – сберечь себя для служения литературе – сберечь себя для любви – сберечь себя для родных… сберечь себя… сберечь», – круг разомкнулся.
Тьма леса моментально проникла во все потаенные углы сознания и, заполнив его, выдавила неугомонные тревожные мысли куда-то в лесную тишину. Холод отступил. Зубы сжались. Отдышка, возникшая от беготни по шпалам, исчезла бесследно.
«Безразлично, – подумал я. – Будь, что будет».
Мертвая тишина и такой же неподвижный мрак леса – это я. Я – это мертвая тишина и чернота леса по обе стороны от глаз.
И я просто шел. Через какое-то время все также откуда-то справа прямо мне под ноги бросилась тропинка. Петляя синусоидой между стволов деревьев, она выползла на песчаную дорогу. Дорога же привела меня на взгорбленную, как спина старика, опушку. В центре опушки, возвышаясь над темнеющими макушками редких деревьев, расправив внушительные стены, стоял храм.
Примечательно было то, что храм этот как будто просто вырос здесь, ну как поднялся из земли: казалось мне, что не было кругом ни заборов, ни ограждений, ни какой-либо иной соответствующей атрибутики.
Храм просто нависал над небом в темноте, совершенно лишенный какого бы то ни было освещения, раздвигая во все стороны от себя деревья.
Откуда? Как? Что он здесь делает? Случайность ли это? А небо? Как будто проясняется? Тучи, какие быстрые, как несутся. Вон, в разрывах – темно-фиолетовое небо.
На мгновение ноги мои снова превратились в неподвижные, тяжеленные колоны дворца ирода великого.
И именно в это самое мгновение, как будто из разрыва несущихся туч, из того самого темно-фиолетового клочка неба, так, словно кто-то ударил с обратной стороны по этому темно-фиолетовому клочку кувалдой, раздался звон, несколькими волнами прошедший через немотствующий мрак, через стволы деревьев, через меня.
И снова: «Б-о-о-о-у-у-м».
И снова.
И ноги мои сорвались и понеслись куда-то. Только в голове мелькнуло: «Как черт от ладана».
Почти бегом бросился я от храма прямиком в лесок, стоявший тут же, снова на правой руке, и очень скоро выскочил из него прямо на автобусную остановку.
Автобус подошел тут же. В автобусе я отогрелся, а женщина-кондуктор продала мне билетик до железнодорожной станции «Голутвин» (оставшихся денег как раз хватило).
На железнодорожную станцию автобус прибыл очень вовремя. Оказалось, что я успевал еще на предпоследнюю электричку. То есть времени было примерно без двадцати минут десять.
Я вынул старый не использованный еще билетик до Москвы, уложил его понадежнее во внутреннем кармане ветровки и вышел на первый путь, с которого и отходила электричка до Казанского вокзала.
Напротив окошка билетной кассы, глядевшего из стенки небольшого вокзала на платформу, я увидел Ромку и Юльку, которые выговаривали продавцу за некорректно составленное расписание движения электричек.
© Aldebaran 2022.
© Артур Новиков.
И вдруг, едва ощутимо, где-то глубоко в сердце кольнула искорка испуга. Едем-то не в ту сторону! Ай!
Сию секунду между рядами скверовых скамеек в пространстве вагона из облачков табачного дыма и искажающих, как при сильном зное, рисунок действительности прозрачных «шумящих» линий перегара возник, будто соткался из воздуха, кондуктор. И – поразительно! – вокруг кондукторской шеи бежал шнурок, а на шнурке вращалась катушка билетиков. Такие же точно билетики в минском центральном парке культуры и отдыха им. М. Горького дают право прохода на любые аттракционы. Покупаешь двадцать билетиков и проходишь на двадцать аттракционов – магия и мистика.
На вопрос о том, куда направляется наш электрон, кондуктор лукаво мигнула глазиком гагары, забористо цвиркнула фиксой и объявила: «Рязань!».
Не знаю, дрогнула ли предательски в моем лице какая-то мышца, или как-то по-особому дернул правое веко тик, но взгляд мадам кондуктор, после пушечного «Рязань!», выстрелившего в меня в упор, окрасился каким-то живительным огоньком злорадства и превосходства. Во мне же пробежала мысль: «К Сереге…»
Я вернулся в тамбур и, глядя в черное дверное окно, усиленно принялся дожидаться остановки, первой ближайшей остановки, на которой намеревался сойти с этого поезда на Юму, и, пересев на той же станции в любой электрон обратного направления, добраться или сперва до Голутвина, а затем уже до Казанского, или, если повезет, сразу же угодить на электрон до Москвы.
В сущности, ничего страшного не произошло. Так показалось мне сначала. Но чем дальше удалялся поезд от покинутой им станции и чем дольше не прибывал на ближайшую, тем плотнее становилась тревога, разраставшаяся, как сжимающаяся и разжимающаяся вокруг меня сфера.
На минуте десятой движения, после того, как из-под глухо стукающих колес электрички выпрыгнул и поплыл куда-то назад и немного вправо громадный металлический мост, переброшенный через широченное, утопающее в темноте русло (как я позже выяснил, русло это заключало в себе глубокие и неумолимые воды Оки), наблюдая сгущающуюся, как ночью в погребе, заоконную тьму, поэт допетрил, что угодил в скверную историю.
Да. Может, именно так и пересекают Стикс попавшие в царство теней души?
Постепенно складывалось понимание ситуации. А именно: когда я сойду на ближайшей станции, то билет от нее до Москвы, конечно же, будет дороже, чем от Голутвина, и мне просто-напросто не хватит на него денег. Что ж, значит, зайцем. А через турникеты на Казанском (которые без билета не открыть) придется как-то перепрыгивать, или выбираться в город по путям. То есть стоп! У меня же есть билет! От Голутвина до Москвы, он ведь покупается не на определенное время, а не на одноразовое использование! Наконец-то хорошая новость!
А вот если будет уже поезд, проходящий на Москву, то на него денег не хватит точно. А без билета и в тамбур не пустят. Отпадает.
Если же будет электричка до Голутвина, то надо ехать при любом раскладе, а дальше, уже находясь в Коломне, – импровизировать.
Но что если электричка на ближайшей станции будет, скажем, часа через полтора? Это ведь запросто может быть. Значит, в таком случае появится у меня удивительная возможность не успеть даже на последнюю электричку до Москвы. На гостиницу денег нет. Торговый центр, в котором пункт выдачи и где можно было бы переночевать, закрыт, и попасть в него до утра нет решительно никакой возможности. Если я и доберусь до Коломны, то ночевать придется на вокзале. А как все-таки добраться? А что если электрички вообще не будет? Я ведь совершенно не знаю этих мест.
Разблокировал телефон, посмотрел время, а увидел заряд телефона – замер на отметке «13 %». Оставалось только томительное – о, как все мы любим это чудесное бессильное томление – ожидание.
И так, дорогой читатель, вот мы и добрались до начала нашей истории.
На перроне, на который я выскочил из электрички, кроме дохлой собаки никого не было.
Цербер уже не тот. Хотя и жалко песика. Обычная, как будто, дворняга. И как его угораздило помереть прямо на перроне. Может, ждал кого-то? Может, меня? Поразительно…
Собственно, назвать перроном то, на что ступили мои, не знающие покоя (от дурной головы, как известно, и ногам покоя нет) ноги, можно было лишь потому, что местами здесь лежал асфальт, окаймленный высоким и раздолбанным бордюрным камнем. Ни ограждений, ни оград, ни заборов, ни хоть как-то справочной будки, не говоря уже о зале ожидания. Короче, вообще никаких полагающихся железнодорожной станции атрибутов не наблюдалось. А в темноте (было уже совершенно, как ночью, темно) это место и вовсе казалось пустынным лимбом, необитаемым островком в черноте бесконечности.
Только несчастная дохлая собака – memento mori – на поросшем высыхающей травой асфальте, темень и пустота. И выпрыгивающие из соседних дверей электрички парень и девушка, совершившие, по всей видимости, при посадке в электрон «на Москву» тот же непростительный акт доверия собственной логике, что и я. Они что-то кричали кондуктору, кому-то звонили, махали руками и прижимались друг к другу или вжимались друг в друга все плотнее и плотнее.
Вступив сию минуту с потерпевшими в переговоры, узнав от них только то, что электрички на Москву на этой станции не останавливаются – сию минуту из этих же переговоров я вынужден был выйти. Поскольку девушка явно всецело отдалась совершенно безжалостной власти Фобоса. И хотя она разделяла мое негодование по поводу произошедшего, и хотя во взгляде ее читалась солидарность в связи с постигшим нас троих конфузом, но все-таки более всего было ей страшно. И она все сильнее и сильнее вжималась в покрытую черной кожей куртки грудь своего спутника, бросая в меня подозрительные и наполненные до краев испугом взгляды.
Решение ретироваться оставалось единственно верным, поскольку было очевидно, что я их и смущаю, и пугаю, и при таком раскладе в одно такси мы с ними не сядем. И так мне стало обидно, что деньжат на самостоятельною поездку, конечно же, не хватит (о, тут уж я, не стесняясь, в красочных и живописных выражениях припоминал себе это утреннюю кофейную трапезу в МакДаке).
Если мне не изменяет память, в те сказочные былинные времена сервисы а-ля «сбербанк онлайн» еще не получили широкого распространения, если вообще были (надо полагать, что были). То есть о каких-либо переводах онлайн можно было только забыть, или как это правильно сказать? Словом, добыть чеканных монет в кратчайшие сроки положительно не представлялось возможным.
А тем временем это самое время убегало, и до следующей электрички, отправляющейся от Голутвина на Москву, оставалось около часа, а до вообще последней сегодня на Москву – чуть меньше двух часов.
Сначала я предпринял отчаянный звонок в Москву единственному человеку, с которым знаком был в этом городе. Тот самый анонимный благотворитель, взявший на себя роль социального государственного аппарата и регулярно выдававший мне пособие по безработице. Телефон садился, говорили мы быстро и ничего за короткое время переговоров придумать не сумели.
Телефонный разговор свой вел я, стоя на перроне и наблюдая как Рома и Юлия, тем временем, двинулись куда-то на противоположный берег железнодорожных путей. И затем пропали в желейной темени, поглотившей вначале их, а вслед за ними редкие деревья и два-три покосившихся зданьица, напоминавших сараи.
Сказав в трубку что-то похожее на «…пока», я последовал за Ромой и Юлией. Но, как мне показалось, где-то впереди, в глубине ночного желе желтый свет фар лизнул, будто языком, это самое черное желе и утащил в неизвестном направлении во чреве своем и Ромку, и Юльку.
Людей вокруг не было. Телефон сел. Карту я так и не удосужился посмотреть. Денег не было. И тут внутри моей бессмертной прекрасной души блеснула тонкая иголочка страха. Затем еще одна… и еще… и еще… И пронесся вихрем по хребту снизу-вверх холод.
Медлить дальше было нельзя. Я все еще надеялся успеть в Голутвин на последнюю электричку. Потому решил просто пойти по путям в обратном направлении. Если до последней электрички еще часа полтора, то должно сработать.
И, вдыхая плотный запах угля, стоявший над железнодорожным полотном, я зашагал по шпалам. В белых туфельках на тонкой подошве по железнодорожному гравию идти было достаточно неудобно. Даже неожиданно трудно, поскольку голеностопы то и дело подворачивались, а длинные носы ботов-скороходов цеплялись за все подряд: за макушки торчащих выше остальных камней щебня, за брусья под рельсами, за какие-то штыри, винты с гигантскими гайками и тому подобный вздор.
Примерно на десятой минуте марш-броска поднялся ледяной ветер и всыпал ливень, жирные капли которого вначале точечно, будто от прикосновения кисти, оставляли на рельсах лишь темные пятна, но вскоре превратились в лужи и легкие, сбегающие вниз, в кюветы, потоки. Однако сходить с маршрута и искать укрытие я не решился, ибо, как мне казалось, на счету каждая секунда.
Все это случилось, кажется, весенним вечером. Может быть, даже вечером четырнадцатого дня весеннего месяца ниссана. И по ночам было еще очень и очень холодно. И когда шмот на мне промок до последней нитки – ливень отступил, оставив после себя только ручьи, лужи и ледяной ветер, запускающий длинные и леденящие прозрачные пальцы в самое душу.
Минут через тридцать, практически околев, отбивая зубами «Польку-весялуху», мобильный поэт-администратор, проснувшийся семнадцать часов назад, проведший в дороге плюс-минус пять часов; пребывавший весь день в чтении и сочинении опусов; без денег, без связи, без навыков выживания и ориентации в незнакомой местности, оказался у подступов железнодорожного моста через реку Ока.
Как оказалось (нельзя сказать, что я этого не понимал раньше), никаких пешеходных, велосипедных, автомобильных или иных путей, кроме двух железнодорожных, на мосту не было. Вероятно, тот момент я думал о том, что стану делать, если во время моего променада по железнодорожным путям моста, навстречу друг другу выедут два поезда. Деться физически будет некуда, только если как страус: попу – в небо, голову – в… щебень? Но как раз в тот злополучный для меня миг колебаний, когда погаными метлами гнал я от себя эти мысли, откуда-то со стороны моста, утопавшего во встречном прожекторном свете, пылающем ярче ста тысяч лун и солнц, раздался трескучий, размазанный то ли эхом, то ли дилеем голос:
– Немедленноно-медленно-ленно поверните-ите назад-ад, или мы-ы откроем-оем огонь-гонь-онь на-на поражение-жение-ние!
Сначала показалось, что это не голос вовсе, а просто какой-то не имеющий определенного источника треск. И разряженный смыл этих слов остался недоступен для расстроенного интерпретационного аппарата моего уставшего сознания. И я продолжил шагать, упираясь лицом в бело-желтый свет лун и солнц, давящий из прожекторов.
– Повторяю-ряю-ряю, немедленно-медленно-но поверните-ите назад-ад, или мы-мы откроем-оем огонь-онь на-на поражение-жение-ние-е!
И вдруг и смысл, заключенный в трескотне, и ее источник, и вся небезопасная суть этой трескотни, распустились лотосом, большим фейерверком нейронного свечения в моем, начинавшем дрейф в сторону помешательства, уме.
В тот же миг ноги мои стали тяжелее гранитных колонн Исаакиевского собора, и я встал, как вкопанный.
– Повторяю-ряю…
Но я уже сорвался с места и шагал в противоположном мосту направлении, спотыкаясь о шпалы и не имея ни малейшего представления о том, как из этого всего выбираться. На правой руке у меня, вынырнув из мрака, показалась лесополоса.
И я свернул.
Туда.
И там что-то произошло. Страх отступил. Важность, необходимость, желанность наступления будущего, при том обязательно того будущего, каким виделось оно мне – все отступило, померкло, ушло и отпустило.
Мысленный круг «успеть на электричку – успеть в Москву – поспать – не проспать – успеть завтра утром на работу – не потерять работу – не заболеть – добыть хоть немного денег – сберечь себя для служения литературе – сберечь себя для любви – сберечь себя для родных… сберечь себя… сберечь», – круг разомкнулся.
Тьма леса моментально проникла во все потаенные углы сознания и, заполнив его, выдавила неугомонные тревожные мысли куда-то в лесную тишину. Холод отступил. Зубы сжались. Отдышка, возникшая от беготни по шпалам, исчезла бесследно.
«Безразлично, – подумал я. – Будь, что будет».
Мертвая тишина и такой же неподвижный мрак леса – это я. Я – это мертвая тишина и чернота леса по обе стороны от глаз.
И я просто шел. Через какое-то время все также откуда-то справа прямо мне под ноги бросилась тропинка. Петляя синусоидой между стволов деревьев, она выползла на песчаную дорогу. Дорога же привела меня на взгорбленную, как спина старика, опушку. В центре опушки, возвышаясь над темнеющими макушками редких деревьев, расправив внушительные стены, стоял храм.
Примечательно было то, что храм этот как будто просто вырос здесь, ну как поднялся из земли: казалось мне, что не было кругом ни заборов, ни ограждений, ни какой-либо иной соответствующей атрибутики.
Храм просто нависал над небом в темноте, совершенно лишенный какого бы то ни было освещения, раздвигая во все стороны от себя деревья.
Откуда? Как? Что он здесь делает? Случайность ли это? А небо? Как будто проясняется? Тучи, какие быстрые, как несутся. Вон, в разрывах – темно-фиолетовое небо.
На мгновение ноги мои снова превратились в неподвижные, тяжеленные колоны дворца ирода великого.
И именно в это самое мгновение, как будто из разрыва несущихся туч, из того самого темно-фиолетового клочка неба, так, словно кто-то ударил с обратной стороны по этому темно-фиолетовому клочку кувалдой, раздался звон, несколькими волнами прошедший через немотствующий мрак, через стволы деревьев, через меня.
И снова: «Б-о-о-о-у-у-м».
И снова.
И ноги мои сорвались и понеслись куда-то. Только в голове мелькнуло: «Как черт от ладана».
Почти бегом бросился я от храма прямиком в лесок, стоявший тут же, снова на правой руке, и очень скоро выскочил из него прямо на автобусную остановку.
Автобус подошел тут же. В автобусе я отогрелся, а женщина-кондуктор продала мне билетик до железнодорожной станции «Голутвин» (оставшихся денег как раз хватило).
На железнодорожную станцию автобус прибыл очень вовремя. Оказалось, что я успевал еще на предпоследнюю электричку. То есть времени было примерно без двадцати минут десять.
Я вынул старый не использованный еще билетик до Москвы, уложил его понадежнее во внутреннем кармане ветровки и вышел на первый путь, с которого и отходила электричка до Казанского вокзала.
Напротив окошка билетной кассы, глядевшего из стенки небольшого вокзала на платформу, я увидел Ромку и Юльку, которые выговаривали продавцу за некорректно составленное расписание движения электричек.
© Aldebaran 2022.
© Артур Новиков.
