Пёс

Дожди зарядили. Апрельская хмарь.
Ночами промозгло и гулко.
Торжественно лапу задрав на фонарь,
мой пёс начинает прогулку.

Я тут на раёне давно аксакал,
мне всё и привычно, и скучно.
А этот, гляди-ка, опять поскакал
обнюхивать разные кучи.

Смотрю и завидую: эх, ни черта
не смыслю я в жизни, на деле.
Не верую в чудо травы и куста,
мечтаю о свете в тоннеле.

А псу ни к чему городить огород,
и светит ему без печали
фонарь – перекрёсток собачьих миров,
описанный в самом начале.


Лето моё

Лето моё, жеребёнок на тонких ногах,
пена небесная, солнца ленивая рыба,
как мне опять с твоего не сорваться обрыва
в долгие ночи, лежащие в долгих снегах?

Как мне остаться в твоей голенастой траве
там, у реки, в тишине-вышине камышиной,
с выводком глупых твоих желторотых кувшинок,
с ветром беспамятным в глупой моей голове?..

Время придёт, соберёт эти летние дни,
каждый рассвет и закат, и луны половинку,
как землянику, нанижет потом на травинку
и убежит от меня – догони-догони...


Вот так бы просыпаться каждый раз

Костёр трещал, как пьяный балабол.
Снег оседал, кипел ручей в низине.
И голый лес был по-другому гол –

бесстыдно, вызывающе на синем,
оттаявшем от облачной шуги,
чернели ветки, влажны и туги.

*
Проснёшься и глядишь, сощурив глаз,
как сеет утро сквозь весёлый ситчик
апрельский свет, звенящий от синичек...
Вот так бы просыпаться каждый раз –

ресницами размаргивать стрекоз
чудного сна и солнечной пестряди...
Деревня, кони фыркают в леваде,
бежит вода, по ней бежит барбос,
за ним несутся дети, гомоня.

И жизнь проста, и смысл у жизни прост,
как семечка, пустившаяся в рост...
Не спи, проспишь весеннюю меня.

*
Над баней небо вызвездило в лёд.
Но братия гусиная орёт
и день и ночь, топочет и гогочет.

Сидишь в парной и слышишь за стеной
и хлопот крыл, и хриплый позывной,
и думаешь: на юге этой ночью

другой вожак готовится в полёт…
А Сашка знай на камни поддаёт
дубового отвара.
Они шкворчат, и ты, чумной от пара,

пристав, как банный лист, идёшь за мной
сидеть в одном исподнем под луной...


Дворник

Зябкого утра оторопь.
Вот и октябрь прошёл.
Дворник шуршит-работает,
листья гребёт в мешок.

Вот бы и мне так – тоже
шкрябать тудой-сюдой.
Всё, что меня тревожит,
стало бы ерундой.

Рыжие листья-огари,
снежная завесь лет
больше б меня не трогали,
не заслоняли свет.

Всё во мне рассыпается
на отголосков звон.
Маюсь, дышу на пальцы,
смыслы ищу... А он

во, говорит, нападало!
И горечи никакой.
Просто гребёт лопатой
или метёт метлой.


Снег. Свет

Давай-ка видеть сны про белый свет,
идущий от нападавшего снега.
Когда на деле выбора и нет,
что вспоминать про сладости ночлега

под шиферными крышами югов,
балкончик с видом на хозяйских кошек,
расстёгнутое платьице в горошек...
Да памяти так просто облапошить
нас, дураков.

Оставь цветок и бабочку цвести
по центру августовской панорамы.
Гербарий нашей памяти, прости,
уже и так набит истлевшим хламом.

Пока мы там, покуда в забытьи,
на кухонных часах всбесились стрелки.
Смотри: сейчас декабрь без пяти,
и, греясь возле газовой горелки

(прохладно в доме, топят абы как),
меня ли обнимаешь ты, скажи мне?
Меня? – Не ту, с черешнями в руках,
из прошлой жизни?..

Ещё не отпустил тебя Чегет,
ещё по Крыму я не доскучала, –
но всё начнётся с самого начала.
И первый снег.
И белый свет.


Море

Не я возвращаюсь к морю – оно ко мне.
Тепло омывает ноги – учись смирению.
Тогда, может, станешь одним из моих камней,
стоящих на страже меж вечностью и забвением...

Да будет тебе, ты же скалы дробишь в песок,
от сонма идей оставляешь осколки смысла,
и каждый твой камень безмолвен и одинок
ныне и присно.

...А море манило светом и синевой,
шуршало галькой без горечи и тревоги
и каждому, кто заходил в него,
омывало ноги.


Если не любовь

Если не любовь – как жить?
Вот небо на поле лежит –
пузастое облаками,
с глазами-васильками.

Огладишь ему бока,
сгонишь бабочку с василька
(потому что – моргать-то как?) –
и оно выдыхает птицу.

Или вот у реки ивняк
серебрится.
Удочку кинешь с моста – красота!
Ни часов, ни минут –
время кануло в лето.
А клюют окуньки, не клюют –
дело ж не в этом.

Или смородина – жаркая, пыльная,
оскомина от кожицы,
губы и руки синие,
и хочется ещё, да не можется...

У старой пристани лодка в заплатках.
Полдень. Стрижи...
И так хрупко всё это, неудержимо и кратко.
Но если не любовь, то как жить?


Тихий город

Осыпается небо, отцветает снегами.
Воздух вечером тих и ленив.
Он дрожит и плывёт меж двумя берегами,
между снежных завалов и крыш-оригами,
под которыми светят огни.

Я плыву вместе с ним вдоль своих двухэтажек,
загребая ботинками снег.
Всё, что было неважно, всё, что будет, неважно.
Месяц тоненький кто-то прошкрябал на саже –
может, местный лунатик во сне.

Словно трещины в воздухе, чёрные ветки.
Лает-ухает пёс вдалеке.
Снова пьянка на хате у Вики-соседки –
пропивает всё то, что не пропили предки,
и слеза дребезжит в матерке.

Это пятница, тихий заснеженный город...
А наутро – ни спешки, ни дел.
С чердака голубиный доносится говор,
да соседка поганой метлой вдоль забора
полюбовника гонит (охрипла от ора)
за пол-литрою на опохмел...


Другое измерение

Я выберу другое измеренье,
когда стихи закончатся во мне, –
с тахтой и мятным взваром от мигрени,
с винтажными часами на стене.

И, больше не лелея, не мусоля,
не чувствуя шершавости на слух,
я стану отпускать слова на волю,
как будто одуванчиковый пух.

Я буду, слыша запах луж и хвои,
дышать сегодня, не вдыхая впрок,
и жить, и видеть просто и без боли,
без аритмии выверенных строк.

И, если будет мне дана свобода,
дарованы покой и пустота,
я выберу другое время года –
тугое, перезрелое, и там

я буду жить у августа на страже,
хотя дожди уже предрешены,
и рисовать лиловые пейзажи,
оспаривая цвет у тишины.


Война и мир

[Мир]

Проснёшься утром и думаешь: мир на месте.
В окне всё то же – берёза, на ней вороны.
Гремят кастрюли на кухне и дождь по жести.
Так было в детстве. А вдруг?.. и таишься сонно.

Разбудит мама:
– Вставайте! На завтрак творог.
Гулять недолго, на улице очень сыро!

Потом вспоминаешь – боже, тебе ж за сорок.
Ещё вспоминаешь – нет никакого мира…

[Война]

К войне привыкаешь. Где-то идёт война,
а ты просыпаешься, ставишь согреться чайник.
Ты смотришь на мир из собственного окна,
а там на проталине пара собак скучает.

Войну ты включаешь с выпуском новостей.
Она похожа на выдумки Голливуда.
Её можно вместе с кофе подать в постель.
Под неё можно сексом заняться или помыть посуду.

Война утомляет флагами всех мастей,
дешёвым пафосом безобразных прилюдных истерик.
А чтобы не было бездомных старух и убитых детей,
выключаешь телик.

© Aldebaran 2022.

© Полина Орынянская.