Джой Уильямс – «Гурджиев в солнечном штате»
Анна Рабкина
Перевод
Это никогда не закончится, думает Г. Он сидит за столом в зоне отдыха роллердрома во Флориде, наблюдая, как дети катаются на роликовых коньках. На столе перед ним картошка фри, брецели с сырной начинкой, две куриных энчилады и стакан воды безо льда. Как странно находиться в этом месте, думает Г. В какой-то степени он хотел бы вернуться в Атлантиду, но сколько же там немцев! С этими их пыхтящими слюнявыми собаками, все как одна натасканными вынюхивать лекарства! Постарайся насладиться Флоридой, приказывает он себе. Там на улице апельсины, пеликаны и змеиные фермы. И зубы акул! Невозможно прогуляться по пляжам Флориды и не нацеплять акульих зубов между пальцев ног. Здесь, внутри, при включённом кондиционере ему вполне комфортно. На нём тяжёлое пальто с каракулевым воротником и папаха. В кармане сорок семь катушек плёнки. Мне нужно всё это проявить, думает Г. Наступает момент…
По катку на бешеной скорости носится под сотню будущих подростков с ясными голубыми глазами и прелестными коленями. От детей Г. устаёт. Вопросы, вопросы, вопросы, думает Г. Какое счастье, что ответы не нужны. Г. поглаживает свои внушительные усы. Варёная картофелина более разумна, чем сырая, размышляет он. Наверное.
Г. немного встревожен. Он слишком много думал об индусах. Он хотел бы снова отправиться в Индию, но сколь бы он ни верил в Вечное Сейчас, он боится тхагов. Британцы покончили с тхагами в 1840 году, но Г. это не успокаивает. Тхаги душили путников шарфами и бросали их в колодцы. Они убивали не всех. Были исключения. Они не трогали женщин, прокажённых, слепых, калек, людей, ведущих корову, каменотёсов и сапожников. Г. перечисляет эти категории на пальцах. Он не входит ни в одну из них. По его телу пробегает дрожь. Лучше держаться от Индии подальше, думает он. Г. боится тхагов. Ещё он боится грязи. О своих снах про грязь он не поведал бы ни одной живой душе. Такие мысли лучше подавлять в зародыше, решает Г.
Раньше Г. был окружён мертвецами. Он привык, что почитатели говорили ему: «Все окружающие вас люди кажутся мёртвыми». Он привык к такого рода комплиментам. Здесь ему никто ничего подобного не говорит. Такое впечатление, что его вообще не замечают.
Музыка оглушительна. Иногда звучит песня в чуть более медленном темпе, но не менее громко, чем прочие, и будущие подростки танцуют под неё на роликах. Г. любит танцы. Он притопывает ногой и поглаживает усы. Тёмные воды диетической колы, томящиеся в бумажном стаканчике, колышутся над поверхностью стола. Я во Флориде! думает он. Он любит Флориду, её холодный центр. Станцуйте апельсин, произносит он с чувством. Эге, думает он. Это чьё-то ещё. Того немецкого поэта. Опять эти немцы, думает он с раздражением. В Мексике они были в пирамидах, в бассейнах, на рынках – скупали декоративные жестяные лампы. В Париже они были в Лувре – применяли теорию Фрейда к да Винчи, стояли напротив «Святого семейства» и орали: «Я вижу стервятника, вон видишь стервятника!» Они были даже на Ривьере – ели форель. Впрочем, вынужден признать Г., автомобили они выпускают отменные. О, эти БМВ, думает он с удовольствием. Хотел бы он бросить где-нибудь свою дурацкую машину и пересесть за руль Ягуара. Станцуйте апельсин, вспоминает он и ощущает укол стыда. Он краснеет, но этого никто не видит.
К столу подходит как всегда мрачная Кэтрин Мэнсфилд и садится рядом. Он не предлагает ей сигарету. Возможно, она сейчас спит, хотя кто её знает. Не следует её обижать. Он улыбается. Как хорошо быть молодым, правда? говорит он, указывая на катающихся подростков, просто чтобы завязать беседу. Кэтрин Мэнсфилд смотрит на него в глубочайшем недоумении. Хоть бы разочек улыбнулась, вздыхает Г. Он наклоняется вперёд. Невозможность – признак истины, шипит он. То, что можно выразить, не может быть истинным. Сколько раз мне нужно это вам повторять! «Я была писателем», – с достоинством произносит Кэтрин Мэнсфилд. Она уходит.
Г. жаждет бокала Кальвадоса из одной из тех двадцати семи бутылок, которые он обнаружил в своём погребе под слоем извести, песка и измельчённой соломы, когда рыл яму для хранения моркови. Бьюсь об заклад, вкус у него что надо. Эта кола на вкус какая-то ненастоящая. Он хотел бы бокальчик Кальвадоса, а ещё один из тех больших ковров, которые тхаги начали ткать после реабилитации. Эти люди изменили свою жизнь. Из душителей они сделались ткачами. О да, Г. всегда хотелось заполучить один из этих ковров! Это определённо вещь с историей!
Дети кружат вокруг, словно дервиши. Безумная ребятня. Г. смотрит на них – сосредоточенно, неотрывно. Начинает болеть челюсть. Он прикуривает сигарету, затягивается, кашляет, зевает, смеётся. Иисус никогда не смеялся. Бедняга, думает Г. Мальчик в шёлковых шортах, футболке с замысловатыми письменами и чёрных роликовых коньках с огромными зелёными колёсами подлетает к стене и впечатывается прямо в неё. Г. смеётся. Я знаю, каково это, думает он. То дерево в окрестностях Фонтенбло не подвинулось ни на дюйм. Осторожнее, кричит он мальчику, смеясь. А не то будешь как я – куском живого мяса в чистой постели. Его просят уйти.
Г. идёт по пляжу. Что мне нужно, так это забраться в океан, думает он. Но есть только Залив. Он вбирает в себя всё это. Я во Флориде! думает он. Его большой бритый череп блестит на солнце. Он приближается к воде и пробует её правой ногой. Вода прохладная. Я недостаточно спонтанен, волнуется Г. Я должен просто вбежать туда, поймать волну и выехать обратно на животе. А может, мне нужно просто поскимбордить на мелководье. Под пальто на нём красные шорты, не совсем фирменный «красный нэнтакет», но близкие по цвету. Будучи при смерти, бабушка Г. сказала ему: В жизни никогда не делай то, что делают другие. На смертном одре, её последние слова, только представьте! Сказать такое ребёнку.
Г. сидит на берегу. Сейчас январь, Г. родился в январе. Темнеет. Эге, думает Г. По пляжу едет чёрная повозка с запряжённой в неё старой клячей, которую погоняет пьяный извозчик. Это очень знакомо, думает Г. Его тёмные глаза сверкают, пока он созерцает эту сцену. Всё абсолютно правильно. Извозчик неотёсанный и косматый, лошадь забитая и поникшая, повозку давно пора чинить. Буквальная космическая актуализация моей любимой метафоры, восторженно восклицает Г. Здесь! Повозка останавливается перед Г. Ни за что на свете Г. не сядет в эту повозку. Он невозмутимо наклоняется, подбирает кусочек коралла и запускает его по воде.
Плюх Плюх Плюх Плюх ПлюхПлюхПлюх, плюхает коралл. Извозчик с руганью понукает лошадь. Та не двигается. Извозчик спускается на землю и набрасывается на животное – бьёт кулаками по шее, коленями по рёбрам. Внезапно из-за островка морского овса выбегает немец и останавливает занесённую руку извозчика. Это Ницше, Фридрих Ницше! Он судорожно обхватывает лошадь за голову и сходит с ума на месте. Никаких сомнений – совершенно обезумел. Его забирают, лопочущего, в разбитой повозке. Г. ошарашенно смотрит им вслед, но потом вспоминает, что на дворе и впрямь январь. Красивый лоб, отмечает он. Г. снова один на темнеющем берегу. Совершенно один. Но ничто не потеряно. Ничто.
© Aldebaran 2022.
© Анна Рабкина.
По катку на бешеной скорости носится под сотню будущих подростков с ясными голубыми глазами и прелестными коленями. От детей Г. устаёт. Вопросы, вопросы, вопросы, думает Г. Какое счастье, что ответы не нужны. Г. поглаживает свои внушительные усы. Варёная картофелина более разумна, чем сырая, размышляет он. Наверное.
Г. немного встревожен. Он слишком много думал об индусах. Он хотел бы снова отправиться в Индию, но сколь бы он ни верил в Вечное Сейчас, он боится тхагов. Британцы покончили с тхагами в 1840 году, но Г. это не успокаивает. Тхаги душили путников шарфами и бросали их в колодцы. Они убивали не всех. Были исключения. Они не трогали женщин, прокажённых, слепых, калек, людей, ведущих корову, каменотёсов и сапожников. Г. перечисляет эти категории на пальцах. Он не входит ни в одну из них. По его телу пробегает дрожь. Лучше держаться от Индии подальше, думает он. Г. боится тхагов. Ещё он боится грязи. О своих снах про грязь он не поведал бы ни одной живой душе. Такие мысли лучше подавлять в зародыше, решает Г.
Раньше Г. был окружён мертвецами. Он привык, что почитатели говорили ему: «Все окружающие вас люди кажутся мёртвыми». Он привык к такого рода комплиментам. Здесь ему никто ничего подобного не говорит. Такое впечатление, что его вообще не замечают.
Музыка оглушительна. Иногда звучит песня в чуть более медленном темпе, но не менее громко, чем прочие, и будущие подростки танцуют под неё на роликах. Г. любит танцы. Он притопывает ногой и поглаживает усы. Тёмные воды диетической колы, томящиеся в бумажном стаканчике, колышутся над поверхностью стола. Я во Флориде! думает он. Он любит Флориду, её холодный центр. Станцуйте апельсин, произносит он с чувством. Эге, думает он. Это чьё-то ещё. Того немецкого поэта. Опять эти немцы, думает он с раздражением. В Мексике они были в пирамидах, в бассейнах, на рынках – скупали декоративные жестяные лампы. В Париже они были в Лувре – применяли теорию Фрейда к да Винчи, стояли напротив «Святого семейства» и орали: «Я вижу стервятника, вон видишь стервятника!» Они были даже на Ривьере – ели форель. Впрочем, вынужден признать Г., автомобили они выпускают отменные. О, эти БМВ, думает он с удовольствием. Хотел бы он бросить где-нибудь свою дурацкую машину и пересесть за руль Ягуара. Станцуйте апельсин, вспоминает он и ощущает укол стыда. Он краснеет, но этого никто не видит.
К столу подходит как всегда мрачная Кэтрин Мэнсфилд и садится рядом. Он не предлагает ей сигарету. Возможно, она сейчас спит, хотя кто её знает. Не следует её обижать. Он улыбается. Как хорошо быть молодым, правда? говорит он, указывая на катающихся подростков, просто чтобы завязать беседу. Кэтрин Мэнсфилд смотрит на него в глубочайшем недоумении. Хоть бы разочек улыбнулась, вздыхает Г. Он наклоняется вперёд. Невозможность – признак истины, шипит он. То, что можно выразить, не может быть истинным. Сколько раз мне нужно это вам повторять! «Я была писателем», – с достоинством произносит Кэтрин Мэнсфилд. Она уходит.
Г. жаждет бокала Кальвадоса из одной из тех двадцати семи бутылок, которые он обнаружил в своём погребе под слоем извести, песка и измельчённой соломы, когда рыл яму для хранения моркови. Бьюсь об заклад, вкус у него что надо. Эта кола на вкус какая-то ненастоящая. Он хотел бы бокальчик Кальвадоса, а ещё один из тех больших ковров, которые тхаги начали ткать после реабилитации. Эти люди изменили свою жизнь. Из душителей они сделались ткачами. О да, Г. всегда хотелось заполучить один из этих ковров! Это определённо вещь с историей!
Дети кружат вокруг, словно дервиши. Безумная ребятня. Г. смотрит на них – сосредоточенно, неотрывно. Начинает болеть челюсть. Он прикуривает сигарету, затягивается, кашляет, зевает, смеётся. Иисус никогда не смеялся. Бедняга, думает Г. Мальчик в шёлковых шортах, футболке с замысловатыми письменами и чёрных роликовых коньках с огромными зелёными колёсами подлетает к стене и впечатывается прямо в неё. Г. смеётся. Я знаю, каково это, думает он. То дерево в окрестностях Фонтенбло не подвинулось ни на дюйм. Осторожнее, кричит он мальчику, смеясь. А не то будешь как я – куском живого мяса в чистой постели. Его просят уйти.
Г. идёт по пляжу. Что мне нужно, так это забраться в океан, думает он. Но есть только Залив. Он вбирает в себя всё это. Я во Флориде! думает он. Его большой бритый череп блестит на солнце. Он приближается к воде и пробует её правой ногой. Вода прохладная. Я недостаточно спонтанен, волнуется Г. Я должен просто вбежать туда, поймать волну и выехать обратно на животе. А может, мне нужно просто поскимбордить на мелководье. Под пальто на нём красные шорты, не совсем фирменный «красный нэнтакет», но близкие по цвету. Будучи при смерти, бабушка Г. сказала ему: В жизни никогда не делай то, что делают другие. На смертном одре, её последние слова, только представьте! Сказать такое ребёнку.
Г. сидит на берегу. Сейчас январь, Г. родился в январе. Темнеет. Эге, думает Г. По пляжу едет чёрная повозка с запряжённой в неё старой клячей, которую погоняет пьяный извозчик. Это очень знакомо, думает Г. Его тёмные глаза сверкают, пока он созерцает эту сцену. Всё абсолютно правильно. Извозчик неотёсанный и косматый, лошадь забитая и поникшая, повозку давно пора чинить. Буквальная космическая актуализация моей любимой метафоры, восторженно восклицает Г. Здесь! Повозка останавливается перед Г. Ни за что на свете Г. не сядет в эту повозку. Он невозмутимо наклоняется, подбирает кусочек коралла и запускает его по воде.
Плюх Плюх Плюх Плюх ПлюхПлюхПлюх, плюхает коралл. Извозчик с руганью понукает лошадь. Та не двигается. Извозчик спускается на землю и набрасывается на животное – бьёт кулаками по шее, коленями по рёбрам. Внезапно из-за островка морского овса выбегает немец и останавливает занесённую руку извозчика. Это Ницше, Фридрих Ницше! Он судорожно обхватывает лошадь за голову и сходит с ума на месте. Никаких сомнений – совершенно обезумел. Его забирают, лопочущего, в разбитой повозке. Г. ошарашенно смотрит им вслед, но потом вспоминает, что на дворе и впрямь январь. Красивый лоб, отмечает он. Г. снова один на темнеющем берегу. Совершенно один. Но ничто не потеряно. Ничто.
© Aldebaran 2022.
© Анна Рабкина.
