Было за полночь, и Беркутов уже клевал носом. Он сидел на боковушке, слушал стук колёс, сдавленный гогот, временами раздававшийся из конца вагона, вздохи и возню засыпающих попутчиков. На складном столике стоял небольшой жёлтый термос с холодным пивом, рядом лежал «Хозяин тайги» Бориса Можаева. Он начал было читать эту книгу, купленную за бесценок в букинистическом магазине на Арбате, но свет приглушили почти сразу, как только поезд тронулся. Беркутова окутал полумрак. Закрыв книгу и отодвинув её в сторону, он налил пиво в крышку термоса и стал смотреть в окно на освещённые фонарями деревья, каменные дома и щебень.
В последние дни Беркутов мало спал – не получалось: ложась в кровать, он пялился то на спящий экран телевизора, то на растворяющийся в темноте потолок, слушал стук сердца. Оно говорило: «давай уже, закрывай глаза и засыпай». Но никак не получалось: Беркутов разглядывал тьму и ждал, когда прозвенит будильник, и можно будет идти на работу.
Он взял отпуск впервые за два года. Работа – не волк. В префектуре одного московского района, в которой служил Беркутов, такому решению даже обрадовались: не придётся выплачивать дополнительную премию, если сотрудник, не дай Бог, решит уволиться. Дождавшись отпускных, Беркутов купил билеты, высидел рабочую неделю до конца и в пятницу, посидев с коллегами в баре, поехал на Ярославский вокзал.
Поезд мчался сквозь ночь, и за стеклом мелькали редкие огоньки. Беркутов сделал небольшой глоток, расправил плечи, впервые за день почувствовав себя полностью расслабленным, закрыл глаза и стал слушать стук колёс.
Утром пришёл проводник: «Молодой человек, приезжаем в Кинешму через двадцать минут». Беркутов вяло кивнул. Тело ломило – он не ложился и сидел как есть, в рубашке и джинсах. Даже ботинок не снял. Голова немного кружилась – то ли от голода, то ли от тряски вагона. Но на душе было легко, спокойно – чувство, до того Беркутову непривычное, что он немного испугался.
На вокзале Беркутов позавтракал кофе и жареным пирожком с мясом. Невыспавшаяся продавщица, кряхтя, отсчитывала сдачу. Беркутов вышел на стоянку такси – уже почти пустую. Неторопливо подошёл к пожилому мужичку с седыми висками, в мятой кепке и выцветшей куртке.
– Слышь-ка! – улыбнулся таксист. Беркутов годами не слышал такой фразы. – Докуда тебя?
– До Лугового довезёшь?
– Довезу! Какая улица?
Беркутов назвал. Таксист задумался на пару секунд.
– Знаю такую! – он обрадованно махнул рукой.
– За сколько? – по московской привычке напрягся Беркутов.
Таксист назвал цену. Многовато. Но Беркутов, уставший, согретый солнцем, согласился. Они поехали.
– Знаешь, кто здесь живёт? – спросил таксист, кивая головой на дачные участки за окном.
– Москвичи? – догадался Беркутов.
– Москвичи… – водитель махнул свободной от руля рукой, будто сбрасывая пепел с невидимой сигареты. – Всё здесь купили под фазенды…
Непонятно было, то ли таксист досадует, то ли констатирует факт.
– Ну да, – вздохнул Беркутов. – Москва – большой город. Летом там тяжело отдыхать. Хочется на природу, вот народ и едет.
– Рыбы у нас сколько! – продолжал таксист. – Раньше вообще не было. Я её ловил, пока дефолт не случился. Теперь вот… А теперь, слышь-ка, появилась. Прямо на поверхности плавает.
Беркутов не поверил, но показывать этого не стал. Таксист ещё что-то говорил, то и дело размахивая рукой, но Беркутов его не слушал. Он смотрел в окно. На поле, мимо которого они проезжали, на его золотистые колосья, на аккуратно собранные стога сена. Солнечные лучи скользили по ним, и стога напоминали свежеиспечённые караваи. Вдалеке, за рекой Томна, виднелись фазенды.
– Вам который? – таксист кивнул в сторону нескольких старых деревянных домов, стоявших друг за дружкой.
– Вон тот, около яблони, – Беркутов показал ладонью.
Машина подъехала к дому с заросшим садом и ржавым забором, остановилась.
– Спасибо, что довезли, – Беркутов расплатился.
– Тебе спасибо, – таксист в ответ протянул кусочек картона. – Меня Вовка зовут. Тут номер. Вот утром тебе ехать – вечером наберёшь, скажешь: «Вовка, завтра в восемь еду». И я в восемь буду – вот тут.
Беркутов взглянул на карточку. На ней красивым, почти элегантным почерком был написан номер таксиста. Скорее всего, жена писала.
Он вежливо поблагодарил водителя и захлопнул дверцу машины. Вовка, помахав рукой на прощание, поехал назад, к вокзалу.
Беркутов задумчиво постоял. Потом достал ключи, с силой открыл начавший ржаветь замок и потянул за дверь калитки. Первое, что увидел – облупившуюся краску под окном дома. Надо было покрасить, как в детстве. Он подошёл к старой стене и провёл по ней ладонью. На руке остались жёлтые катушки.
Обвёл глазами сад, в котором раньше росли гладиолусы и розы, посмотрел на теплицу, на треть провалившуюся под землю. Пустая будка почти сгнила. Длинная трава слегка подрагивала, как будто в ней пряталось что-то живое. На секунду Беркутов представил, что там живут змеи, и передёрнул плечами.
Он поднялся по лестнице к двери, вставил ключ в замок, открыл. Вошёл внутрь. Включил свет.
– Привет, мам. Привет, пап, – сказал Беркутов пустому дому.
Вздохнул. Давно он тут не был.
В домике было две комнаты – родительская и его, Беркутова. Небольшая кухня, чердак. Печка. Беркутов внезапно вспомнил, как лежал на ней по утрам, пока отец был в лесу, и читал Жюль Верна.
Отец был лесником – каждое утро он уходил в лес, иногда на несколько дней. Жорка, лайка, жившая в конуре, смотрела своими голубыми глазами на уходящего отца как в последний раз – и всегда ошибалась. До того самого раза, когда отец не вернулся домой. Мама подняла всю деревню, отца искали, но уже на третий день бесплодных поисков всё было понятно – сгинул, пропал в лесу.
В те дни Беркутов не мог сомкнуть глаз. Папе должно было исполниться тридцать пять лет.
Беркутов умылся, нарвал яблок в саду и, пообедав, вышел на крыльцо. Перед ним был лес – густой, зелёный, злой. Беркутов и в детстве его побаивался – родители, если сын отказывался спать, пугали его Дрёмой, которая утаскивает непослушных детей в лес, – а после пропажи отца совсем зарёкся туда ходить.
Когда отец был жив, он часто брал Беркутова в лес. Они вставали рано, в четыре утра – Беркутов с трудом открывал глаза, ему казалось, что кто-то их сейчас вырвет. С трудом одевшись и позавтракав, он надевал дождевик, сапоги и следовал за отцом. Тот рассказывал Беркутову о деревьях, показывал, какие грибы брать можно, какие нельзя, водил к роднику. Но Беркутов слушал отца невнимательно – его кусали комары, пот на теле остывал и становилось очень холодно, а лес бил в лицо своими деталями – тысячами травинок, цветков, ягод и клочков земли. Беркутов пытался увидеть лесное богатство – но с трудом мог различить то, что было под ногами. Иногда он давил сыроежку или даже белый гриб – и тогда отец, доселе сдерживавшийся, начинал ругаться. Беркутов окончательно терялся и остаток пути проводил, представляя себя героем старого романа.
Коротко выдохнув, Беркутов вернулся в избу. Он надел плащ и сапоги, обработал себя средством против комаров, взял палку – и отправился в лес. Пошёл по дороге, здороваясь с соседями, многих из которых не видел десятилетиями, – потому те пугались, принимая Беркутова за отца. Свернув на нужную тропинку, Беркутов подошёл к небольшому деревянному мостику и, собравшись с духом, перешёл его.
Лес встретил его стрекотом насекомых, треском веток под ногами, небольшими аккуратными дырочками в земле и дикой земляникой. Обливаясь потом, Беркутов шёл по лесу, неторопливо, сбрасывая с себя городскую усталость; он то и дело озирался по сторонам, смотрел под ноги, боясь на что-то наступить – но видел лишь траву, ветки и поганки. Лес дышал покоем, его тишина лишь изредка нарушалась лёгким шелестом листьев. В воздухе витал аромат сосновой смолы, смешанный с запахом влажной земли. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, играли на поверхности мха, превращая его в славный ковёр. Беркутов остановился, прикрыв глаза, и услышал, как где-то вдали закричала кукушка, будто напоминая о времени, которое здесь, в лесу, текло иначе.
Чем дольше он бродил, тем сильнее его отпускал страх и тем крепче он понимал, что лес – это пир для души и для глаз.
Беркутов заметил корягу только тогда, когда, споткнувшись, рухнул на землю. Он выронил палку, выставил вперёд руки и почувствовал боль в каждом пальце.
Беркутов не мог вздохнуть. Напротив него, свернувшись клубком, лежала змея, задумчивая, холодная. Голова её была слегка приподнята. По бокам расплылись большие жёлтые пятна.
Беркутова сковал холод. Он не мог отвести от гадюки взгляда и даже моргнуть, боясь, что змея набросится на него. Пальцы болели, но Беркутов не мог пошевелиться. Он смотрел на змею.
Раздался громкий треск – сухая ветка упала на землю, а вслед за ней – несколько шишек. Змея резко дёрнулась, испуганно зашипела и быстро уползла в тень, растворяясь в густой траве.
Беркутов, вспомнив знакомое с детства чувство полуяви, медленно поднялся на ноги. Он посмотрел на ветку. Шишки. Потом на примятую траву, где отдыхала змея. Перевёл взгляд на небо.
– Спасибо, папа.
Он взял палку и, повернувшись, торопливо пошёл домой.
Вечером, затопив печку, Беркутов налил небольшую рюмку водки, поставил на стол, положил кусочек хлеба. Перекрестился. Долго сидел, рассматривал семейный альбом. У отца в этом году должен был быть юбилей. Беркутов рассматривал фотографии, вспоминал детство и улыбку отца, пока не почувствовал, что хочет спать.
Он с трудом залез на печку и, укрывшись старым одеялом, закрыл глаза. Сам не понял, как заснул – прямо как в детстве. Во сне он был с отцом и матерью. Они шли по лесу, и отец рассказывал, как недавно столкнулся с кабаном. Беркутов семенил за отцом, недоверчиво оглядываясь по сторонам – вдруг нападёт Дрёма. Лес обнимал их тишиной, и Беркутов, вдыхая чистый воздух, смотрел то на маму, то на отца. Слышал их размеренное дыхание, треск веток под ногами, голоса.
Свет, пробираясь сквозь листву, мягко освещал путь.
Беркутов был дома.

© Aldebaran 2024.
© Александр Рязанцев.