Софья Голлидэй. Трагедия без виноватых
Сысоев Ерофим Вольфович
Исторический очерк
Текст ниже является сокращенным вариантом журнальной публикации, названной ""Сонечка" без Цветаевой".
Этот материал готовился и отбирался долго, несколько лет, пока наконец все описываемые события не предстали в их хронологической и смысловой связи.
Настоящий текст является сокращенным вариантом журнальной публикации, названной ""Сонечка" без Цветаевой". Это не очень удачно, но вполне соответствует действительности. Было бы странно судить о сорока годах жизни незаурядного человека по двум месяцам его общения с другим, причем общения весьма поверхностного, как будет ясно в дальнейшем. Цикл стихов "К Сонечке" и несколько "специально" для нее написанных ролей в поэтических картинах - всё это "не выстрелило", доставшись в конечном итоге не Сонечке, а потомкам, всем нам. И лишь посмертная "Повесть о Сонечке" заставила читателя "вспомнить" вместе c автором о яркой и самобытной студийке МХТ, о ее радостях и горестях начала сурового 1919 года.
В России "Повесть" вышла лишь в 1976 году, частично напечатанная в "Новом мире". Появились поклонники, даже исследователи, снова появились цветы в ячейке колумбария с прахом Софьи Голлидэй на Новом Донском кладбище в Москве.
Такой - сугубо лирической - ситуация оставалась до 2003 года, когда монография Галины Бродской "Сонечка Голлидэй. Жизнь и актерская судьба" пролила, наконец, свет на множество фактов и фактиков биографии Голлидэй.
Книгу Бродской сотни людей проштудировали "от корки до корки". Результатом этой работы стали десятки публикаций-рефератов и, что особенно важно, отдельные попытки реконструкций-расследований.
Этот очерк - также попытка реконструкции, анализа соотношения действовавших в судьбе Голлидэй сил и векторов. Цветаевой многие из них ввиду краткости и поверхностности знакомства с Голлидэй были просто неизвестны. Бродской была проделана огромная архивная работа, к которой фактологически уже вряд ли что-то добавится.
Она была истой "ефремовкой", - пишет о Бродской Виктор Гульченко в некрологе в "Чеховском вестнике" N 20, - безоглядно преданной личности художника-гражданина, который, по ее слову, и вошел в историю "подвигом созидания отечественного театра"... Прикоснулась Бродская и к "стану вахтанговцев", когда писала свою версию "повести о Сонечке" [...], опиравшуюся, в отличие от цветаевской, на множество документов, но не лишенную при этом своей лирической, чисто художественной интонации и своего, неприкрыто пристрастного взгляда". Галина Юрьевна была цеховой личностью, труженицей (в театре всегда вызывают восторг и уважение именно работники цехов - не важно каких, демонстрирующие самую что ни на есть преданность и верность общему делу)".
Теперь понятно: Софья Голлидэй для Бродской, привыкшей оперировать "высокими категориями" - всего лишь дерзкая отщепенка, променявшая "служение Мельпомене" на комбригов и провинциальные ангажементы. Однако мы не принадлежим к "цеху", нас волновали и волнуют "простые" человеческие судьбы, человеческие эмоции, особенно если они проявляются на фоне бурных исторических событий.
Формально для серьезного исследования о Голлидэй недостает материала. Книга Галины Бродской - если отобрать в действительности касающиеся Голлидэй тексты - из пятисотстраничной превращается в полтораста страниц, треть которых занимают фрагменты Сонечкиных писем: материал, безусловно, бесценный, но фактологически не слишком насыщенный.
Так что попробуем по немногим деталям воссоздать образ, передать атмосферу, ощутить, как это было тогда: Художественный театр, на заднике декораций которого революция, голод, война и разруха, а затем долгие годы провинциальной тяжкой рутины, неловких попыток вернуться в МХТ, слезы, тоска и болезнь.
"Незначительная артистка" с "камерным дарованием" - так "по-доброму" выразилась о Голлидэй маститая Алла Тарасова. Можно ли вообще ТАК говорить о людях? Кто она, эта Сонечка, чью речь Цветаева снисходительно называет "лепетом", а Станиславский, представляя ее во 2-й Студии, замечает: "Она очень одаренный человек"? Сонечка, которую Владимир Яхонтов называет "изумительной актрисой Голлидэй", которой славословят театральные критики... Это у Сонечки лепет?!
Она - дочь концертировавшего пианиста, англичанина по крови, ученика А.Рубинштейна. По матери С.Голлидэй происходит из купцов Риццони, в клане которых рано выделилась художественная линия.
Деды Софии по матери были академиками столичной (Петербургской) Академии художеств и ее "лауреатами", как выразились бы сегодня: с медалями за те или иные живописные работы и с грантами для длительных стажировок за границей.
Однако настоящего, в нашем привычном сегодняшнем понимании, общения с дедами у Софьи не было, так что на этом тему "академиков Риццони" можно считать закрытой.
Академики живописи Риццони и профессор искусств Цветаев скорее ровня - и по статусу, и по разночинному происхождению.
Мать Софьи, Вера Павловна Риццони, преподает фортепиано в Павловском институте, консерваторский диплом ее также подписан Рубинштейном. Мать Марины Цветаевой, Мария Александровна Мейн, - пианистка домашняя, хотя музыке, по свидетельству Анастасии Цветаевой, она училась у Муромцевой, любимой ученицы Николая Рубинштейна, а живописи - у Клодта. В общем, с некоторой натяжкой и тут Марина и Сонечка - ровня.
На момент встречи Цветаевой и Голлидэй в 1919 году в Москве Марине двадцать семь, а Софии - двадцать пять лет.
Можно без конца распространяться об индивидуальных различиях в отношении автодидактики, но "настоящего" образования у Марины Ивановны Цветаевой не имеется. Вместо этого - по-детски энергичное вступление во "взрослую" жизнь. Рашель Хин-Гольдовская, в своих дневниках описывает "Обормотник" на Сивцевом Вражке в Москве, богемные обитатели которого во главе с Максом Волошиным начисто, по ее мнению, отбросили все условности, порядок и дисциплину. "...Сергей [Эфрон] в 16 лет женился на 17-летней поэтессе Марине Цветаевой (очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами); сестра этой Марины 15-летняя гимназистка вышла замуж за 15-летнего же гимназиста... Этот супружеский "детский сад" обзавелся потомством - у Марины девочка, у Аси - не знаю кто".
Возраст сестер Цветаевых и их молодых супругов близкая знакомая М.Волошина занизила, но в остальном - всё верно.
Всё это - Маринина "доистория", выражаясь языком Галины Бродской: до Мчеделова, Антокольского, Завадского и Сонечки, до чтения "Метели" в Мансуровском переулке, до краткосрочной службы в советском наркомате, до смерти младшей дочери Ирины.
Посмотрим теперь, как обстоит дело с "социальной компетенцией" у Софьи Голлидэй, которую "все", по утверждению Цветаевой, называют "Сонечкой".
В 1904-м десятилетнюю Софью отдают в Литейную в которой она в ноябре 1906-го окончила шестой класс. Мать подает прошение для определения дочери в Павловский институт благородных девиц. В августе С.Голлидэй выдерживает приемные экзамены, Сонечке 12 лет.
Институт готовил домашних наставниц. Воспитанниц учили чистописанию, математике, географии, естествоведению, истории, владению языками - русским, французским и немецким, а также рисованию, музыке, пению, танцам и рукоделию.
Что случилось с 16-летней Софьей в мае 1910 года - навсегда останется загадкой. Цветаева в "Сонечкином" цикле предполагает гусара, грехопадение, отданного в приют ребенка. Странно, однако, что ни в одном из весьма экзальтированных писем Голлидэй из провинции нет никаких упоминаний о "ребеночке" или о его смерти. Не в Сонечкиной это манере: родить, сдать дитя в приют - и забыть о нем навсегда.
Как бы то ни было, мать забирает ее из Павловского института, и Сонечка вскоре становится вольнослушательницей словесного отделения дополнительного педагогического класса Мариинской гимназии. Здесь преподают, кроме русского, французского и немецкого языков, русскую и западноевропейскую литературу, законоведение, анатомию, физиологию и педагогику. После окончания выпускницы получают аттестат.
В аттестате С.Е.Голлидэй "при отличном поведении" (здесь нельзя не улыбнуться, вспомнив постоянные стычки Сонечки с режиссером Мчеделовым во 2-й Студии МХТ) сплошь хорошие и отличные оценки: высшие баллы (12) по закону божьему, по методике начального обучения русскому языку и по истории русской и всеобщей литературы. Одиннадцать баллов по педагогике, дидактике, по французскому и немецкому языкам, десять баллов ("четверка") - по анатомии и физиологии человека.
Аттестат выдан Софье Голлидэй 15 мая 1913 года. Сонечке девятнадцать лет, и в руках у нее "специальность", право на легальный заработок: гувернерство и наставничество в "хороших домах". Так почему она - уменьшительно "Сонечка"? И это у Сонечки "лепет"? С ее двенадцатью из двенадцати баллов по истории русской и всеобщей литературы?
Далее - трехлетняя ничем не заполненная прореха.
Сонечка, рассказывая Марине об этих трех домосковских годах своей жизни (1913-1916), упоминает какого-то антрепренера, спектакли на провинциальной сцене, влюбленности. "Белые ночи" наверняка оттуда - с этой "провинциальной сцены", поскольку что-то же ведь должна была прочесть Софья Голлидэй Станиславскому при первой встрече, чтобы сделаться его "личной стипендиаткой", как, по словам Бродской, утверждают "комментаторы записных книжек" Марины Цветаевой, и чтобы заслужить его комментарий: "Она очень одаренный человек, но я хочу, чтобы вы убедились в этом сами. Софья Евгеньевна, прочтите нам рассказ Настеньки из "Белых ночей" Достоевского".
Первое документальное свидетельство о появлении Сонечки в театральной Москве, у Станиславского, связано с именем петербургской драматической актрисы Инны Александровны Аполлонской, урожденной и по сцене Стравинской, знакомой Голлидэев с конца XIX века". Экземпляр книги Аполлонской "Христианский театр" с дарственной автора на титульном листе книги - Сонечке, с напутствием ей, оказался в режиссерской библиотеке Станиславского. Скорее всего, Сонечка показала книгу Станиславскому и оставила ее у него. Дарственная надпись Аполлонской датирована 17 ноября 1916 года.
В 1914-м три актера Художественного театра - Массалитинов, Александров и Подгорный - открыли частную театральную школу. Ее называли "Школой трех Николаев". [...] Сонечка, прибывшая в Москву из Петрограда в 1916-м, отставала от учеников "Школы трех Николаев" на два напряженных учебных года. [...]
24 ноября 1916 года - она играла перед публикой в пьесе Зинаиды Гиппиус "Зеленое кольцо", поставленной Мчеделовым к открытию Второй студии МХТ". Как это возможно? Разве что в массовке...
И дальше у Бродской: "Осенью 1916 года, когда Сонечка Голлидэй включилась в репетиции "Зеленого кольца" во Второй студии Художественного театра, ей - 21 год. У нее все только начиналось. Стаховичу к осени 1916-го исполнилось 60".
Стахович
"Алексей Александрович Стахович (1856-1919) - генерал-майор, участник русско-турецкой войны, актер театра и кино", - этими словами начинается заметка о нем в Википедии.
"Поступь", - так говорил о походке Софии Голлидэй этот "вялый барин, петербургский лев,", по определению сына Качалова, Вадима Шверубовича, учивший актеров Второй студии МХТ манерам, выправке и хорошему тону. "Стаховичев показ", - иронически называли Софью Голлидэй ее коллеги - молодые актеры-студийцы. "В ней был "аристократизм породы"", - вспоминала в глубокой старости другая ученица Стаховича, успешная Анастасия Зуева.
Учить институтку Сонечку "манерам и выправке" Стаховичу было незачем. "Я это глубоко, глубоко, отродясь всё умею, знаю", - рассказывала она Цветаевой о себе и об уроках манер в Студии.
Марина Цветаева раздумывает в "Повести" о том, как здорово было бы, если бы Сонечку в жизни "поддержал" именно Стахович. О нем очень много хорошего (даже высокого) сказано и в "Повести", и в публицистической прозе Цветаевой.
"Я старею, я легко устаю, я боюсь грудной жабы; ни класть поклонов, ни падать, ни драться на дуэли я больше не могу, п.ч. в первых двух случаях у меня делаются головокружения, а в третьем - одышка". Это из письма Стаховича Немировичу-Данченко 6 мая 1916 года.
Весной 1916 года Стахович снова решил поменять образ жизни и переехал с Московского Страстного бульвара на свою петроградскую Сергиевскую улицу, собираясь заняться взрослыми детьми, внуками и летом - Пальной, фамильной усадьбой. "Но отцом, дедом, спортсменом и помещиком он все же не стал, - пишет Бродская. - А стал актером, педагогом и одним из организаторов Второй студии Художественного театра.
Булгаков в "Театральном романе", пересказывая внутримхатовскую сплетню о Стаховиче, дает повод предположить иную причину столь скорого возвращения последнего обратно в Москву.
Прошение об отставке и "переходе в актеры" Стахович якобы отправил Александру III телеграфом. На телеграмме император пометил для канцелярии: "Чтобы духу его не было в Петербурге". Насколько долговременным мог быть такой запрет, неизвестно, но ясно, что его отмена требовала специального распоряжения, теперь уже со стороны николаевской канцелярии. Николай II сменил на троне Александра III в год рождения С.Голлидэй, 1894-й.
Не приходится сомневаться и в достоверности рассказанной Булгаковым сплетни: "Маргарита" Булгакова, Ольга Сергеевна Нюренберг-Неёлова-Шиловская - младшая сестра О.С.Бокшанской, личного секретаря В.И.Немировича-Данченко, лица, безусловно, с особым допуском ко мхатовским тайнам.
И этого человека, шестидесятилетнего старика, постоянно страдающего "дурнотами", Марина Цветаева видела в качестве опоры для Сонечки?! "Вялого барина" и опального генерала Стаховича можно с уверенностью исключить из списка "судьбоносных" по отношению к Софье Голлидэй личностей.
Мчеделов
Вахтанг Леванович Мчеделов родился в 1884 году, он на 10 лет старше Сонечки и на восемь - Цветаевой. С 1904 года он работал в Художественном театре - сначала сотрудником и помощником режиссера, потом режиссером, в 1913-1916 преподавал в "Школе трех Николаев" вместе с Литовцевой, Муратовой и Лужским.
Ни о его юности, ни о театральных опытах до МХТ мы ничего не знаем. Мемуары его хранятся в театральном музее в Тбилиси и, очевидно, пока недоступны широкой публике.
Мчеделов еще весной 1916 года, заручившись поддержкой Станиславского, пригласил Стаховича на роль дяди Мики в "Зеленом кольце" З.Гиппиус. Осенью начались репетиции "Зеленого кольца", намеченного на открытие Студии. В них включилась и Сонечка Голлидэй, получившая роль "влюбленной гимназистки" Зои.
Надо заметить, что никакой "Зои" в тексте пьесы З.Гиппиус нет. Есть в списке действующих лиц "Валерьян, Петя, Лида, Вера, Андрей и др. подростки, юноши и девушки". Какие бы то ни было реплики "Зои" в пьесе также отсутствуют.
И тем не менее в программке к "открытию" Второй Студии действительно указана Зоя и против нее стоит имя исполнителя - С.Е.Холидэ.
В спектакле вместе с Голлидэй заняты еще три студийки, которых Бродская иногда называет ее подругами: Анастасия Зуева, Алла Тарасова и Вера Редлих. Их имена еще будут упоминаться в связи с С.Голлидэй, однако говорить об их "роли" в ее судьбе было бы преувеличением. "Девочки перед ним [то есть перед Стаховичем] - матрешки, нахальные, напыженные..." - отзывалась Сонечка Цветаевой о "подругах".
В последующем она сохранила дружбу с Зуевой и ее мужем композитором Оранским, переписывалась с ними. С В.Редлих С.Голлидэй внезапно (и тепло) снова встретилась в начале 30-х годов в Новосибирске - но к этой истории мы вернемся позднее. Уже тяжело, неизлечимо больная, она снова столкнется с А.Тарасовой в 1933 году в Москве.
24 ноября - в день премьеры - Станиславский сидел в зале в Милютинском переулке в первом ряду. На фото, сделанном после спектакля, видна Софья Голлидэй; это, пожалуй, единственная ее "сценическая" фотография, не считая фото в моноспектакле по Достоевскому. Ей, по свидетельству Редлих, не удалось победить свою скованность и ее "переиграла" в этой роли Екатерина Корнакова, и С.Голлидэй переместилась в массовку.
Откуда вдруг у дерзкой Сонечки скованность?.. Вот как Мчеделов говорит о ней в цветаевской "Повести": "Да ее никто и не обижает - сама обидит! Вы не знаете, какая она зубастая, ежистая, неудобная, непортативная какая-то... Может быть - прекрасная душа, но - ужасный характер. И - удивительно злой язык! А чуть над ней пошутить - плачет. Плачет и тут же - что-нибудь такое уж ядовитое... Иногда не знаешь: ребенок? женщина? черт? Потому что она может быть настоящим чертом!"
"На секундочку меня озарило, - пишет в "Повести" Цветаева, - так о нелюбимых не говорят! так говорят о любимых: о тщетно, о прежде любимых!".
Действительно: если безусловно верить достоверности передачи Мариной Ивановной жалоб и сетований Мчеделова в связи с Сонечкой, можно предположить, что та ему внутренне дороже, чем он старается это изобразить. Так на не-любимых не обижаются, так на них не жалуются.
5 января 1918 года Стахович и Мчеделов дали приветственную телеграмму Гиппиус с сообщением о сотом представлении пьесы. С "конкуренткой" Корнаковой дела у Сонечки обстояли, возможно, не так уж плохо, поскольку на "корпоративе" после сотого представления в приветственных стихах прозвучали строки и о ней, и о "ее" (а не корнаковской) Зое:
Подобно запаху магнолий
Иль аромату орхидей
Пленяет всех, играя Зою,
В "Кольце зеленом" Голлидэй.
Мчеделов еще раз промелькнет в Сонечкиной биографии, когда в конце лета 1919 поедет из Рузаевки эмиссаром в Симбирск обустраивать тамошние гастроли Студии, но их отношения к тому времени уже станут сугубо формальными. И тому есть немало причин.
Один репертуарный спектакль в "Милютинском" зале на 100 мест не мог прокормить Студию. В 1918 году начались репетиции еще двух спектаклей: "Младости" Андреева с режиссурой Литовцевой и Мчеделова и "Потопа" Бергера, который вел Вахтангов. Ни в "Младости", ни в "Потопе" Сонечка занята не была.
"Я не могла любить 2-ю Студию... - Это из письма Станиславскому несколькими годами спустя. - Я не любила возиться с шитьем занавесок для "Зеленого кольца" или заведовать костюмами или чем-нибудь другим. Мне не нравилось, что Театр, студия, - какая-то одна из комнат очень обыкновенной квартиры, где днем студийцы жарят в кухне картошку, моют волосы, завивают локоны, спят в режиссерской и декораторской, а потом - идут в какую-то комнату поиграть. Что-то было чересчур обывательское - и отнимало спектакль-праздник. Я была молода, разве не понятно, что мне хотелось Театра-Храма?
В своих неудачах и в отсутствии ролей в Студии Сонечка винила одного Мчеделова, не сознавая, как неудобны режиссеру ее характер и специфика ее дарования. "Вахтанг Леванович меня не любит", - уверяла она Цветаеву.
Тем временем состоялась вторая премьера Студии.
Это был ее "Дневник", строившийся на трех инсценированных рассказах - Лескова, Тургенева и Достоевского. И нежданно пробил звездный час "артистки МХТ" Софии Голлидэй. Слава Сонечки, читавшей со сцены текст Настеньки из "Белых ночей" Достоевского, фактически сравнялась с тарасовской.
"Помощник режиссера, - вспоминал Яхонтов, - после всех этих неприличных "Ергуновых" по роману Тургенева и "Некуда" по роману Лескова, (то есть еще двух мини-спектаклей, входивших в "Дневник Студии") выносил на руках в розовеньком платьице с крапинками Сонечку Голлидэй на сцену, усаживал ее в большое, широкое кресло и сам бежал давать занавес. А Сонечка, минутку помолчав, начинала читать "Белые ночи" по роману Достоевского".
"Я сейчас думаю, можно ли теперь так интимно читать со сцены, - размышлял позднее Яхонтов, уже актер Вахтанговской школы, - и мне кажется, что нельзя. Все-таки это ультранатурализм, ибо Голлидэй переносила за рампу Настеньку быта, и бытом розовенького платьица с крапинками веяло со сцены...".
А вот что писала о моноспектакле Голлидэй критика.
"В зале не было ни одного зрителя, который не слушал бы с напряженным вниманием рассказ Настеньки и не верил бы, что перед ним настоящая Настенька Достоевского, и если это так, то как же не сказать, что юная артистка г-жа Голлидэй достигла очень многого и по праву может торжествовать". Это Сергей Глаголь.
Дон-Аминадо, он же Аминодав Шполянский, пишет: "Не боясь упреков в повышенной восторженности, скажем прямо: такого ароматного и свежего дарования, как дарование г-жи Голлидэй, нам не приходилось встречать уже много лет. Что же!.. Остается пожелать ей долгие лета - нищим духом и обворованным - в утешение".
Таинственный И.Джонсон отмечает: "Обнаруживаются уже гибкие и развитые дарования, среди которых дружное внимание обратила на себя г-жа Голлидэй, передающая рассказ Настеньки Достоевского с такой мастерской отделкой, соединенной, в то же время, и с такой очаровательной искренностью, что в итоге получается исключительное художественное впечатление".
Спасибо Галине Юрьевне Бродской, разыскавшей этот материал - он дорогого стоит.
Свой моноспектакль С.Голлидэй играла множество раз, легко устанавливая контакт с любой аудиторией, как с интеллигентной, так и пролетарской. Ее "Белые ночи" могли существовать и автономно, независимо от "Дневника студии".
На одном из таких концертов Сонечка встретилась со своим кумиром и любимцем московской публики - Василием Ивановичем Качаловым. Он был при параде - во фраке с цветком на лацкане. "1918 год... Какой-то большой концерт зимой. Когда я уже окончила свой номер и спускалась вниз по широкой лестнице, Вы только что приехали с какого-то концерта...". Это из письма Голлидэй Качалову начала 1930-х.
Качалов - "штатный" актер МХТ с 1900 г.
Зима - это декабрь, очень удачный для С.Голлидэй месяц. Качалову она будет писать из провинции многие годы, будет ходить на его спектакли. Качалов сделается ее чуть ли не единственным (хотя по большей части "удаленным") собеседником, ее соломинкой в омуте провинциальной театральной рутины. На момент знакомства с С.Голлидэй В.Качалову 43 года, Сонечке - 24.
Но здесь нам необходимо вернуться на месяц назад, в 7 ноября 1918 года, когда судьба С.Голлидэй в рамках МХТ окончательно решилась, точнее закончилась. Еще вернее будет сделать ретур поглубже, в середину 1918 года.
Мчеделов vs. Вахтангов
Вахтангов, последователь и пропагандист "системы" Станиславского, вел у мчеделовцев курс "Сценических упражнений". Эти занятия, естественно, посещала и София Голлидэй, пока в конце октября 1918 года Вахтангов не заболел и занятия не прекратились.
Вахтангов не возражал против того, чтобы Сонечка сыграла свою Настеньку у него в Мансуровской студии, куда ее "зазывали", как указывает Бродская, друзья-сверстники Антокольский и Завадский.
Однако затея "выпустить" Сонечку на конкурирующую площадку руководству Второй, "Милютинской" студии не понравилась. В протоколе заседания Совета Студии от 15 сентября 1918 г. записано: "Отправить письмо в студию Вахтангова, написав, что 2 студия не может позволить С.Е. Голлидэй читать отрывок из "Белых ночей" в студии Вахтангова".
Через два года по прибытии в Москву у Софьи Евгеньевны Голлидэй одна-единственная ролька ("Зоя") в "Зеленом кольце", которую у нее к тому же "отбирает" Е.Корнакова, и моноспектакль по Достоевскому, который она, очевидно, могла играть еще в 1916-м. Творческий неуспех налицо. Кого винить?
В декабре 1916-го Мчеделов становится режиссером "Синей птицы" по Меттерлинку на основной сцене МХТ и осуществляет, как выражается Бродская, "актерские вводы" в спектакль. Но Голлидэй он планирует "ввести" не на большую сцену, а в будущую постановку "Синей птице" в Студии - на роли Насморка и Внучки.
Можно предположить, что попытка Сонечки выступить у мансуровцев (которые вместе с Вахтанговым получат статус Третьей студии МХТ лишь в 1920 году), окончательно отталкивает его от строптивой студийки.
Запретив Голлидэй играть Настеньку в Мансуровской студии, Мчеделов решил, что ей, будет полезно участвовать в массовых сценах "Синей птицы" в МХТ.
Трудно представить, как отнеслась к этому Сонечка. С одной стороны, она впервые оказывалась на большой сцене Художественного театра, с другой - это была очевидная ссылка, с третьей - хоть какой-то заработок. Всё слишком сложно переплелось тогда в этом холодном революционном 1918-м.
"Ограничивая выступления и заработок нуждавшихся воспитанников на стороне, совет Второй студии, как мог, поддерживал их материально, - пишет Бродская. - В сентябре 1918 года она [С.Голлидэй] получила 150 рублей - с условием погасить выплату до Рождества. В октябре - еще аванс. 25 ноября 1918 года совет Студии принял на своем очередном заседании такое решение: "Дать авансом С.Е. Голлидэй 250 руб. и сшить ей за счет Студии шубу, считая шубу собственностью Студии". На заседании совета 12 декабря "на шубу Голлидэй" было добавлено еще 100 рублей".
Еще летом 1918 года Вахтангов провел с ней переговоры о зачислении ее в Мансуровскую студию, предложив ей роль Инфанты в пьесе-сказке П.Антокольского "Кукла Инфанты", включенной в репертуар студии. Ему на тот момент 35 лет, он на 11 лет старше Сонечки. 17 июля 1918 года Сонечка писала Вахтангову: "Глубокоуважаемый Евгений Багратионович, мне очень важно знать, сколько у меня впереди свободного времени, и я очень прошу Вас - пожалуйста, напишите мне, Евгений Багратионович, когда я должна быть, - главное у меня "Инфанта", и как только будет надо, - я брошу всё и буду у Вас, счастливая и благодарная".
Справедливости ради надо добавить, что Станиславский активно противостоял (по крайней мере формально) местнических интересам студий МХТ и их "запретам", считая, что работа на разных площадках идет актеру только на пользу.
Антокольский и Завадский
Конечно, Антоколький для Сонечки Павлик, а Завадский - Юрочка. Завадскому, как и Голлидэй, двадцать четыре, Антокольский моложе их на два года. Отсюда и "Сонечка" - Мчеделов зовет С.Голлидэй по имени-отчеству, Вахтангов - Софи.
Следует заметить, что художественно пьеса Антокольского, в которой репетирует Сонечка, с высоты "Метели" Цветаевой кажется едва различимой. Неудивительно поэтому восхищение Сонечки "Метелью" и самой Мариной в декабре 1918-го.
Вот начало "Куклы Инфанты", над которым с 1916 года билась на сцене Н.Щеглова:
"Сломалась, сломалась и не хочет двигаться,
А я ее только раз завела.
Теперь матерь Божия на меня обидится,
Что я мою куклу не сберегла".
Стихи странные, на взгляд сегодняшнего ценителя поэзии. Божья матерь и вправду может обидеться.
Так же, как в "Зеленом кольце" у Мчеделова Корнакова переиграла Голлидэй в роли Зои, так Сонечка у мансуровцев переигрывает Щеглову, заменив ее в главной роли.
Наконец-то С.Голлидэй оказывается в своей стихии, среди "своих": Павлик - автор пьесы, Юрочка - режиссер, сама она - Инфанта, главная героиня.
Но и тут не обошлось без "несудьбы"...
Вахтангов после просмотра "Куклы" сделал исполнителям много замечаний.
"Ну и ничего у нее не получилось, - торжествующе напишет позже Щеглова. - Вахтангову не понравилось, как она играла. Он не любил излома, он любил здоровое творчество, правдивое. А Соня всё время переигрывала, всё время была на грани экзальтации. Вахтангов пришел на одну из последних репетиций, посмотрел и ушел, ничего не сказав.
Вот и вся история. Ни Павлик, ни Юрочка, как теперь ясно, никакой существенной роли в актерской судьбе С.Голлидэй не сыграли - хотя их имена и повторяются сотни раз в монографии Бродской. А влюбленность в Завадского (молча сидящего вечерами у Цветаевой на Борисоглебском), все эти его навязчиво "починенные" Сонечкой рубашки и носки, - всё это минутное, девичье. Нигде потом в письмах С.Голлидэй об этом не упоминается, контактов с успешным Завадским она не ищет.
Бутова
В ноябре 1918-го, за месяц до встречи с Цветаевой, Софья Евгеньевна стоит на пороге профессиональной и личной катастрофы.
Надежда Бутова служит в МХТ с 1900 года, как и Качалов, которого она на три года младше. В 1918-м Бутовой сорок лет, она тяготеет к индийской философии, болеет, недомогает. Ролей мало, их почти нет, нет также и средств.
С октября 1917 года в театре введены дежурства - с целью поддержания на старых, еще идущих спектаклях стремительно расшатывающейся дисциплины.
Оба мэтра (друг с другом, как известно, практически не разговаривающие) решают занять ветеранку театра Бутову этими дежурствами.
В сезоне 1918/19 г. Сонечке по указанию Мчеделова дали в "Синей птице" две маленькие рольки. В первой картине пьесы Метерлинка она молча подменяла Митиль, пока та готовилась к выходу в следующем эпизоде, а в картине "Лазоревое Царство" играла одну из неродившихся душ.
Одетые в длинные бело-голубые одежды, в бело-голубых чепцах с длинными, до плеч, ушами, с набеленными лицами, "души" заполняли все пространство под бело-бирюзовыми сводами залы Лазоревого Дворца.
Понятно, что такая "безликость" не слишком мотивировала молодых актрис, попавших в массовку большой сцены МХТ. Нередки были случаи несогласованных с администрацией подмен, а то и вообще пропуски спектаклей.
"В "Лазоревом царстве" некоторые из исполнительниц выходят без грима, даже не гримируют руки. Даже не снимают кольца!!! Прошу сообщить В.Л.Мчеделову", - записывает помрежиссера Понс.
Уже в декабре 1918-го актеров МХТ стали штрафовать за дисциплинарные нарушения.
Ни 6-го, ни 20-го октября Сонечка на нарушениях не попалась. Тем сильнее, тем ощутимее оказался удар 7-го ноября. И дело было не в новом революционном празднике, а в том, что спектакль в этот день стал юбилейным, трехсотым представлением "Синей птицы" и что на него не явилась "штатная" артистка МХТ Виноградская.
"Почему С.Е.Голлидэй, в Лазоревом царстве, уходит до конца акта, - пишет в протоколе помреж Понс, - когда ей еще нужно стоять у дверей с другими? Не предупредивши меня, Е.Н.Виноградская заменила себя С.Е.Голлидэй. Довольно странная замена, тем более что им приходится выходить одновременно в V картине".
"Сумасшедший дом..." - заметит не знакомый с театральной изнанкой читатель. И будет, конечно, прав.
В антракте перед "Лазоревым Царством" дежурная по спектаклю Бутова возле гримуборных незадолго до начала акта сталкивается с Сонечкой. Та - в бледно-голубом хитоне неродившейся души, но без грима, ненапудренная.
Надо представить себе эту сцену - дородная, громкоголосая Бутова и "чернушка" С.Голлидэй в балахоне, "едва видная от земли", как характеризуют ее рост коллеги по цеху.
Бутова, как ученица и приближенная Немировича-Данченко, безусловно в курсе и "стипендиатства" Голлидэй у Станиславского, и "истории с портретом", речь о которой чуть дальше.
Сонечка сообщает дежурной, что загримироваться она "не успела". Бутова уверена, что время на грим, хотя бы "и не тщательный", у Голлидэй оставалось.
"На фоне голубого, торжественного и чистого воздуха всего акта, - пишет после спектакля "дежурная", - насыщенного и тем "нечто" нашего искусства, что и есть жизнь живая его, она [С.Голлидэй] осмелилась выйти, кое-как одетая и совсем без грима!? Ее лицо было красно и кричало; отрезало весь акт, всех исполнителей, всю картину! Конфузясь, она нелепо закрывала лицо кулачонками и еще более нелепо жалась во все углы сцены... Дичает актер. Как роза садовая, породистая вырождается в дикий шиповник. Опять и опять, вновь надо делать прививку культуры, выращивать высшую в нас породу".
На мичуринские предложения, направленные обоим мэтрам, последним, конечно, пришлось среагировать. На доске объявлений МХТ появляется "Обращение" Немировича-Данченко касательно дисциплины, вводятся штрафы на нарушения для артистов и вспомогательного персонала.
Станиславский и бОльшая часть членов труппы сочли письмо Бутовой доносом.
Будь "личная стипендиатка" вполне невинна, ей можно было бы, пожалуй, рассчитывать на прощение. Но прецедент, к сожалению, уже имел место: увеличенный фотопортрет Сонечки был годом раньше выставлен в одном из московских фотоателье в подписью "Артистка Художественного театра Голлидэй". Взбешенный Станиславский, случайно столкнувшись с Сонечкой в театре, выволок ее тогда за руку на улицу, отвез на извозчике к фотографу, купил у него фотопортрет и вручил его совершенно потерявшейся студийке со словами: "Черт знает что! Какая-то девчонка заставляет меня ездить по Москве и скупать ее портреты!".
Такие вещи не забываются. После письма Бутовой расположение Станиславского было утрачено для Сонечки навсегда. Письмо передали "для разбора" во 2-ю Студию.
С массовки в "Синей птице" С.Голлидэй тут же сняли. "Мчеделов, руководитель Студии, за нее не заступился, - пишет в этой связи Бродская.
Сонечка предприняла вскоре попытку добиться прощения у Станиславского. Вера Редлих, также участвовавшая в "Синей птице", вспоминала: "Как-то, когда мы гримировались [...], она быстро вошла в комнату и сказала: "Я иду к Константину Сергеевичу. Он сейчас в своей гримировочной, скажу ему, что потеря его внимания ко мне, такого дорогого для меня, слишком тяжела. Я сейчас пойду и брошусь под трамвай". Мы пытались задержать ее, но она вырвалась и убежала. Потом мы видели из окна, как она выбежала из театра и вслед за нею появился во дворе Константин Сергеевич без пальто, в одном костюме. Константин Сергеевич так боялся простуды, что в его гримировочной было не две, а три оконных рамы, но, несмотря на эту боязнь, он, испугавшись за Сонечку, побежал за ней и вернул ее уже с Тверской улицы и, обняв за плечи, ласково уговаривая, успокаивая ее, привел в театр. После этого наступила временная светлая полоса в жизни Сонечки. Ей были обещаны роли".
Будем справедливы и к Мчеделову, и к Совету Второй студии: Сонечка здесь по-прежнему получает не только "авансы", но и шубу на зиму, пусть и остающуюся в собственности студии, - и это уже 25 ноября 1918 г., через две недели после разгромного постановления Совета. В ней она, очевидно, и на концерте в декабре, когда после выступления со своей "Настенькой" встречается в фойе с Качаловым. Жизнь в двадцать четыре кажется бесконечной, полной надежд и очарования, тем более что предложение Вахтангова остается в силе, даже если репетиции "Куклы Инфанты" и приостановлены.
Роль Вахтанга Левановича Мчеделова в судьбе Софии Голлидэй в декабре 1918-го вполне исчерпана и роль эта, при всём "несходстве характеров" актрисы и режиссера, весьма значительна.
Марина
Вот известный каждому поклоннику творчества Цветаевой фрагмент из "Повести":
"Итак - та самая полная сцена и пустой зал. Яркая сцена и черный зал. С первой секунды чтения у меня запылало лицо, но - так, что я боялась - волосы загорятся, я даже чувствовала их тонкий треск, как костра перед разгаром. Читала - могу сказать - в алом тумане, не видя тетради, не видя строк, наизусть, на авось читала, единым духом - как пьют! - но и как поют! - самым певучим, за сердце берущим из своих голосов".
Этот материал готовился и отбирался долго, несколько лет, пока наконец все описываемые события не предстали в их хронологической и смысловой связи.
Настоящий текст является сокращенным вариантом журнальной публикации, названной ""Сонечка" без Цветаевой". Это не очень удачно, но вполне соответствует действительности. Было бы странно судить о сорока годах жизни незаурядного человека по двум месяцам его общения с другим, причем общения весьма поверхностного, как будет ясно в дальнейшем. Цикл стихов "К Сонечке" и несколько "специально" для нее написанных ролей в поэтических картинах - всё это "не выстрелило", доставшись в конечном итоге не Сонечке, а потомкам, всем нам. И лишь посмертная "Повесть о Сонечке" заставила читателя "вспомнить" вместе c автором о яркой и самобытной студийке МХТ, о ее радостях и горестях начала сурового 1919 года.
В России "Повесть" вышла лишь в 1976 году, частично напечатанная в "Новом мире". Появились поклонники, даже исследователи, снова появились цветы в ячейке колумбария с прахом Софьи Голлидэй на Новом Донском кладбище в Москве.
Такой - сугубо лирической - ситуация оставалась до 2003 года, когда монография Галины Бродской "Сонечка Голлидэй. Жизнь и актерская судьба" пролила, наконец, свет на множество фактов и фактиков биографии Голлидэй.
Книгу Бродской сотни людей проштудировали "от корки до корки". Результатом этой работы стали десятки публикаций-рефератов и, что особенно важно, отдельные попытки реконструкций-расследований.
Этот очерк - также попытка реконструкции, анализа соотношения действовавших в судьбе Голлидэй сил и векторов. Цветаевой многие из них ввиду краткости и поверхностности знакомства с Голлидэй были просто неизвестны. Бродской была проделана огромная архивная работа, к которой фактологически уже вряд ли что-то добавится.
Она была истой "ефремовкой", - пишет о Бродской Виктор Гульченко в некрологе в "Чеховском вестнике" N 20, - безоглядно преданной личности художника-гражданина, который, по ее слову, и вошел в историю "подвигом созидания отечественного театра"... Прикоснулась Бродская и к "стану вахтанговцев", когда писала свою версию "повести о Сонечке" [...], опиравшуюся, в отличие от цветаевской, на множество документов, но не лишенную при этом своей лирической, чисто художественной интонации и своего, неприкрыто пристрастного взгляда". Галина Юрьевна была цеховой личностью, труженицей (в театре всегда вызывают восторг и уважение именно работники цехов - не важно каких, демонстрирующие самую что ни на есть преданность и верность общему делу)".
Теперь понятно: Софья Голлидэй для Бродской, привыкшей оперировать "высокими категориями" - всего лишь дерзкая отщепенка, променявшая "служение Мельпомене" на комбригов и провинциальные ангажементы. Однако мы не принадлежим к "цеху", нас волновали и волнуют "простые" человеческие судьбы, человеческие эмоции, особенно если они проявляются на фоне бурных исторических событий.
Формально для серьезного исследования о Голлидэй недостает материала. Книга Галины Бродской - если отобрать в действительности касающиеся Голлидэй тексты - из пятисотстраничной превращается в полтораста страниц, треть которых занимают фрагменты Сонечкиных писем: материал, безусловно, бесценный, но фактологически не слишком насыщенный.
Так что попробуем по немногим деталям воссоздать образ, передать атмосферу, ощутить, как это было тогда: Художественный театр, на заднике декораций которого революция, голод, война и разруха, а затем долгие годы провинциальной тяжкой рутины, неловких попыток вернуться в МХТ, слезы, тоска и болезнь.
"Незначительная артистка" с "камерным дарованием" - так "по-доброму" выразилась о Голлидэй маститая Алла Тарасова. Можно ли вообще ТАК говорить о людях? Кто она, эта Сонечка, чью речь Цветаева снисходительно называет "лепетом", а Станиславский, представляя ее во 2-й Студии, замечает: "Она очень одаренный человек"? Сонечка, которую Владимир Яхонтов называет "изумительной актрисой Голлидэй", которой славословят театральные критики... Это у Сонечки лепет?!
Она - дочь концертировавшего пианиста, англичанина по крови, ученика А.Рубинштейна. По матери С.Голлидэй происходит из купцов Риццони, в клане которых рано выделилась художественная линия.
Деды Софии по матери были академиками столичной (Петербургской) Академии художеств и ее "лауреатами", как выразились бы сегодня: с медалями за те или иные живописные работы и с грантами для длительных стажировок за границей.
Однако настоящего, в нашем привычном сегодняшнем понимании, общения с дедами у Софьи не было, так что на этом тему "академиков Риццони" можно считать закрытой.
Академики живописи Риццони и профессор искусств Цветаев скорее ровня - и по статусу, и по разночинному происхождению.
Мать Софьи, Вера Павловна Риццони, преподает фортепиано в Павловском институте, консерваторский диплом ее также подписан Рубинштейном. Мать Марины Цветаевой, Мария Александровна Мейн, - пианистка домашняя, хотя музыке, по свидетельству Анастасии Цветаевой, она училась у Муромцевой, любимой ученицы Николая Рубинштейна, а живописи - у Клодта. В общем, с некоторой натяжкой и тут Марина и Сонечка - ровня.
На момент встречи Цветаевой и Голлидэй в 1919 году в Москве Марине двадцать семь, а Софии - двадцать пять лет.
Можно без конца распространяться об индивидуальных различиях в отношении автодидактики, но "настоящего" образования у Марины Ивановны Цветаевой не имеется. Вместо этого - по-детски энергичное вступление во "взрослую" жизнь. Рашель Хин-Гольдовская, в своих дневниках описывает "Обормотник" на Сивцевом Вражке в Москве, богемные обитатели которого во главе с Максом Волошиным начисто, по ее мнению, отбросили все условности, порядок и дисциплину. "...Сергей [Эфрон] в 16 лет женился на 17-летней поэтессе Марине Цветаевой (очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами); сестра этой Марины 15-летняя гимназистка вышла замуж за 15-летнего же гимназиста... Этот супружеский "детский сад" обзавелся потомством - у Марины девочка, у Аси - не знаю кто".
Возраст сестер Цветаевых и их молодых супругов близкая знакомая М.Волошина занизила, но в остальном - всё верно.
Всё это - Маринина "доистория", выражаясь языком Галины Бродской: до Мчеделова, Антокольского, Завадского и Сонечки, до чтения "Метели" в Мансуровском переулке, до краткосрочной службы в советском наркомате, до смерти младшей дочери Ирины.
Посмотрим теперь, как обстоит дело с "социальной компетенцией" у Софьи Голлидэй, которую "все", по утверждению Цветаевой, называют "Сонечкой".
В 1904-м десятилетнюю Софью отдают в Литейную в которой она в ноябре 1906-го окончила шестой класс. Мать подает прошение для определения дочери в Павловский институт благородных девиц. В августе С.Голлидэй выдерживает приемные экзамены, Сонечке 12 лет.
Институт готовил домашних наставниц. Воспитанниц учили чистописанию, математике, географии, естествоведению, истории, владению языками - русским, французским и немецким, а также рисованию, музыке, пению, танцам и рукоделию.
Что случилось с 16-летней Софьей в мае 1910 года - навсегда останется загадкой. Цветаева в "Сонечкином" цикле предполагает гусара, грехопадение, отданного в приют ребенка. Странно, однако, что ни в одном из весьма экзальтированных писем Голлидэй из провинции нет никаких упоминаний о "ребеночке" или о его смерти. Не в Сонечкиной это манере: родить, сдать дитя в приют - и забыть о нем навсегда.
Как бы то ни было, мать забирает ее из Павловского института, и Сонечка вскоре становится вольнослушательницей словесного отделения дополнительного педагогического класса Мариинской гимназии. Здесь преподают, кроме русского, французского и немецкого языков, русскую и западноевропейскую литературу, законоведение, анатомию, физиологию и педагогику. После окончания выпускницы получают аттестат.
В аттестате С.Е.Голлидэй "при отличном поведении" (здесь нельзя не улыбнуться, вспомнив постоянные стычки Сонечки с режиссером Мчеделовым во 2-й Студии МХТ) сплошь хорошие и отличные оценки: высшие баллы (12) по закону божьему, по методике начального обучения русскому языку и по истории русской и всеобщей литературы. Одиннадцать баллов по педагогике, дидактике, по французскому и немецкому языкам, десять баллов ("четверка") - по анатомии и физиологии человека.
Аттестат выдан Софье Голлидэй 15 мая 1913 года. Сонечке девятнадцать лет, и в руках у нее "специальность", право на легальный заработок: гувернерство и наставничество в "хороших домах". Так почему она - уменьшительно "Сонечка"? И это у Сонечки "лепет"? С ее двенадцатью из двенадцати баллов по истории русской и всеобщей литературы?
Далее - трехлетняя ничем не заполненная прореха.
Сонечка, рассказывая Марине об этих трех домосковских годах своей жизни (1913-1916), упоминает какого-то антрепренера, спектакли на провинциальной сцене, влюбленности. "Белые ночи" наверняка оттуда - с этой "провинциальной сцены", поскольку что-то же ведь должна была прочесть Софья Голлидэй Станиславскому при первой встрече, чтобы сделаться его "личной стипендиаткой", как, по словам Бродской, утверждают "комментаторы записных книжек" Марины Цветаевой, и чтобы заслужить его комментарий: "Она очень одаренный человек, но я хочу, чтобы вы убедились в этом сами. Софья Евгеньевна, прочтите нам рассказ Настеньки из "Белых ночей" Достоевского".
Первое документальное свидетельство о появлении Сонечки в театральной Москве, у Станиславского, связано с именем петербургской драматической актрисы Инны Александровны Аполлонской, урожденной и по сцене Стравинской, знакомой Голлидэев с конца XIX века". Экземпляр книги Аполлонской "Христианский театр" с дарственной автора на титульном листе книги - Сонечке, с напутствием ей, оказался в режиссерской библиотеке Станиславского. Скорее всего, Сонечка показала книгу Станиславскому и оставила ее у него. Дарственная надпись Аполлонской датирована 17 ноября 1916 года.
В 1914-м три актера Художественного театра - Массалитинов, Александров и Подгорный - открыли частную театральную школу. Ее называли "Школой трех Николаев". [...] Сонечка, прибывшая в Москву из Петрограда в 1916-м, отставала от учеников "Школы трех Николаев" на два напряженных учебных года. [...]
24 ноября 1916 года - она играла перед публикой в пьесе Зинаиды Гиппиус "Зеленое кольцо", поставленной Мчеделовым к открытию Второй студии МХТ". Как это возможно? Разве что в массовке...
И дальше у Бродской: "Осенью 1916 года, когда Сонечка Голлидэй включилась в репетиции "Зеленого кольца" во Второй студии Художественного театра, ей - 21 год. У нее все только начиналось. Стаховичу к осени 1916-го исполнилось 60".
Стахович
"Алексей Александрович Стахович (1856-1919) - генерал-майор, участник русско-турецкой войны, актер театра и кино", - этими словами начинается заметка о нем в Википедии.
"Поступь", - так говорил о походке Софии Голлидэй этот "вялый барин, петербургский лев,", по определению сына Качалова, Вадима Шверубовича, учивший актеров Второй студии МХТ манерам, выправке и хорошему тону. "Стаховичев показ", - иронически называли Софью Голлидэй ее коллеги - молодые актеры-студийцы. "В ней был "аристократизм породы"", - вспоминала в глубокой старости другая ученица Стаховича, успешная Анастасия Зуева.
Учить институтку Сонечку "манерам и выправке" Стаховичу было незачем. "Я это глубоко, глубоко, отродясь всё умею, знаю", - рассказывала она Цветаевой о себе и об уроках манер в Студии.
Марина Цветаева раздумывает в "Повести" о том, как здорово было бы, если бы Сонечку в жизни "поддержал" именно Стахович. О нем очень много хорошего (даже высокого) сказано и в "Повести", и в публицистической прозе Цветаевой.
"Я старею, я легко устаю, я боюсь грудной жабы; ни класть поклонов, ни падать, ни драться на дуэли я больше не могу, п.ч. в первых двух случаях у меня делаются головокружения, а в третьем - одышка". Это из письма Стаховича Немировичу-Данченко 6 мая 1916 года.
Весной 1916 года Стахович снова решил поменять образ жизни и переехал с Московского Страстного бульвара на свою петроградскую Сергиевскую улицу, собираясь заняться взрослыми детьми, внуками и летом - Пальной, фамильной усадьбой. "Но отцом, дедом, спортсменом и помещиком он все же не стал, - пишет Бродская. - А стал актером, педагогом и одним из организаторов Второй студии Художественного театра.
Булгаков в "Театральном романе", пересказывая внутримхатовскую сплетню о Стаховиче, дает повод предположить иную причину столь скорого возвращения последнего обратно в Москву.
Прошение об отставке и "переходе в актеры" Стахович якобы отправил Александру III телеграфом. На телеграмме император пометил для канцелярии: "Чтобы духу его не было в Петербурге". Насколько долговременным мог быть такой запрет, неизвестно, но ясно, что его отмена требовала специального распоряжения, теперь уже со стороны николаевской канцелярии. Николай II сменил на троне Александра III в год рождения С.Голлидэй, 1894-й.
Не приходится сомневаться и в достоверности рассказанной Булгаковым сплетни: "Маргарита" Булгакова, Ольга Сергеевна Нюренберг-Неёлова-Шиловская - младшая сестра О.С.Бокшанской, личного секретаря В.И.Немировича-Данченко, лица, безусловно, с особым допуском ко мхатовским тайнам.
И этого человека, шестидесятилетнего старика, постоянно страдающего "дурнотами", Марина Цветаева видела в качестве опоры для Сонечки?! "Вялого барина" и опального генерала Стаховича можно с уверенностью исключить из списка "судьбоносных" по отношению к Софье Голлидэй личностей.
Мчеделов
Вахтанг Леванович Мчеделов родился в 1884 году, он на 10 лет старше Сонечки и на восемь - Цветаевой. С 1904 года он работал в Художественном театре - сначала сотрудником и помощником режиссера, потом режиссером, в 1913-1916 преподавал в "Школе трех Николаев" вместе с Литовцевой, Муратовой и Лужским.
Ни о его юности, ни о театральных опытах до МХТ мы ничего не знаем. Мемуары его хранятся в театральном музее в Тбилиси и, очевидно, пока недоступны широкой публике.
Мчеделов еще весной 1916 года, заручившись поддержкой Станиславского, пригласил Стаховича на роль дяди Мики в "Зеленом кольце" З.Гиппиус. Осенью начались репетиции "Зеленого кольца", намеченного на открытие Студии. В них включилась и Сонечка Голлидэй, получившая роль "влюбленной гимназистки" Зои.
Надо заметить, что никакой "Зои" в тексте пьесы З.Гиппиус нет. Есть в списке действующих лиц "Валерьян, Петя, Лида, Вера, Андрей и др. подростки, юноши и девушки". Какие бы то ни было реплики "Зои" в пьесе также отсутствуют.
И тем не менее в программке к "открытию" Второй Студии действительно указана Зоя и против нее стоит имя исполнителя - С.Е.Холидэ.
В спектакле вместе с Голлидэй заняты еще три студийки, которых Бродская иногда называет ее подругами: Анастасия Зуева, Алла Тарасова и Вера Редлих. Их имена еще будут упоминаться в связи с С.Голлидэй, однако говорить об их "роли" в ее судьбе было бы преувеличением. "Девочки перед ним [то есть перед Стаховичем] - матрешки, нахальные, напыженные..." - отзывалась Сонечка Цветаевой о "подругах".
В последующем она сохранила дружбу с Зуевой и ее мужем композитором Оранским, переписывалась с ними. С В.Редлих С.Голлидэй внезапно (и тепло) снова встретилась в начале 30-х годов в Новосибирске - но к этой истории мы вернемся позднее. Уже тяжело, неизлечимо больная, она снова столкнется с А.Тарасовой в 1933 году в Москве.
24 ноября - в день премьеры - Станиславский сидел в зале в Милютинском переулке в первом ряду. На фото, сделанном после спектакля, видна Софья Голлидэй; это, пожалуй, единственная ее "сценическая" фотография, не считая фото в моноспектакле по Достоевскому. Ей, по свидетельству Редлих, не удалось победить свою скованность и ее "переиграла" в этой роли Екатерина Корнакова, и С.Голлидэй переместилась в массовку.
Откуда вдруг у дерзкой Сонечки скованность?.. Вот как Мчеделов говорит о ней в цветаевской "Повести": "Да ее никто и не обижает - сама обидит! Вы не знаете, какая она зубастая, ежистая, неудобная, непортативная какая-то... Может быть - прекрасная душа, но - ужасный характер. И - удивительно злой язык! А чуть над ней пошутить - плачет. Плачет и тут же - что-нибудь такое уж ядовитое... Иногда не знаешь: ребенок? женщина? черт? Потому что она может быть настоящим чертом!"
"На секундочку меня озарило, - пишет в "Повести" Цветаева, - так о нелюбимых не говорят! так говорят о любимых: о тщетно, о прежде любимых!".
Действительно: если безусловно верить достоверности передачи Мариной Ивановной жалоб и сетований Мчеделова в связи с Сонечкой, можно предположить, что та ему внутренне дороже, чем он старается это изобразить. Так на не-любимых не обижаются, так на них не жалуются.
5 января 1918 года Стахович и Мчеделов дали приветственную телеграмму Гиппиус с сообщением о сотом представлении пьесы. С "конкуренткой" Корнаковой дела у Сонечки обстояли, возможно, не так уж плохо, поскольку на "корпоративе" после сотого представления в приветственных стихах прозвучали строки и о ней, и о "ее" (а не корнаковской) Зое:
Подобно запаху магнолий
Иль аромату орхидей
Пленяет всех, играя Зою,
В "Кольце зеленом" Голлидэй.
Мчеделов еще раз промелькнет в Сонечкиной биографии, когда в конце лета 1919 поедет из Рузаевки эмиссаром в Симбирск обустраивать тамошние гастроли Студии, но их отношения к тому времени уже станут сугубо формальными. И тому есть немало причин.
Один репертуарный спектакль в "Милютинском" зале на 100 мест не мог прокормить Студию. В 1918 году начались репетиции еще двух спектаклей: "Младости" Андреева с режиссурой Литовцевой и Мчеделова и "Потопа" Бергера, который вел Вахтангов. Ни в "Младости", ни в "Потопе" Сонечка занята не была.
"Я не могла любить 2-ю Студию... - Это из письма Станиславскому несколькими годами спустя. - Я не любила возиться с шитьем занавесок для "Зеленого кольца" или заведовать костюмами или чем-нибудь другим. Мне не нравилось, что Театр, студия, - какая-то одна из комнат очень обыкновенной квартиры, где днем студийцы жарят в кухне картошку, моют волосы, завивают локоны, спят в режиссерской и декораторской, а потом - идут в какую-то комнату поиграть. Что-то было чересчур обывательское - и отнимало спектакль-праздник. Я была молода, разве не понятно, что мне хотелось Театра-Храма?
В своих неудачах и в отсутствии ролей в Студии Сонечка винила одного Мчеделова, не сознавая, как неудобны режиссеру ее характер и специфика ее дарования. "Вахтанг Леванович меня не любит", - уверяла она Цветаеву.
Тем временем состоялась вторая премьера Студии.
Это был ее "Дневник", строившийся на трех инсценированных рассказах - Лескова, Тургенева и Достоевского. И нежданно пробил звездный час "артистки МХТ" Софии Голлидэй. Слава Сонечки, читавшей со сцены текст Настеньки из "Белых ночей" Достоевского, фактически сравнялась с тарасовской.
"Помощник режиссера, - вспоминал Яхонтов, - после всех этих неприличных "Ергуновых" по роману Тургенева и "Некуда" по роману Лескова, (то есть еще двух мини-спектаклей, входивших в "Дневник Студии") выносил на руках в розовеньком платьице с крапинками Сонечку Голлидэй на сцену, усаживал ее в большое, широкое кресло и сам бежал давать занавес. А Сонечка, минутку помолчав, начинала читать "Белые ночи" по роману Достоевского".
"Я сейчас думаю, можно ли теперь так интимно читать со сцены, - размышлял позднее Яхонтов, уже актер Вахтанговской школы, - и мне кажется, что нельзя. Все-таки это ультранатурализм, ибо Голлидэй переносила за рампу Настеньку быта, и бытом розовенького платьица с крапинками веяло со сцены...".
А вот что писала о моноспектакле Голлидэй критика.
"В зале не было ни одного зрителя, который не слушал бы с напряженным вниманием рассказ Настеньки и не верил бы, что перед ним настоящая Настенька Достоевского, и если это так, то как же не сказать, что юная артистка г-жа Голлидэй достигла очень многого и по праву может торжествовать". Это Сергей Глаголь.
Дон-Аминадо, он же Аминодав Шполянский, пишет: "Не боясь упреков в повышенной восторженности, скажем прямо: такого ароматного и свежего дарования, как дарование г-жи Голлидэй, нам не приходилось встречать уже много лет. Что же!.. Остается пожелать ей долгие лета - нищим духом и обворованным - в утешение".
Таинственный И.Джонсон отмечает: "Обнаруживаются уже гибкие и развитые дарования, среди которых дружное внимание обратила на себя г-жа Голлидэй, передающая рассказ Настеньки Достоевского с такой мастерской отделкой, соединенной, в то же время, и с такой очаровательной искренностью, что в итоге получается исключительное художественное впечатление".
Спасибо Галине Юрьевне Бродской, разыскавшей этот материал - он дорогого стоит.
Свой моноспектакль С.Голлидэй играла множество раз, легко устанавливая контакт с любой аудиторией, как с интеллигентной, так и пролетарской. Ее "Белые ночи" могли существовать и автономно, независимо от "Дневника студии".
На одном из таких концертов Сонечка встретилась со своим кумиром и любимцем московской публики - Василием Ивановичем Качаловым. Он был при параде - во фраке с цветком на лацкане. "1918 год... Какой-то большой концерт зимой. Когда я уже окончила свой номер и спускалась вниз по широкой лестнице, Вы только что приехали с какого-то концерта...". Это из письма Голлидэй Качалову начала 1930-х.
Качалов - "штатный" актер МХТ с 1900 г.
Зима - это декабрь, очень удачный для С.Голлидэй месяц. Качалову она будет писать из провинции многие годы, будет ходить на его спектакли. Качалов сделается ее чуть ли не единственным (хотя по большей части "удаленным") собеседником, ее соломинкой в омуте провинциальной театральной рутины. На момент знакомства с С.Голлидэй В.Качалову 43 года, Сонечке - 24.
Но здесь нам необходимо вернуться на месяц назад, в 7 ноября 1918 года, когда судьба С.Голлидэй в рамках МХТ окончательно решилась, точнее закончилась. Еще вернее будет сделать ретур поглубже, в середину 1918 года.
Мчеделов vs. Вахтангов
Вахтангов, последователь и пропагандист "системы" Станиславского, вел у мчеделовцев курс "Сценических упражнений". Эти занятия, естественно, посещала и София Голлидэй, пока в конце октября 1918 года Вахтангов не заболел и занятия не прекратились.
Вахтангов не возражал против того, чтобы Сонечка сыграла свою Настеньку у него в Мансуровской студии, куда ее "зазывали", как указывает Бродская, друзья-сверстники Антокольский и Завадский.
Однако затея "выпустить" Сонечку на конкурирующую площадку руководству Второй, "Милютинской" студии не понравилась. В протоколе заседания Совета Студии от 15 сентября 1918 г. записано: "Отправить письмо в студию Вахтангова, написав, что 2 студия не может позволить С.Е. Голлидэй читать отрывок из "Белых ночей" в студии Вахтангова".
Через два года по прибытии в Москву у Софьи Евгеньевны Голлидэй одна-единственная ролька ("Зоя") в "Зеленом кольце", которую у нее к тому же "отбирает" Е.Корнакова, и моноспектакль по Достоевскому, который она, очевидно, могла играть еще в 1916-м. Творческий неуспех налицо. Кого винить?
В декабре 1916-го Мчеделов становится режиссером "Синей птицы" по Меттерлинку на основной сцене МХТ и осуществляет, как выражается Бродская, "актерские вводы" в спектакль. Но Голлидэй он планирует "ввести" не на большую сцену, а в будущую постановку "Синей птице" в Студии - на роли Насморка и Внучки.
Можно предположить, что попытка Сонечки выступить у мансуровцев (которые вместе с Вахтанговым получат статус Третьей студии МХТ лишь в 1920 году), окончательно отталкивает его от строптивой студийки.
Запретив Голлидэй играть Настеньку в Мансуровской студии, Мчеделов решил, что ей, будет полезно участвовать в массовых сценах "Синей птицы" в МХТ.
Трудно представить, как отнеслась к этому Сонечка. С одной стороны, она впервые оказывалась на большой сцене Художественного театра, с другой - это была очевидная ссылка, с третьей - хоть какой-то заработок. Всё слишком сложно переплелось тогда в этом холодном революционном 1918-м.
"Ограничивая выступления и заработок нуждавшихся воспитанников на стороне, совет Второй студии, как мог, поддерживал их материально, - пишет Бродская. - В сентябре 1918 года она [С.Голлидэй] получила 150 рублей - с условием погасить выплату до Рождества. В октябре - еще аванс. 25 ноября 1918 года совет Студии принял на своем очередном заседании такое решение: "Дать авансом С.Е. Голлидэй 250 руб. и сшить ей за счет Студии шубу, считая шубу собственностью Студии". На заседании совета 12 декабря "на шубу Голлидэй" было добавлено еще 100 рублей".
Еще летом 1918 года Вахтангов провел с ней переговоры о зачислении ее в Мансуровскую студию, предложив ей роль Инфанты в пьесе-сказке П.Антокольского "Кукла Инфанты", включенной в репертуар студии. Ему на тот момент 35 лет, он на 11 лет старше Сонечки. 17 июля 1918 года Сонечка писала Вахтангову: "Глубокоуважаемый Евгений Багратионович, мне очень важно знать, сколько у меня впереди свободного времени, и я очень прошу Вас - пожалуйста, напишите мне, Евгений Багратионович, когда я должна быть, - главное у меня "Инфанта", и как только будет надо, - я брошу всё и буду у Вас, счастливая и благодарная".
Справедливости ради надо добавить, что Станиславский активно противостоял (по крайней мере формально) местнических интересам студий МХТ и их "запретам", считая, что работа на разных площадках идет актеру только на пользу.
Антокольский и Завадский
Конечно, Антоколький для Сонечки Павлик, а Завадский - Юрочка. Завадскому, как и Голлидэй, двадцать четыре, Антокольский моложе их на два года. Отсюда и "Сонечка" - Мчеделов зовет С.Голлидэй по имени-отчеству, Вахтангов - Софи.
Следует заметить, что художественно пьеса Антокольского, в которой репетирует Сонечка, с высоты "Метели" Цветаевой кажется едва различимой. Неудивительно поэтому восхищение Сонечки "Метелью" и самой Мариной в декабре 1918-го.
Вот начало "Куклы Инфанты", над которым с 1916 года билась на сцене Н.Щеглова:
"Сломалась, сломалась и не хочет двигаться,
А я ее только раз завела.
Теперь матерь Божия на меня обидится,
Что я мою куклу не сберегла".
Стихи странные, на взгляд сегодняшнего ценителя поэзии. Божья матерь и вправду может обидеться.
Так же, как в "Зеленом кольце" у Мчеделова Корнакова переиграла Голлидэй в роли Зои, так Сонечка у мансуровцев переигрывает Щеглову, заменив ее в главной роли.
Наконец-то С.Голлидэй оказывается в своей стихии, среди "своих": Павлик - автор пьесы, Юрочка - режиссер, сама она - Инфанта, главная героиня.
Но и тут не обошлось без "несудьбы"...
Вахтангов после просмотра "Куклы" сделал исполнителям много замечаний.
"Ну и ничего у нее не получилось, - торжествующе напишет позже Щеглова. - Вахтангову не понравилось, как она играла. Он не любил излома, он любил здоровое творчество, правдивое. А Соня всё время переигрывала, всё время была на грани экзальтации. Вахтангов пришел на одну из последних репетиций, посмотрел и ушел, ничего не сказав.
Вот и вся история. Ни Павлик, ни Юрочка, как теперь ясно, никакой существенной роли в актерской судьбе С.Голлидэй не сыграли - хотя их имена и повторяются сотни раз в монографии Бродской. А влюбленность в Завадского (молча сидящего вечерами у Цветаевой на Борисоглебском), все эти его навязчиво "починенные" Сонечкой рубашки и носки, - всё это минутное, девичье. Нигде потом в письмах С.Голлидэй об этом не упоминается, контактов с успешным Завадским она не ищет.
Бутова
В ноябре 1918-го, за месяц до встречи с Цветаевой, Софья Евгеньевна стоит на пороге профессиональной и личной катастрофы.
Надежда Бутова служит в МХТ с 1900 года, как и Качалов, которого она на три года младше. В 1918-м Бутовой сорок лет, она тяготеет к индийской философии, болеет, недомогает. Ролей мало, их почти нет, нет также и средств.
С октября 1917 года в театре введены дежурства - с целью поддержания на старых, еще идущих спектаклях стремительно расшатывающейся дисциплины.
Оба мэтра (друг с другом, как известно, практически не разговаривающие) решают занять ветеранку театра Бутову этими дежурствами.
В сезоне 1918/19 г. Сонечке по указанию Мчеделова дали в "Синей птице" две маленькие рольки. В первой картине пьесы Метерлинка она молча подменяла Митиль, пока та готовилась к выходу в следующем эпизоде, а в картине "Лазоревое Царство" играла одну из неродившихся душ.
Одетые в длинные бело-голубые одежды, в бело-голубых чепцах с длинными, до плеч, ушами, с набеленными лицами, "души" заполняли все пространство под бело-бирюзовыми сводами залы Лазоревого Дворца.
Понятно, что такая "безликость" не слишком мотивировала молодых актрис, попавших в массовку большой сцены МХТ. Нередки были случаи несогласованных с администрацией подмен, а то и вообще пропуски спектаклей.
"В "Лазоревом царстве" некоторые из исполнительниц выходят без грима, даже не гримируют руки. Даже не снимают кольца!!! Прошу сообщить В.Л.Мчеделову", - записывает помрежиссера Понс.
Уже в декабре 1918-го актеров МХТ стали штрафовать за дисциплинарные нарушения.
Ни 6-го, ни 20-го октября Сонечка на нарушениях не попалась. Тем сильнее, тем ощутимее оказался удар 7-го ноября. И дело было не в новом революционном празднике, а в том, что спектакль в этот день стал юбилейным, трехсотым представлением "Синей птицы" и что на него не явилась "штатная" артистка МХТ Виноградская.
"Почему С.Е.Голлидэй, в Лазоревом царстве, уходит до конца акта, - пишет в протоколе помреж Понс, - когда ей еще нужно стоять у дверей с другими? Не предупредивши меня, Е.Н.Виноградская заменила себя С.Е.Голлидэй. Довольно странная замена, тем более что им приходится выходить одновременно в V картине".
"Сумасшедший дом..." - заметит не знакомый с театральной изнанкой читатель. И будет, конечно, прав.
В антракте перед "Лазоревым Царством" дежурная по спектаклю Бутова возле гримуборных незадолго до начала акта сталкивается с Сонечкой. Та - в бледно-голубом хитоне неродившейся души, но без грима, ненапудренная.
Надо представить себе эту сцену - дородная, громкоголосая Бутова и "чернушка" С.Голлидэй в балахоне, "едва видная от земли", как характеризуют ее рост коллеги по цеху.
Бутова, как ученица и приближенная Немировича-Данченко, безусловно в курсе и "стипендиатства" Голлидэй у Станиславского, и "истории с портретом", речь о которой чуть дальше.
Сонечка сообщает дежурной, что загримироваться она "не успела". Бутова уверена, что время на грим, хотя бы "и не тщательный", у Голлидэй оставалось.
"На фоне голубого, торжественного и чистого воздуха всего акта, - пишет после спектакля "дежурная", - насыщенного и тем "нечто" нашего искусства, что и есть жизнь живая его, она [С.Голлидэй] осмелилась выйти, кое-как одетая и совсем без грима!? Ее лицо было красно и кричало; отрезало весь акт, всех исполнителей, всю картину! Конфузясь, она нелепо закрывала лицо кулачонками и еще более нелепо жалась во все углы сцены... Дичает актер. Как роза садовая, породистая вырождается в дикий шиповник. Опять и опять, вновь надо делать прививку культуры, выращивать высшую в нас породу".
На мичуринские предложения, направленные обоим мэтрам, последним, конечно, пришлось среагировать. На доске объявлений МХТ появляется "Обращение" Немировича-Данченко касательно дисциплины, вводятся штрафы на нарушения для артистов и вспомогательного персонала.
Станиславский и бОльшая часть членов труппы сочли письмо Бутовой доносом.
Будь "личная стипендиатка" вполне невинна, ей можно было бы, пожалуй, рассчитывать на прощение. Но прецедент, к сожалению, уже имел место: увеличенный фотопортрет Сонечки был годом раньше выставлен в одном из московских фотоателье в подписью "Артистка Художественного театра Голлидэй". Взбешенный Станиславский, случайно столкнувшись с Сонечкой в театре, выволок ее тогда за руку на улицу, отвез на извозчике к фотографу, купил у него фотопортрет и вручил его совершенно потерявшейся студийке со словами: "Черт знает что! Какая-то девчонка заставляет меня ездить по Москве и скупать ее портреты!".
Такие вещи не забываются. После письма Бутовой расположение Станиславского было утрачено для Сонечки навсегда. Письмо передали "для разбора" во 2-ю Студию.
С массовки в "Синей птице" С.Голлидэй тут же сняли. "Мчеделов, руководитель Студии, за нее не заступился, - пишет в этой связи Бродская.
Сонечка предприняла вскоре попытку добиться прощения у Станиславского. Вера Редлих, также участвовавшая в "Синей птице", вспоминала: "Как-то, когда мы гримировались [...], она быстро вошла в комнату и сказала: "Я иду к Константину Сергеевичу. Он сейчас в своей гримировочной, скажу ему, что потеря его внимания ко мне, такого дорогого для меня, слишком тяжела. Я сейчас пойду и брошусь под трамвай". Мы пытались задержать ее, но она вырвалась и убежала. Потом мы видели из окна, как она выбежала из театра и вслед за нею появился во дворе Константин Сергеевич без пальто, в одном костюме. Константин Сергеевич так боялся простуды, что в его гримировочной было не две, а три оконных рамы, но, несмотря на эту боязнь, он, испугавшись за Сонечку, побежал за ней и вернул ее уже с Тверской улицы и, обняв за плечи, ласково уговаривая, успокаивая ее, привел в театр. После этого наступила временная светлая полоса в жизни Сонечки. Ей были обещаны роли".
Будем справедливы и к Мчеделову, и к Совету Второй студии: Сонечка здесь по-прежнему получает не только "авансы", но и шубу на зиму, пусть и остающуюся в собственности студии, - и это уже 25 ноября 1918 г., через две недели после разгромного постановления Совета. В ней она, очевидно, и на концерте в декабре, когда после выступления со своей "Настенькой" встречается в фойе с Качаловым. Жизнь в двадцать четыре кажется бесконечной, полной надежд и очарования, тем более что предложение Вахтангова остается в силе, даже если репетиции "Куклы Инфанты" и приостановлены.
Роль Вахтанга Левановича Мчеделова в судьбе Софии Голлидэй в декабре 1918-го вполне исчерпана и роль эта, при всём "несходстве характеров" актрисы и режиссера, весьма значительна.
Марина
Вот известный каждому поклоннику творчества Цветаевой фрагмент из "Повести":
"Итак - та самая полная сцена и пустой зал. Яркая сцена и черный зал. С первой секунды чтения у меня запылало лицо, но - так, что я боялась - волосы загорятся, я даже чувствовала их тонкий треск, как костра перед разгаром. Читала - могу сказать - в алом тумане, не видя тетради, не видя строк, наизусть, на авось читала, единым духом - как пьют! - но и как поют! - самым певучим, за сердце берущим из своих голосов".
"Пьесу "Метель", написанную в январе 1918 года, - сообщает Бродская, - Юрочка впервые услышал вместе с Сонечкой, Вахтанговым и всеми студийцами только в декабре 1918 года".
Дальше - знакомство. "А это, Марина, - низкий торжественный голос Павлика, - Софья Евгеньевна Голлидэй".
"Как она пришла? Когда? Зимой ее в моей жизни не было. Значит - весной. Весной 1919 г., и не самой ранней, а вернее - апрельской, потому что с нею у меня связаны уже оперенные тополя перед домом. В пору первых зеленых листиков".
"Потому я к вам так долго и не шла, потому что знала, что вас так полюблю, вас, которую любит он, из-за которой он меня не любит, и не знала, что мне делать с этой своей любовью, потому что я вас уже любила, с первой минуты тогда, на сцене, когда вы только опустили глаза - читать. Я, Марина, правда не хотела вас любить! А теперь - мне все равно, потому что теперь для меня его нет, есть вы, Марина".
На январь, февраль и март 1919 года у нас по С.Голлидэй практически нет документов. "Ландыш, ландыш серебристый..." из цикла "Стихов к Сонечке" датирован 16 июня 1919 года, то есть уже после отъезда Сонечки с труппой в Шишкеев.
Вот, собственно, и всё про Марину и Сонечку в контексте Сонечкиной судьбы. Все три весенних месяца (а точнее, два: апрель и май) - у Цветаевой в "Повести". Остается еще несколько писаных из провинции Марине Сонечкиных писем-записочек. 2 июня Цветаева уже провожает С.Голлидэй в Рузаевку. На подаренном ей на прощание сборнике "Волшебный фонарь" надпись: "Сонечке! Ничто не случайно. Будет Вам большая сцена Театра, как есть сцена Жизни".
Снова Вахтангов
Рузаевка - что в Мордовии, южнее Саранска, севернее Пензы - была конечным пунктом летней (1919 г.) поездки Второй Студии. От Москвы до нее по рязанской дороге не менее 600 км.
Но здесь снова следует сделать ретур в декабрь 1918 года, чтобы уяснить себе "расстановку сил", безусловно повлиявшую и на жизненные планы Софьи.
Нам не известно, на что с середины ноября существует С.Голлидэй: в "Синей птице" на большой сцене она больше не занята, репетиции у мансуровцев "Куклы Инфанты" сошли на нет, да и не приносили, вероятно, заработка. Она обращается в Совет студии с запросом о своей занятости.
Именно в это нелегкое время Сонечка отправляется к Станиславскому и, обещая кинуться под трамвай, "вымаливает прощение", почти ни к чему конкретному впоследствии не приведшее.
Вот такие судьбоносные события непосредственно предшествуют появлению С.Голлидэй в апреле 1919-го в доме на Борисоглебском. Странно, что в цветаевской "Повести" о них не оказывается ни слова. Марине от Сонечки достается тот самый "лепет" - в жизненно-важные свои дела она Цветаеву не посвящает.
Какие-то подвижки к лучшему после визита к Станиславскому всё же имеют место: фамилия "Голлидэй" появляется, приписанная карандашом, против роли Коломбины в "Игре интересов" Бенавенте, в "Сказке об Иване-дураке" Совет предлагает артистку на роль чертенка Единицы. Из "Повести" мы знаем, однако, что на роль эту Голлидэй не утверждена.
"Инфанта должна быть совершенно готова к 15 апреля", - записано в протоколе заседания объединенного совета Студии 17 февраля 1919 года. Однако с апреля все группы и студии МХТ уже обсуждали летние "продовольственные" поездки и готовили их.
Все едущие в Рузаевку работать получали полный пансион за счет Студии. Хотя Сонечкины "Белые ночи" не обсуждались вовсе, она была включена в актерскую группу как участница молодежных сцен "Зеленого кольца" и, вместе со всеми, "едущими работать", получила 3000 рублей "подъемных".
Можно представить себе, как неприятно поразил деревенский "общажный" быт бывшую институтку Голлидэй, у которой и в московской ее комнатке царил, по словам Цветаевой, образцовый порядок.
"Заштатный город Шишкеев - убогие дома, избы, бедно и грязно, - писала Сонечка Цветаевой. - Грустно, а по вечерам душа разрывается от тоски, и мне всегда кажется, что до утра не доживу".
"Я тут одна, - писала она Цветаевой на пятый день пребывания в Шишкееве, - меня обожают деревенские девчонки - но я же одинока, как телеграфные столбы на линии железной дороги".
"Жили вместе, - писала позднее она, - все надоели друг другу, стали нудными, скучными, - если б не было Евгения Багратионовича Вахтангова, который был безмерно добр ко мне и внимателен, - я пешком, по шпалам убежала бы от этой коллективной жизни".
Вахтангов после репетиций "Инфанты" в мансуровской студии Сонечку, конечно же, по-своему выделяет. Или жалеет... описанное в "Повести" набивание для него папирос - не фантазия Цветаевой, а реальный факт, указывающий, как и близость с родными Вахтангова, на "особость" Сонечкиного положения.
Перед отъездом из Шишкеева в Рузаевку на запланированные в Москве гастроли труппа показала местным жителям два спектакля. В начале августа 1919 года Мчеделов и "артист Второй студии Александр Иванович Гузеев командируются в г.Симбирск для устройства спектаклей Второй студии по приглашению агитпросвета".
В программе "Литературно-художественных вечеров", которые проводились в Симбирске в Народном доме, - отрывки из "Белых ночей" Ф.Достоевского.
И вот результат: симбирская газета "Заря" в отчете о концерте: "Наибольший успех выпал на долю талантливой артистки Студии С.Е.Голлидэй, поразительно естественно прочитавшей отрывок из "Белых ночей".
Успех ее "Белых ночей" в Народном доме затмил успех спектаклей Второй студии. Он был настолько ярким и так всколыхнул весь город, что уже не городской отдел народного образования, устроитель симбирских гастролей Студии, а городские власти попросили Сонечку задержаться в Симбирске после отъезда труппы и дать в Народном доме сольный вечер".
Это ключевой момент в артистической жизни Софии Голлидэй. "На уровне города" к ней еще никто никогда не обращался. Не опасаясь упреков в лапидарном прагматизме, спросим себя, каким же мог быть гонорар за "сольный концерт" на городской симбирской сцене? Так ли удивительно, что двадцатипятилетняя артистка, жившая во Второй студии "от аванса до аванса" - а их ведь нужно было возвращать с гонораров за "Настеньку" - восприняла и хвалебную прессу, и сольный концерт в Симбирске "знаково", как долгожданное подтверждение своих актерских качеств? Вот почему Сонечка лишь "мелькнула" в чужой для нее Москве, которая, как известно, "слезам не верит". Вот почему ей было не до визита к Цветаевой.
"Здесь, в Симбирске, ждал ее комбриг, - пишет Бродская, - большой любитель театра".
Так оно и видится из собственноручных Сонечкиных эпистол, разве что с поправкой на словечко "ждал".
Насколько красный "военспец" в полковничье-генеральской должности имел возможность "ждать" московскую актрисочку, девчонку - тут сомнений быть никаких не может: не мог. Такие командиры в первую очередь заняты делом, своими прямыми обязанностями, они резонно опасаются репрессий со стороны новой власти.
Дело в другом: и симбирский успех, и внимание "красного" военспеца поселяют, очевидно, в Сонечкиной душе надежду, что выжить (и хорошо, "красиво" выжить) можно и при "красных". Комбриг становится для нее символом возможности интеграции в новую коммунистическую реальность.
28 августа 1919 года жизнь и судьба Софьи Голлидэй достигают своего апогея. Сольный вечер в симбирском Народном доме обильно комментирует пресса.
Во Второй студии, в Москве, в это время (3 сентября 1919 г.) распределяют муку и мёд. Сестра покойного Стаховича получает два пуда черной муки, Михаил Чехов, занятый постановкой "Сказки об Иване-дураке" (с голлидэевким чертенком Единицей) - один пуд. В тот же день Совет студии решает: "До выяснения вопроса о положении в студии С.Е.Голлидэй муку С.Е.Голлидэй не выдавать".
Ах, до муки ли теперь Сонечке?!
"Осталась я не потому, что мне скучно стало, или захотелось успеха, ролей, иного плана работы или большого оклада, - пишет С.Голлидэй в "объяснительной" Станиславскому, - нет, однажды Евгений Багратионович сказал мне: "Софи, я Вам представлю человека, с которым Вам будет интересно беседовать". - А я его полюбила, - потому и бросила всё".
"Звали его Александр Николаевич, бригада его была расквартирована в Казани, и он, влюбившись в спектакли Студии и Сонечку, курсировал между Казанью и штабом Восточного фронта в Симбирске", - пишет Галина Бродская.
Целый ряд мелких совпадений позволяет предположить, что это Александр Николаевич де-Лазари, но Яхонтов внятно указывает на "вьющиеся волосы", которых, вившихся в юности, у де Лазари к 1919 году оставалось немного. Надо заметить, что "Александр Николаевич" конечно женат.
"Ее приютили в Казани какие-то знакомые. Жила она в деревянном домике на окраине города в угловой комнате на первом этаже, с двумя окнами в мокрую, общипанную смородину, с диваном, столом, двумя креслами, умывальником и зеркальцем. Обедала - в другом, соседнем доме, в частной семейной столовой. Заработанных на гастролях денег пока хватало". И дальше: "...Свидания [Сонечки] с Александром Николаевичем не зафиксированы в воспоминаниях Яхонтова о Казани осени 1919 года и о своей миссии при Сонечке: ни комбриг не приезжал к ней, ни она не бывала у него. Однажды поздним вечером Яхонтов подошел к Сонечкиным окнам. Она сидела за столом, накинув на плечи свое летнее пальтецо, вынимала из конвертов, разбросанных на столе, письма, читала их и одно за другим сжигала в пламени стеариновой свечки". Сонечкины "записочки" комбригу носил Яхонтов.
Роль "жертвы", очевидно, - единственная роль С.Голлидэй в любовных отношениях. Сама она как бы подтверждает это в одном из писем: "Мужчина [...] это всегда туман, или жалость - вообще самозабвение...".
Закончим на этом с комбригом, тем более что вскоре он "отбудет" из Казани по делам службы, а Сонечка в своем "летнем пальтеце" вернется в Симбирск играть по контракту зимний сезон в местном театре. С начала 1919-го года она "потеряла" Юрочку, Марину, МХТ со Станиславским, а затем еще и комбрига. Остается поражаться душевной стойкости этой "чернушки" и "дурнушки", как она себя называет.
На закате
Оставшийся кусок Сонечкиной "поистории" (по выражению Г.Бродской) можно скомкать - при всей его пёстрости он вполне однороден содержательно: разочарования в нем накапливаются, а силы артистки (профессиональные и человеческие) угасают, интеграция в большевистскую действительность не удается. "Мне платили деньги - и я, закрыв глаза, подписывала договора (смертные приговоры!) и ехала на каторжные работы - то в Сибирь, то в Архангельск, то в Харьков, то в Самару...". Это из письма 1930 года.
Всё это время рядом с Голлидэй муж - не тот, о котором она мечтала, но "актер, честный, простой, здоровый, уравновешенный человек, - он оградил меня от дров, кастрюль и котлет, я отдохнула физически.
Весна 1920 года. "Не знаю, что дальше, - пишет Сонечка, - после Пасхи буду венчаться с Абрамовским. Михаил Андреевич обожает меня, он добрый, такой честный, такой порядочный, не актерский, - и слепо привязан ко мне, - мне не плохо, так - спокойно, удобно, приятно".
"Да это почти счастье..." - ввернет в этом месте циник.
Все оставшиеся Софье Голлидэй четырнадцать лет жизни М.Абрамовский рядом: и на гастролях по всей России, и в театре в Новосибирске, и в последний год Сонечки в Москве. К Станиславскому и ни к кому более в МХТ она уже не обращается, в Вахтанговсом театре ее просьбе-прошению хода не дали - и София Голлидэй подписывает двухгодичный (на 20 месяцев) контракт со Свердловским театром: надо на что-то жить... На сцене, в репертуарном плане - сплошь революционный надрыв, стахановцы и т.п. По переписке Софьи Евгеньевны с Качаловым можно предположить, что она по-прежнему верит в существующий где-то "Храм Театра", не допуская мысли о "полной победе пролетариата", уже затронувшей и МХТ.
В этих трудах проходят зима и весна.
"В июне 1932 года Софию Голлидэй будто подменили", - пишет Бродская: - МХАТ Второй привез в Свердловск "Чудака" Александра Афиногенова, главную роль в пьесе играл Азарий Азарин".
Каких бы высот в карьере артиста ни достиг Азарий Михайлович (по рождению, кстати, из семьи Мессереров), для Сонечки он - шишкеевский второстудиец, да вдобавок и младше ее, тридцативосьмилетней, на целых три года. Отношения с ним у Софьи Евгеньевны складываются более чем дружеские. "12/II - 33 г., Омск. [Театр (уже новосибирский) там на гастролях]. Азарей Михайлович, дорогой, душечка мой, Ваше письмо дало мне сразу, залпом, всю Москву: все театры, которые еще можно любить, вновь освежевшую память - о всех крошечных подробностях, связанных с Вами, о всех непередаваемо-тонких, очень индивидуальных моментах на сцене, о Ваших милых словечках. В общем, Ваше письмо - волнующая, чудесная радость".
Ну что же... это тоже жизнь, пусть и не та, что мечталась: ангажемент вместе с любящим мужем в театре крупного уральского города, гастроли по соседству, переписка с одним из идущих в гору московских театральных дарований, четкий, уверенный почерк знающей себе цену женщины. Не преувеличиваем ли мы с подачи Цветаевой и Бродской Сонечкину трагедию? Да, с примой в "Инфанте" не получилось, но таких актерских судеб тысячи...
"Двадцати месяцев контракта со Свердловским драмтеатром Сонечка не вынесла, - пишет Бродская. - Расторгнув контракт, осенью 1932 года она ненадолго осела в Москве".
Жить Сонечке с Михаилом Андреевичем в Москве было негде, а вводимая повсеместно система прописки лишала возможности трудоустроиться. Так и возник в их биографии Новосибирск.
В Новосибирске надо было играть травести - вполне годные для Сонечки роли.
Годные - если бы не печень: ни прыгать, ни кувыркаться, ни лазить по лестнице она уже не могла, в антрактах не обходилась без грелки.
"Милый Михаил Андреевич", большой любитель чтения, то там, то здесь в газетах натыкается на заметки о театре. Из них Сонечка узнаёт об успехах Тарасовой, Зуевой, прочих второстудийццев. Софья Евгеньевна однозначно "сдает".
Дирекция, видя физическую беспомощность Сонечки в "Дон Кихоте" и "Уленспигеле", решает снизить ей зарплату. "Спасают" ее Вера Редлих с мужем: узнав о заседании месткома, на котором решался "вопрос о С.Е.Голлиэй", они являются туда и добиваются отмены решения комитета. Случайная встреча в Новосибирске с Редлих, второстудийкой, давно и успешно работающей на первых ролях и как режиссер в местном театре "Красный факел", и обрадовала, и огорчила С.Голлидэй. Приглашенные Сонечкой в ТЮЗ на "Дон Кихота", Редлих с мужем становятся свидетелями ее "профессионального падения".
Сезон 1933 года с февральскими гастролями в Омске Голлидэй очевидно доиграла и с лета она снова в Москве, теперь уже навсегда, навеки.
Здесь в источниках разночтения, отчасти даже забавные, если отстраниться от общего трагизма ситуации: Вера Редлих уверяет, комнату Сонечке с мужем устроила Анастасия Зуева, а издательница писем Голлидэй Надеюда Катаева-Лыткина отводит эту честь Алле Тарасовой.
Так или иначе Софья Евгеньевна поступает чтицей в лекционное бюро Московского университета, выступает на концертах и даже премирована за чтение повести Чехова "Дом с мезонином".
Жить Сонечке остается год. Катаева-Лыткина в предисловии к публикации писем Сонечки сообщает про это время: "Когда она смертельно заболела, Абрамовский стал попивать, после ее смерти 6 сентября 1934 года запил и шагнул, хотя его громко окликали, под крышу, с которой сбрасывали глыбы льда. После его смерти весь нехитрый скарб, главным образом письма и фотографии, уже некому было взять. Их снесли на помойку".
Не дай Бог... Хотя при чем тут вообще бог? Не очень понятно и с вещами этой актерской пары: если комнату сибирским артистам "устраивали" Зуева или арасова, то почему архив не перешел к ним, а оказался на помойке? Странно...
Вот и вся история. Ни "храма театра", ни пылкой любви - ничего этого не получилось. Возможно, права Бродская - если бы не цветаевская повесть, о Сонечке нынче никто и не вспомнил бы? Мы вообще не слишком внимательны к окружающим нас людям. Однако "Повесть" написана, и цветы у плиты в ячейке с Сонечкиным прахом на кладбище московского Данилова монастыря сменяются постоянно. А может, дело вообще в Москве как таковой? Петербужцы обычно - если пользоваться сонечкиным словарем - "худо" в ней приживаются. И Софье Евгеньевне там, кажется, недостает стержня: "система" мэтра Станиславского сродни несвободе казенного заведения, коллеги-соученики грубы и прагматичны. Она тянется по-петербуржски к Стаховичу и ищет утешения в лубочных влюбленностях - в Заславского ли, в Марину или, наконец, в загадочного комбрига. Марина, даже и привязавшись внутренне к "моей маленькой", не убирает от глаз увеличительного стекла: Сонечка для нее - забавный экспонат. Неудивительно, что цикл "К Сонечке", к самой Софье Голлидэй прямого отношения практически не имеет. Петербурженка Сонечка - не "маленькая сигарера", как бы этого ни хотелось поэту. Это так же поверхностно, как назвать самое Цветаеву "женщиной с бусами". Вместе с тем роль героини "Повести" порой ставится артистке С.Голлидэй чуть ли не в упрек. Это несправедливо. И трагично.
© Aldebaran 2024.
© Сысоев Ерофим Вольфович.
Дальше - знакомство. "А это, Марина, - низкий торжественный голос Павлика, - Софья Евгеньевна Голлидэй".
"Как она пришла? Когда? Зимой ее в моей жизни не было. Значит - весной. Весной 1919 г., и не самой ранней, а вернее - апрельской, потому что с нею у меня связаны уже оперенные тополя перед домом. В пору первых зеленых листиков".
"Потому я к вам так долго и не шла, потому что знала, что вас так полюблю, вас, которую любит он, из-за которой он меня не любит, и не знала, что мне делать с этой своей любовью, потому что я вас уже любила, с первой минуты тогда, на сцене, когда вы только опустили глаза - читать. Я, Марина, правда не хотела вас любить! А теперь - мне все равно, потому что теперь для меня его нет, есть вы, Марина".
На январь, февраль и март 1919 года у нас по С.Голлидэй практически нет документов. "Ландыш, ландыш серебристый..." из цикла "Стихов к Сонечке" датирован 16 июня 1919 года, то есть уже после отъезда Сонечки с труппой в Шишкеев.
Вот, собственно, и всё про Марину и Сонечку в контексте Сонечкиной судьбы. Все три весенних месяца (а точнее, два: апрель и май) - у Цветаевой в "Повести". Остается еще несколько писаных из провинции Марине Сонечкиных писем-записочек. 2 июня Цветаева уже провожает С.Голлидэй в Рузаевку. На подаренном ей на прощание сборнике "Волшебный фонарь" надпись: "Сонечке! Ничто не случайно. Будет Вам большая сцена Театра, как есть сцена Жизни".
Снова Вахтангов
Рузаевка - что в Мордовии, южнее Саранска, севернее Пензы - была конечным пунктом летней (1919 г.) поездки Второй Студии. От Москвы до нее по рязанской дороге не менее 600 км.
Но здесь снова следует сделать ретур в декабрь 1918 года, чтобы уяснить себе "расстановку сил", безусловно повлиявшую и на жизненные планы Софьи.
Нам не известно, на что с середины ноября существует С.Голлидэй: в "Синей птице" на большой сцене она больше не занята, репетиции у мансуровцев "Куклы Инфанты" сошли на нет, да и не приносили, вероятно, заработка. Она обращается в Совет студии с запросом о своей занятости.
Именно в это нелегкое время Сонечка отправляется к Станиславскому и, обещая кинуться под трамвай, "вымаливает прощение", почти ни к чему конкретному впоследствии не приведшее.
Вот такие судьбоносные события непосредственно предшествуют появлению С.Голлидэй в апреле 1919-го в доме на Борисоглебском. Странно, что в цветаевской "Повести" о них не оказывается ни слова. Марине от Сонечки достается тот самый "лепет" - в жизненно-важные свои дела она Цветаеву не посвящает.
Какие-то подвижки к лучшему после визита к Станиславскому всё же имеют место: фамилия "Голлидэй" появляется, приписанная карандашом, против роли Коломбины в "Игре интересов" Бенавенте, в "Сказке об Иване-дураке" Совет предлагает артистку на роль чертенка Единицы. Из "Повести" мы знаем, однако, что на роль эту Голлидэй не утверждена.
"Инфанта должна быть совершенно готова к 15 апреля", - записано в протоколе заседания объединенного совета Студии 17 февраля 1919 года. Однако с апреля все группы и студии МХТ уже обсуждали летние "продовольственные" поездки и готовили их.
Все едущие в Рузаевку работать получали полный пансион за счет Студии. Хотя Сонечкины "Белые ночи" не обсуждались вовсе, она была включена в актерскую группу как участница молодежных сцен "Зеленого кольца" и, вместе со всеми, "едущими работать", получила 3000 рублей "подъемных".
Можно представить себе, как неприятно поразил деревенский "общажный" быт бывшую институтку Голлидэй, у которой и в московской ее комнатке царил, по словам Цветаевой, образцовый порядок.
"Заштатный город Шишкеев - убогие дома, избы, бедно и грязно, - писала Сонечка Цветаевой. - Грустно, а по вечерам душа разрывается от тоски, и мне всегда кажется, что до утра не доживу".
"Я тут одна, - писала она Цветаевой на пятый день пребывания в Шишкееве, - меня обожают деревенские девчонки - но я же одинока, как телеграфные столбы на линии железной дороги".
"Жили вместе, - писала позднее она, - все надоели друг другу, стали нудными, скучными, - если б не было Евгения Багратионовича Вахтангова, который был безмерно добр ко мне и внимателен, - я пешком, по шпалам убежала бы от этой коллективной жизни".
Вахтангов после репетиций "Инфанты" в мансуровской студии Сонечку, конечно же, по-своему выделяет. Или жалеет... описанное в "Повести" набивание для него папирос - не фантазия Цветаевой, а реальный факт, указывающий, как и близость с родными Вахтангова, на "особость" Сонечкиного положения.
Перед отъездом из Шишкеева в Рузаевку на запланированные в Москве гастроли труппа показала местным жителям два спектакля. В начале августа 1919 года Мчеделов и "артист Второй студии Александр Иванович Гузеев командируются в г.Симбирск для устройства спектаклей Второй студии по приглашению агитпросвета".
В программе "Литературно-художественных вечеров", которые проводились в Симбирске в Народном доме, - отрывки из "Белых ночей" Ф.Достоевского.
И вот результат: симбирская газета "Заря" в отчете о концерте: "Наибольший успех выпал на долю талантливой артистки Студии С.Е.Голлидэй, поразительно естественно прочитавшей отрывок из "Белых ночей".
Успех ее "Белых ночей" в Народном доме затмил успех спектаклей Второй студии. Он был настолько ярким и так всколыхнул весь город, что уже не городской отдел народного образования, устроитель симбирских гастролей Студии, а городские власти попросили Сонечку задержаться в Симбирске после отъезда труппы и дать в Народном доме сольный вечер".
Это ключевой момент в артистической жизни Софии Голлидэй. "На уровне города" к ней еще никто никогда не обращался. Не опасаясь упреков в лапидарном прагматизме, спросим себя, каким же мог быть гонорар за "сольный концерт" на городской симбирской сцене? Так ли удивительно, что двадцатипятилетняя артистка, жившая во Второй студии "от аванса до аванса" - а их ведь нужно было возвращать с гонораров за "Настеньку" - восприняла и хвалебную прессу, и сольный концерт в Симбирске "знаково", как долгожданное подтверждение своих актерских качеств? Вот почему Сонечка лишь "мелькнула" в чужой для нее Москве, которая, как известно, "слезам не верит". Вот почему ей было не до визита к Цветаевой.
"Здесь, в Симбирске, ждал ее комбриг, - пишет Бродская, - большой любитель театра".
Так оно и видится из собственноручных Сонечкиных эпистол, разве что с поправкой на словечко "ждал".
Насколько красный "военспец" в полковничье-генеральской должности имел возможность "ждать" московскую актрисочку, девчонку - тут сомнений быть никаких не может: не мог. Такие командиры в первую очередь заняты делом, своими прямыми обязанностями, они резонно опасаются репрессий со стороны новой власти.
Дело в другом: и симбирский успех, и внимание "красного" военспеца поселяют, очевидно, в Сонечкиной душе надежду, что выжить (и хорошо, "красиво" выжить) можно и при "красных". Комбриг становится для нее символом возможности интеграции в новую коммунистическую реальность.
28 августа 1919 года жизнь и судьба Софьи Голлидэй достигают своего апогея. Сольный вечер в симбирском Народном доме обильно комментирует пресса.
Во Второй студии, в Москве, в это время (3 сентября 1919 г.) распределяют муку и мёд. Сестра покойного Стаховича получает два пуда черной муки, Михаил Чехов, занятый постановкой "Сказки об Иване-дураке" (с голлидэевким чертенком Единицей) - один пуд. В тот же день Совет студии решает: "До выяснения вопроса о положении в студии С.Е.Голлидэй муку С.Е.Голлидэй не выдавать".
Ах, до муки ли теперь Сонечке?!
"Осталась я не потому, что мне скучно стало, или захотелось успеха, ролей, иного плана работы или большого оклада, - пишет С.Голлидэй в "объяснительной" Станиславскому, - нет, однажды Евгений Багратионович сказал мне: "Софи, я Вам представлю человека, с которым Вам будет интересно беседовать". - А я его полюбила, - потому и бросила всё".
"Звали его Александр Николаевич, бригада его была расквартирована в Казани, и он, влюбившись в спектакли Студии и Сонечку, курсировал между Казанью и штабом Восточного фронта в Симбирске", - пишет Галина Бродская.
Целый ряд мелких совпадений позволяет предположить, что это Александр Николаевич де-Лазари, но Яхонтов внятно указывает на "вьющиеся волосы", которых, вившихся в юности, у де Лазари к 1919 году оставалось немного. Надо заметить, что "Александр Николаевич" конечно женат.
"Ее приютили в Казани какие-то знакомые. Жила она в деревянном домике на окраине города в угловой комнате на первом этаже, с двумя окнами в мокрую, общипанную смородину, с диваном, столом, двумя креслами, умывальником и зеркальцем. Обедала - в другом, соседнем доме, в частной семейной столовой. Заработанных на гастролях денег пока хватало". И дальше: "...Свидания [Сонечки] с Александром Николаевичем не зафиксированы в воспоминаниях Яхонтова о Казани осени 1919 года и о своей миссии при Сонечке: ни комбриг не приезжал к ней, ни она не бывала у него. Однажды поздним вечером Яхонтов подошел к Сонечкиным окнам. Она сидела за столом, накинув на плечи свое летнее пальтецо, вынимала из конвертов, разбросанных на столе, письма, читала их и одно за другим сжигала в пламени стеариновой свечки". Сонечкины "записочки" комбригу носил Яхонтов.
Роль "жертвы", очевидно, - единственная роль С.Голлидэй в любовных отношениях. Сама она как бы подтверждает это в одном из писем: "Мужчина [...] это всегда туман, или жалость - вообще самозабвение...".
Закончим на этом с комбригом, тем более что вскоре он "отбудет" из Казани по делам службы, а Сонечка в своем "летнем пальтеце" вернется в Симбирск играть по контракту зимний сезон в местном театре. С начала 1919-го года она "потеряла" Юрочку, Марину, МХТ со Станиславским, а затем еще и комбрига. Остается поражаться душевной стойкости этой "чернушки" и "дурнушки", как она себя называет.
На закате
Оставшийся кусок Сонечкиной "поистории" (по выражению Г.Бродской) можно скомкать - при всей его пёстрости он вполне однороден содержательно: разочарования в нем накапливаются, а силы артистки (профессиональные и человеческие) угасают, интеграция в большевистскую действительность не удается. "Мне платили деньги - и я, закрыв глаза, подписывала договора (смертные приговоры!) и ехала на каторжные работы - то в Сибирь, то в Архангельск, то в Харьков, то в Самару...". Это из письма 1930 года.
Всё это время рядом с Голлидэй муж - не тот, о котором она мечтала, но "актер, честный, простой, здоровый, уравновешенный человек, - он оградил меня от дров, кастрюль и котлет, я отдохнула физически.
Весна 1920 года. "Не знаю, что дальше, - пишет Сонечка, - после Пасхи буду венчаться с Абрамовским. Михаил Андреевич обожает меня, он добрый, такой честный, такой порядочный, не актерский, - и слепо привязан ко мне, - мне не плохо, так - спокойно, удобно, приятно".
"Да это почти счастье..." - ввернет в этом месте циник.
Все оставшиеся Софье Голлидэй четырнадцать лет жизни М.Абрамовский рядом: и на гастролях по всей России, и в театре в Новосибирске, и в последний год Сонечки в Москве. К Станиславскому и ни к кому более в МХТ она уже не обращается, в Вахтанговсом театре ее просьбе-прошению хода не дали - и София Голлидэй подписывает двухгодичный (на 20 месяцев) контракт со Свердловским театром: надо на что-то жить... На сцене, в репертуарном плане - сплошь революционный надрыв, стахановцы и т.п. По переписке Софьи Евгеньевны с Качаловым можно предположить, что она по-прежнему верит в существующий где-то "Храм Театра", не допуская мысли о "полной победе пролетариата", уже затронувшей и МХТ.
В этих трудах проходят зима и весна.
"В июне 1932 года Софию Голлидэй будто подменили", - пишет Бродская: - МХАТ Второй привез в Свердловск "Чудака" Александра Афиногенова, главную роль в пьесе играл Азарий Азарин".
Каких бы высот в карьере артиста ни достиг Азарий Михайлович (по рождению, кстати, из семьи Мессереров), для Сонечки он - шишкеевский второстудиец, да вдобавок и младше ее, тридцативосьмилетней, на целых три года. Отношения с ним у Софьи Евгеньевны складываются более чем дружеские. "12/II - 33 г., Омск. [Театр (уже новосибирский) там на гастролях]. Азарей Михайлович, дорогой, душечка мой, Ваше письмо дало мне сразу, залпом, всю Москву: все театры, которые еще можно любить, вновь освежевшую память - о всех крошечных подробностях, связанных с Вами, о всех непередаваемо-тонких, очень индивидуальных моментах на сцене, о Ваших милых словечках. В общем, Ваше письмо - волнующая, чудесная радость".
Ну что же... это тоже жизнь, пусть и не та, что мечталась: ангажемент вместе с любящим мужем в театре крупного уральского города, гастроли по соседству, переписка с одним из идущих в гору московских театральных дарований, четкий, уверенный почерк знающей себе цену женщины. Не преувеличиваем ли мы с подачи Цветаевой и Бродской Сонечкину трагедию? Да, с примой в "Инфанте" не получилось, но таких актерских судеб тысячи...
"Двадцати месяцев контракта со Свердловским драмтеатром Сонечка не вынесла, - пишет Бродская. - Расторгнув контракт, осенью 1932 года она ненадолго осела в Москве".
Жить Сонечке с Михаилом Андреевичем в Москве было негде, а вводимая повсеместно система прописки лишала возможности трудоустроиться. Так и возник в их биографии Новосибирск.
В Новосибирске надо было играть травести - вполне годные для Сонечки роли.
Годные - если бы не печень: ни прыгать, ни кувыркаться, ни лазить по лестнице она уже не могла, в антрактах не обходилась без грелки.
"Милый Михаил Андреевич", большой любитель чтения, то там, то здесь в газетах натыкается на заметки о театре. Из них Сонечка узнаёт об успехах Тарасовой, Зуевой, прочих второстудийццев. Софья Евгеньевна однозначно "сдает".
Дирекция, видя физическую беспомощность Сонечки в "Дон Кихоте" и "Уленспигеле", решает снизить ей зарплату. "Спасают" ее Вера Редлих с мужем: узнав о заседании месткома, на котором решался "вопрос о С.Е.Голлиэй", они являются туда и добиваются отмены решения комитета. Случайная встреча в Новосибирске с Редлих, второстудийкой, давно и успешно работающей на первых ролях и как режиссер в местном театре "Красный факел", и обрадовала, и огорчила С.Голлидэй. Приглашенные Сонечкой в ТЮЗ на "Дон Кихота", Редлих с мужем становятся свидетелями ее "профессионального падения".
Сезон 1933 года с февральскими гастролями в Омске Голлидэй очевидно доиграла и с лета она снова в Москве, теперь уже навсегда, навеки.
Здесь в источниках разночтения, отчасти даже забавные, если отстраниться от общего трагизма ситуации: Вера Редлих уверяет, комнату Сонечке с мужем устроила Анастасия Зуева, а издательница писем Голлидэй Надеюда Катаева-Лыткина отводит эту честь Алле Тарасовой.
Так или иначе Софья Евгеньевна поступает чтицей в лекционное бюро Московского университета, выступает на концертах и даже премирована за чтение повести Чехова "Дом с мезонином".
Жить Сонечке остается год. Катаева-Лыткина в предисловии к публикации писем Сонечки сообщает про это время: "Когда она смертельно заболела, Абрамовский стал попивать, после ее смерти 6 сентября 1934 года запил и шагнул, хотя его громко окликали, под крышу, с которой сбрасывали глыбы льда. После его смерти весь нехитрый скарб, главным образом письма и фотографии, уже некому было взять. Их снесли на помойку".
Не дай Бог... Хотя при чем тут вообще бог? Не очень понятно и с вещами этой актерской пары: если комнату сибирским артистам "устраивали" Зуева или арасова, то почему архив не перешел к ним, а оказался на помойке? Странно...
Вот и вся история. Ни "храма театра", ни пылкой любви - ничего этого не получилось. Возможно, права Бродская - если бы не цветаевская повесть, о Сонечке нынче никто и не вспомнил бы? Мы вообще не слишком внимательны к окружающим нас людям. Однако "Повесть" написана, и цветы у плиты в ячейке с Сонечкиным прахом на кладбище московского Данилова монастыря сменяются постоянно. А может, дело вообще в Москве как таковой? Петербужцы обычно - если пользоваться сонечкиным словарем - "худо" в ней приживаются. И Софье Евгеньевне там, кажется, недостает стержня: "система" мэтра Станиславского сродни несвободе казенного заведения, коллеги-соученики грубы и прагматичны. Она тянется по-петербуржски к Стаховичу и ищет утешения в лубочных влюбленностях - в Заславского ли, в Марину или, наконец, в загадочного комбрига. Марина, даже и привязавшись внутренне к "моей маленькой", не убирает от глаз увеличительного стекла: Сонечка для нее - забавный экспонат. Неудивительно, что цикл "К Сонечке", к самой Софье Голлидэй прямого отношения практически не имеет. Петербурженка Сонечка - не "маленькая сигарера", как бы этого ни хотелось поэту. Это так же поверхностно, как назвать самое Цветаеву "женщиной с бусами". Вместе с тем роль героини "Повести" порой ставится артистке С.Голлидэй чуть ли не в упрек. Это несправедливо. И трагично.
© Aldebaran 2024.
© Сысоев Ерофим Вольфович.
