* * *
У нас такая долгая зима,
что мы не помним живости деревьев,
и только кости их в напольных вазах
порой напоминают о тепле.
И снега у нас столько, что дома
(а городок наш сплошь пятиэтажный)
завалены им по уши, вернее
по крыши, лишь кресты антенн торчат.
И ветер, и мороз у нас такой,
что стынет в жилах кровь и в батареях.
И где-то под сугробами котельная
кипит и пышет, как ядро земное,
отапливая наши склепы, лишь бы
они не превратились в мерзлоту.
А мы живём на первом этаже.
И наш этаж то первый, то последний,
последний чаще, ибо, как сказали,
у нас такая долгая зима.
Так и живём в потёмках. Долго спим,
проснувшись, за нос чайник поднимаем,
из форточки зачерпываем снег
и разжигаем газовую плитку
куском луны. Завариваем чай
из трав, что собраны коротким летом,
себя и дом свой чаем согреваем.
Чайком одним и духом божьим живы.
На окнах пишем пальцами молитвы,
читаем книги задом наперёд
и по углам чего-то мастерим.
А если станет скучно, то в подъезд
к соскучившимся, как и мы, выходим,
на подоконнике играем в нарды
и забиваем вчетвером козла.
Тем и живём. Без неба целый год
почти что год не кажем нос наружу.
Наружа нас нисколько не прельщает,
нисколько нас ни манит, ни влечёт.
И только дядя Федя, наш сосед,
наш беззаветный заполярный лама,
выходит с венским стулом в пустоту,
в глухой степи заснеженной садится
на ветхий стул. Полярную звезду
берёт в ладонь, вздыхает глубоко
и с выдохом скульптурой замерзает.
С тех пор мы ждём пришествие весны,
как день сурка, но только день собаки.
Когда пёс дяди Феди, рыжий Бим,
что до того калачиком свернулся,
проснётся, побежит наверх и слижет
звезду с ладони. И над мёртвой степью
повиснет, как в других краях заря,
слюнявый розовый язык собаки.
Тогда мы всей гурьбой наверх выходим,
пируем, пляшем, хороводы водим,
сжигаем прошлогодние скелеты
деревьев.
Так встречаем новый год.


Марьи добрый день
Спой мне песню, спой мне, Марья,
хоть одним дыханьем спой,
чтобы солнце в чёрной хмари
поднималось за рекой.

К нам тепло вернётся вряд ли,
что ж повисла голова,
словно придорожный мятлик.
Все печали трын-трава,

полно хмуриться. На добрый
день за ягодой пойдём,
затеряемся надолго
под полуденным дождём.

Спой мне, Марья, спой мне, чтобы
поскорее рассвело.
За твоим цветастым гробом
увязалось всё село.


* * *
Пусто на погостах.
Волосы могил
ласково причёсывает ветер.
Мне не страшно, просто
я уже там был –
в заитильском заповедном свете.

Было как в писанье:
в избах свет потух,
красная ладья в луга не вышла.
Ночью над лесами

прокричал петух,
крик его я в Заитилье слышал.

Мне теперь неважно:
станет ли ковчег
в крайний путь надёжной домовиной,
или по овражью,
через пламя рек
Время перекинет мост калинов.


* * *
Хилым стариком нырнул в Итиль,
вынырнул мальчишкой конопатым –
жить с простым желанием – идти,
или плыть в безвременье куда-то.

Свет вселенский растворён в реке,
тьма отражена в небесном блюде.
И огни причала вдалеке
возвещают, будто бы о чуде:

<некто был рождён из пустоты>
Может быть медведица большая?
Маковки кубышек золотых
водоосвящение свершают.

В ночь речной уходит человек,
не заснёт пчелой в подземных сотах,
будет в одиночестве вовек
пробираться по налимьим тропам.


* * *
В сотый раз переплывая Волгу,
в лодке или мыслях, как-нибудь,
слышу за спиной рычанье волка,
к дому отрезающего путь.

В Заитилье лес таёжный пышет.
Реку пьёт русалочья коса.
Раздвигая маковки кубышек,
месяц на рогах несёт сусак.

На песчаном берегу пологом
лодочник Макар плетёт кукан.
В отмелях поют речные боги.
Скрип уключин падает в туман,

сквозь него в надводный купол вогнан
многоокий бдительный герой.
Вижу, как под ним сверкает Волга –
Стикс, Коцитус, Лета, Ахеронт.


Лодочник
Виктору Ляпину
Ночью шла гроза. А тихим утром
сом пунцовый выплыл из реки,
прояснились дали в небе мутном,
и проснулись в лодках рыбаки.

Редкой птице петь из заитилья,
только ворон произносит: «кар!»
Отгоняя мошек эскадрильи,
мается без дела дед Макар,

как без дела, он гудронит лодку,
чтоб она летела, как драккар.
Он старик, но жилистый и ловкий,
заитильский лодочник Макар.

Вёслами ему помашем всеми,
возмутится: Что за плескотня! –
И вздохнёт, – придёт и ваше время,
плавайте покуда, рыбятня!


Колыбельная окраин
Город спит. Потухли окна.
Лишь луна горит.
По дорогам одиноко
бродят фонари.

Всё уснуло. Ни прохожих,
ни машин во тьме.
Только ты уснуть не можешь
в мыслях обо мне.

Колыбельную окраин
я тебе спою.
Закрывай глаза, родная,
баюшки-баю.

Спит ограбленный у леса
с дыркой у ребра.
В яме дремлет автослесарь,
спирта перебрал.

Сторож спит в каморке мрачной.
В будке пёс сопит.
Спит рыбак у печки-прачки.
В вёдрах рыба спит.

Воры спят в чужой квартире,
участь ждут свою.
Пьяный опер спит в сортире.
Баюшки-баю.

Спит ночная фея в фуре
и не видит снов.
Рядом дальнобойщик хмурый
дрыхнет без штанов.

Спит кассир лицом на кассе,
деньги стережёт.
Бомжи спят на теплотрассе.
Киллер спит с ружьём.

Полицейским плохо спится
на ногах в строю,
В ванне спит самоубийца.
Баюшки-баю.

Только ты, моя родная,
всё никак не спишь.
Глаз всю ночь не закрывая,
надо мной сидишь.

Я и сам сегодня ночью
не могу уснуть.
Сердце ноет и клокочет,
распирает грудь.

Словно забивает сваю
совесть в грудь мою.
Я и сердцу напеваю
баюшки-баю.

© Aldebaran 2024.
© Терентьев Дмитрий.