Михаил Андреевич задумчиво чистил зубы. Недавно у него слетел нижний левый мост, и жевать теперь приходилось на другой стороне, от чего соответствующий верхний ряд вставных зубов начинал уже угрожающе пошатываться. Придётся идти в стоматологию. Только денег надо подкопить. С трёх зарплат уже «на зубы» отложено, немного добавить и как раз хватит.

Совсем старый стал, – подумал про лысоватого, с брюшком себя в зеркале Михаил Андреевич, заканчивая процедуру чистки зубов и приступая к бритью седеющей щетины на безвозвратно теряющих упругость щеках.

Завершив утренний туалет, Михаил Андреевич Степанцов, пятидесятивосьмилетний преподаватель самого обычного высшего учебного заведения, скромно разместившегося в исторической части небольшого города областного значения, выбрал к строгому костюму светлую рубашку с тонкой серой полоской, заботливо отутюженную супругой, Лидией Ивановной, повязал тёмно-серый, с мелким белым горошком галстук, и отправился на занятия.

Городок, где жил и добросовестно работал Михаил Андреевич, приютился в тихой, лишённой крупной промышленности области с умеренным климатом, вдали от гор, морей, буйных ветров и бурных страстей.

Водительские права у Михаила Андреевича, разумеется, были, но на работу он предпочитал добираться не на своём задрипанном Пежо, а общественным транспортом. Во-первых, пробки (а их даже в этом сравнительно небольшом городе, особенно в его центре, хватало). Во-вторых, возвращаться часто приходилось вечером, а в темноте Михаил Андреевич видел хуже. Возрастное.

Маршрутка номер девятнадцать в это время дня уже, как правило, шла полупустой, поэтому до своей остановки Степанцов обычно доезжал с комфортом, рассеянно поглядывая в окошко и в очередной раз прокручивая в мыслях предстоящую лекцию или семинар.

Из раздумий Михаила Андреевича внезапно вывел непривычный и даже несколько неприличный шум.

Две женщины, по виду цыганки, одна пожилая, другая раза в два моложе, пытались втащить в маломерную маршрутку детскую коляску. Водитель устало, но терпеливо твердил им про слишком узкие расстояния между сиденьями и про то, что следом идет вместительный автобус со специальными площадками, так что переживать совершенно не о чем, нужно просто подождать минут десять.

Однако женщины были категорически не согласны с отказом и горячо выражали свой протест. Они громко возмущались на незнакомом Михаилу Андреевичу языке, хотя одно слово, часто повторяемое и сопровождаемое презрительными плевками в сторону водителя, Михаил Андреевич, как и все пассажиры, знал хорошо, да и кто его не знает, это знаменитое русское слово из трёх букв, посередине «у».

Михаилу Андреевичу вздумалось было вмешаться и поддержать без вины виноватого водителя, но, наткнувшись на злобный взгляд блестящих чёрных глаз старой цыганки, он отвернулся и уставился на яркую рекламную конструкцию за окном, зазывавшую в расположившийся неподалеку магазин мотоциклов, как будто имел к ним хоть какое-то отношение.

Наконец водитель закрыл дверь, и маршрутка двинулась дальше прежним курсом. Отвергнутые ею цыганки в отместку никак не выходили из головы Михаила Андреевича и как будто ехали с ним вместе всю дорогу.

Думая о случившемся, Степанцов пытался разобраться, почему сразу и безоговорочно решил, что прав водитель, неужели только потому, что эти женщины шумели и ругались? Или потому что они – цыганки, а стало быть, по сложившемуся стереотипу, непременно скандалистки, попрошайки и мошенницы?

Да, водитель как будто всё сделал правильно, его маршрутка действительно не годится для поездок с коляской, хотя, опять же, что значит – не годится? Обычная маршрутка, ребёнка они могли взять на руки, а коляску засунуть куда-нибудь в дальний угол.

Просто эти цыганки слишком громко кричали, а водитель говорил спокойно, из-за этого все пассажиры как-то сразу встали на его сторону. Но ведь этих женщин тоже можно понять. Будет тот большой автобус или нет, ещё вилами на воде писано, а они уже, скорее всего, измучились на жаре да с маленьким ребёнком. Может быть, они до этого долго стояли на остановке и вот наконец-то дождались эту маршрутку (которые, к слову, ходят, как попало), а их в неё не пустили. Есть от чего возмутиться.

 В этой ситуации жертвой выглядел водитель, конечно, а разъяренные тетки не вызывали никакого сочувствия. Но, по сути, водитель, ловко изобразивший из себя бедную овечку, на самом деле – упрямый баран. Пошёл, что называется, на принцип. Но и бабы тоже хороши, разорались. Сразу видно, привыкли всего криком добиваться.

Михаилу Ивановичу претили шумные конфликты, ругань. Его брак преодолел уже отметку в тридцать лет, и за всё это время можно было по пальцам пересчитать случаи, когда они с женой ссорились. Повезло ему с Лидией Ивановной, не было у неё привычки голос повышать. Да и сам Степанцов – человек покладистый, уступчивый. Может, поэтому так поразила его сцена с цыганками.

Хорошо, что я не влез в эти их разборки, – порадовался Михаил Андреевич. Надо сначала как следует всё обдумать, а потом уже действовать. Этому правилу Степанцов старался неуклонно следовать, но, к сожалению, получалось у него далеко не всегда.

Так, за размышлениями незаметно пролетел остаток пути, и Михаил Андреевич благополучно добрался до пункта назначения – своего университета.

Жизнь провинциального учебного заведения, где трудился он не один десяток лет, начав стройненьким аспирантом-очкариком, сегодня шла как обычно.

Лекции, семинары, совещание у декана. В перерыве подкараулила вечная прогульщица, Иванова, напрашивалась на пересдачу. Михаил Андреевич мог бы отказать, пусть приходит в назначенные часы, но он редко бывал суров к студентам, за что и прослыл добряком, и даже немного размазней, рохлей, тюфяком. Или лохом, как говорит молодежь.

– Проходите, – отворил Михаил Андреевич двери в ближайшую пустую аудиторию.

Иванова, вильнув голубыми джинсовыми ягодицами, опустилась на стул возле преподавательского стола.

– Ну, рассказывайте, – Степанцов задал не самый сложный вопрос.

Иванова замялась. Экала, мекала, но ничего путного так и не выдала. Михаил Андреевич ещё упростил задачу, совсем уж для школьников. Однако и на этот вопрос Иванова не ответила.

– Увы, голубушка, не могу вам поставить даже тройку, так что приходите в следующий раз. И почаще бывайте на занятиях, все-таки мы там полезные вещи рассказываем, – мягко, как будто извиняясь, Степанцов вернул зачетку студентке.

Та ещё посидела пару секунд, потом метнула на Михаила Андреевича странный взгляд, облизнула красные губы, перекинула ногу на ногу и низким грудным голосом неожиданно произнесла:

– А может быть, мы как-то с вами сможем договориться?

Михаил Андреевич усмехнулся, он никогда не брал взяток ни в каком виде. Хотя ему и не предлагали особо. Так, иногда благодарили, то бутылку шампанского, то конфет коробку. Но чтобы вот настолько прямолинейно – мы вам, дескать, некоторую сумму, а вы нам, пожалуйста, некоторую, так сказать, оценочку, – такого не было. Наверное, потому что Степанцов никогда не зверствовал и даже самый ленивый заочник у него в итоге не оставался без зачёта или тройки. Тем не менее, Михаил Андреевич гордился своей неподкупностью, и небезосновательно.

– Ступайте, Иванова, вот вам два вопроса, подготовьтесь по ним хорошенько и приходите завтра в это же время.

Какие наглые стали студенты, в открытую уже готовы сунуть. Степанцов ехал домой в битком набитой маршрутке. Сегодня ему досталось место возле водителя, и он как будто сам сидел за рулем, а когда на дороге возникало препятствие, его нога непроизвольно нажимала на воображаемый тормоз. Вечерело. На стекле возле пассажирского места обнаружилась наклейка размером с альбомный лист, больше подходящая для кабины дальнобойщика, чем для городского транспорта. Голая девица с кошачьим хвостом фривольно подмигивала Михаилу Андреевичу.

И тут его пронзила догадка. А что если эта, Иванова, не деньгами взятку ему предлагала, а в другом, известном смысле, то есть – натурой? Ногу на ногу, задом крутила, да ещё смотрела так призывно. Точно. Вот он дурак, не понял ничего.

А ведь эти истории сплошь и рядом. Он просто не замечал или не хотел замечать. Да взять хотя бы доцента Гаевского. Вечно вокруг него какие-то студентки вертятся, то одну привезёт на своей блестящей чёрной машине, то другую увозит куда-то. Понятно, что Гаевскому ещё нет пятидесяти, но разве тут дело в возрасте? Гаевский так и говорит – дело не в возрасте. Им нравится, что у нас власть над ними, хоть мы в отцы годимся им, но девчонкам с нами весело, а нам полезно – молодая кровь, энергия жизни, всё такое. Либидо.

Со своим либидо Михаил Андреевич уже почти простился по-хорошему. Лидия Ивановна напоминала о супружеском долге не часто, всё больше суетилась по хозяйству, дети, внуки, дачка, в отпуск к морю раз в пару лет, ну а там свои развлечения, культурные – концерты, прогулки по паркам, художественный музей.

Супруга Степанцова тоже преподавала, только в колледже, и оба за долгое время учительской карьеры настолько привыкли, что они Михаил Андреевич и Лидия Ивановна, что даже дома обращались друг к другу по имени-отчеству. Сначала как будто в шутку, но постепенно так и прижилось.

Михаила Андреевича совершенно устраивала такая жизнь: тихая, спокойная, без мелодрам.

И тут вот эта Иванова. Дожили. Приехали. Степанцов задумался и не заметил, как оказался на своей остановке.

Ночью Михаилу Андреевичу приснился неприятный сон. В тесную маршрутку старая некрасивая цыганка запихивала инвалидную коляску. Водитель вскочил с места и принялся выталкивать старуху вместе с её инвалидкой, но бабка вцепилась в поручень, совсем рядом с Михаилом Андреевичем и плевалась во все стороны, а молодая цыганка, сверкнув золотыми зубами, вздёрнула цветастые юбки и затряслась в безобразной распутной пляске прямо перед самым носом у Михаила Андреевича. Он бросился было к выходу, но тут водитель с треском захлопнул дверь, обернулся и выкрикнул ему прямо в глаза, исступленно: «Слюнтяй!».

Проснулся Степанцов совершенно разбитым, с головной болью. Приняв таблетку, наскоро позавтракал, по традиции клюнул носом жену в суховатую щеку и поспешил к первой паре.

В пути прямо перед ним всю дорогу стояла девушка лет двадцати. На ней были светло-синие, широкие, струящиеся брюки и короткая полупрозрачная кофточка с геометрическим рисунком. Иногда девушка поднимала руку, чтобы ответить на звонок, и тогда её кофточка тоже приподнималась, открывая взору Михаила Андреевича кусочек загорелого тела. Почему-то Степанцов не мог отвести глаз от этой девушки. Её лица он не видел, только волосы, темно-каштановые, длинные, их девушка время от времени поправляла плавным движением ухоженной руки.

Подумалось про Иванову. Михаил Андреевич вдруг понял, что не может вспомнить, как она выглядит. Какого цвета у неё волосы, какой длины, красивая она или нет. Только общее впечатление чего-то молодого, симпатичного.

Ну, хорошо, явится она сегодня на пересдачу. Что ей сказать? Как дать понять, что я не против? Или она сама сообразит и всё устроит? Михаил Андреевич разнервничался, ведь у него совсем не было опыта в подобных делах. И хотя какое-либо осознанное решение по поводу Ивановой он как будто бы не принимал, но в то же время ему самому уже было абсолютно ясно, что он действительно – «не против». И этот новый факт о самом себе его удивлял и даже пугал, потому что раньше ему бы и в голову не пришло изменить жене.

Он сам не понял, в какой момент переступил внутренний запрет, надежно охранявший его брак. Возможно, сказалось длительное отсутствие полнокровной близости, этот незаметный переход из отношений супружеских в отношения почти что дружеские. Они с женой по-прежнему спали в одной кровати и даже под одним одеялом, но любовью если и занимались, то изредка и не так, как раньше, по молодости. Интимность между ними исподволь приняла вид теплых объятий и поцелуев в щечку, больше родственных, чем любовных.

И вот теперь, похоже, мужская натура, которую Степанцов в мыслях уже уверенно отправил на пенсию, решила взбрыкнуть и настойчиво требовала внимания.

Чувствуя, что начинает нервничать, Михаил Андреевич переключился на привычные размышления о предстоящих занятиях. Вопрос о возможном адюльтере он решил доверить судьбе.

Судьба распорядилась в пользу семьи и верности: Иванова на пересдачу не пришла.

После работы, выходя из института, Степанцов увидел, как не явившаяся в установленное время Иванова прыгнула на заднее сиденье пыльного мотоцикла, надела на голову каску, обняла за талию плечистого кавалера и мотоцикл, агрессивно рыкнув, исчез за поворотом, оставив за собой шлейф сизоватого дымка.

Длинные у неё волосы, – запомнил наконец-то Михаил Андреевич.

На обратном пути в маршрутке было тесно, сесть некуда, однако хорошо воспитанная девушка в наушниках уступила Степанцову своё место. В другое время он бы обрадовался, но сегодня почему-то ему сделалось очень грустно. По дороге встали в пробку ровно напротив той самой рекламы магазина мотоциклов, на которую Михаил Андреевич смотрел, когда испугался цыганки.

А ведь это, пожалуй, удобно, на мотоцикле-то. Считай, без пробок будешь доезжать – Михаил Андреевич внезапно хорошо представил себя в кожаных штанах на сверкающем никелем железном коне. Он никогда прежде даже пассажиром не катался на мотоциклах и всегда считал тех, кто на них ездит, потенциальными самоубийцами, психопатами и даже, наверное, криминальными элементами.

На следующий день, слепо повинуясь алогичному порыву, Степанцов позвонил в мотошколу и записался на пробный урок, в обычный будний день, дабы не утруждать себя объяснениями, с чего он решил вдруг отменить традиционную поездку на дачу в выходные.

Сказать жене, что собрался учиться ездить на мотоцикле, он почему-то стыдился. Лидия Ивановна была женщина добрая и понимающая, но на этот раз Михаил Андреевич решил не злоупотреблять её добротой и пониманием.

Она и так посмотрела недоверчиво, когда Степанцов отправился на работу в джинсах и толстовке, пробормотав, отводя глаза, что сегодня у них на кафедре планируется небольшой «субботник».

На мотодром Михаила Андреевича привезло такси, потому что, во-первых, он боялся опоздать, а, во-вторых, школа находилась в незнакомом районе, в промышленной зоне, туда и автобусы не доезжали.

Его встретил долговязый парень, окинул насмешливым, как показалось Михаилу Андреевичу, взглядом и подвёл к небольшому сарайчику, возле которого стояло несколько мотоциклов, и толпилась кучка молодых людей, о чем-то оживленно болтавших между собой. Вблизи мотоцикл, на котором Михаилу Андреевичу предстояло учиться, выглядел просто неподъёмным. Степанцов взобрался на сиденье и пробовал удержать равновесие, как на велосипеде в далеком детстве, но получалось плохо.

– Ничего, у нас тут и не такие кадры обучались, – равнодушно бросил долговязый инструктор.

– А каску мне свою надо было принести или у вас тут выдают?

– Какую каску? – инструктор сначала не понял, а когда до него дошло, заржал. – Это шлем. Каска – на стройке. Шлем можно взять здесь у нас, и вот ещё, нате, наденьте налокотники и наколенники, на всякий случай.

Михаил Андреевич неловко нацепил на себя всё, что полагалось по технике безопасности, и продолжил своё знакомство с невиданным доселе в непосредственной близости транспортным средством.

Газ, тормоз, сцепление, первая передача, вторая, – вроде бы всё просто, на машине же езжу, разберусь, – утешал себя Степанцов, надеясь, что долговязый будет ходить рядом с ним и придерживать мотоцикл на первых порах, как это делал другой инструктор, обучающий худенькую девчушку.

Но поскольку Михаил Андреевич был далеко не девчушка, тем более не худенькая, то его никто не поддерживал, и пришлось ему осваивать искусство вождения мотоцикла самостоятельно.

Тем не менее, первым уроком Степанцов остался доволен. Что-то новое в нём пробудилось, незнакомое ему самому. Сила какая-то. Настроение после полутора часов хорошей нагрузки на свежем воздухе заметно улучшилось, мозг заработал быстро, ясно, даже спина как будто распрямилась, а ноги стали тверже ступать по земле.

Воодушевлённый, ни секунды не сомневаясь, Михаил Андреевич в тот же день заключил договор с мотошколой, потратив деньги, отложенные на стоматолога. Ничего, заработаю, – успокаивал он себя, решив пока супругу не ставить в известность о происходящих в его жизни событиях. Потом скажу, когда уже научусь ездить, сюрприз будет, – после некоторых размышлений определился Михаил Андреевич.

– Иванова! – окликнул Степанцов длинноволосую двоечницу, встретив её на следующий день в холле института, – вы почему на пересдачу-то не пришли?

– Какую пересдачу? А, Михаил Андреевич, извините, я не пришла, да, я болела, – безбожно врала Иванова.

– Готовы сдавать? Жду вас после пары в триста пятнадцатой аудитории, – в голосе Михаила Андреевича слышался нехарактерный металл.

Иванова присела на тот же стул возле преподавательского стола, что и в прошлый раз, но выглядела скорее напуганной, чем игривой. С чего начать? – думал Степанцов, и почему-то не мог себя заставить посмотреть на девушку прямо. Наконец, внезапно севшим голосом, он задал вопрос, по которому она должна была приготовиться.

Иванова молчала.

– Не учили? – Михаил Андреевич понимал, что сейчас, вот сейчас – самое время.

– Учила, – тихо ответила Иванова.

– Ну, если учили, так рассказывайте, – сам от себя не ожидая, раздраженно взвизгнул Степанцов. Это был явно не тот тон, которым соблазняют студенток. Михаил Андреевич понял, что безнадёжно провалил свой шанс.

Иванова молчала, опустив голову. Её нос картошкой смешно торчал из-за пухлой щеки, а тушь на ресницах скаталась в маленькие чёрные комочки. Детские губы, густо накрашенные красным, подрагивали.

– Как вас зовут? – спросил Михаил Андреевич.

– Маша, – чуть слышно ответила Иванова.

Как сестру мою, – подумал Степанцов.

– Ладно, Маша, не стану я вас мучить, поставлю три, но вы уж тоже, будьте добры, к следующему разу потрудитесь прочитать хотя бы один параграф из тех, которые я вам задал.

Иванова вскинула ресницы, схватила, не веря своему счастью, зачётку, и, пролепетав «спасибо большое», пулей вылетела из аудитории.

Казанова несчастный, – криво усмехнулся Михаил Андреевич, покидал в портфель учебники, листы с лекциями и направился домой, разочарованный и поникший.

Следующие несколько занятий на мотодроме Михаил Андреевич ездил на первой передаче с черепашьей скоростью по кругу и змейкой между красно-белыми полосатыми фишками, по форме напоминающими ведьмин колпак. Газовать боялся, но постепенно осваивался всё больше и чувствовал себя всё увереннее.

Наконец наступил день, когда ему позволили перейти на скоростной участок, где следовало отработать разгон и поворот на второй передаче. Но здесь с самого начала что-то не заладилось. На повороте Михаила Андреевича охватывал непреодолимый страх, он сбрасывал газ, мотор глох, упражнение раз за разом оставалось невыполненным. Инструктор ругался и требовал от Михаила Ивановича быть мужиком.

После очередной позорной остановки, выслушав новую порцию нравоучений, Степанцов решил твердо – на этот раз он пройдёт поворот, не снижая скорости, чего бы это ему ни стоило.

Зажигание, старт, газу, переходим на вторую, первая фишка, ещё одна. Не снижай, не снижай, вот он, сейчас будет поворот, ты сможешь, чёртов слюнтяй, не смей тормозить, держи скорость, держи скорость, – твердил кто-то внутри глухого толстого шлема Михаилу Андреевичу.

И он слушался, не тормозил, и ворвался в поворот на всех парусах, и повернул руль, и смотрел, как положено, налево, а не прямо перед собой, не в кучу покрышек (куда смотрим, туда и едем!).

Но тут вдруг что-то сломалось в голове у Михаила Андреевича. То ли с перепугу, то ли случайно, он резко вывернул ручку газа и мотоцикл, взревев, понесся сквозь ограждения и бордюры, сквозь знаки и схемы, прямо на сарайчик с учениками и техникой, прямо на шлагбаум, прямо на бетонную стенку мотодрома.

– Куда, блядь, куда, блядь! – орал не своим голосом инструктор, а кучка учеников у сарайчика бросилась врассыпную.

Пришёл в себя Михаил Андреевич в больнице. Одна его нога висела в гипсе, а голова была замотана бинтами. Шевелиться не получалось. Лидия Ивановна, вторые сутки проводившая на стульчике рядом с больничной койкой, радостно всплеснула руками. Медсестры забегали, круглолицый румяный доктор в светло-зелёном хирургическом костюме поздравлял со вторым рождением, Лидия Ивановна то улыбалась, то вытирала платочком заплаканные глаза, то поправляла мужу одеяло, боясь задеть за что-нибудь и сделать больно.

– Как ты себя чувствуешь, Миша? – спросила она, наклонившись к нему.

Михаил Андреевич попытался ответить, но голос ему не повиновался. Он только кивнул, силясь осознать, что произошло. В голове всё ещё звенело от удара, а мысли путались, как будто кто-то перемешал их миксером.

– Не переживай, всё будет хорошо, – продолжала Лидия Ивановна, стараясь его подбодрить. – Врачи сказали, что ты быстро поправишься. Главное – не волноваться и слушаться доктора.

Михаил Андреевич пробовал вспомнить, как он оказался здесь. Картинки из мотодрома всплывали в памяти: страх, скорость, тот ужасный момент, когда он потерял контроль. Он закрыл глаза, чтобы прогнать эти мысли.

– Ты когда от наркоза отходил, всё Машу вспоминал, сестру свою. Я ей ещё не звонила, чтобы не волновать, сейчас вот могу сообщить, что ты в себя пришёл. – Лидия Ивановна сочувственно смотрела на него.

– Машу? Я вспоминал? – Степанцов внутренне скорчился. Конечно, не о сестре речь. Это ему Иванова в бреду мерещилась, точно. Господи, – подумал он, – какой стыд. Что ещё я мог наплести в таком состоянии? Лучше сразу сказать правду, от греха.

– Сестре пока не звони, Лида, не надо, у неё сердце слабое, я поправлюсь и сам позвоню. Я, скорее всего, не её вспоминал, это студентка у меня есть одна, плохо учится. Маша, Иванова. Я у неё недавно зачет принимал и накричал слегка.

Лидия Ивановна заметила его беспокойство и решила сменить тему.

– Не думай о работе сейчас, Миша. Главное – твоё здоровье. Тебе нельзя волноваться!

В этот момент в палату снова вошёл энергичный доктор. Он с улыбкой приблизился к постели Михаила Андреевича.

– Ну что, как у нас дела? Идём на поправку? Давайте сейчас вы немного поспите, рано вам ещё так много разговаривать. Да и вы, Лидия Ивановна, лучше поезжайте отдохнуть, и так тут второй день безвыходно. За пациента нашего не переживайте, теперь с ним всё будет в порядке. Главное, от мотоциклов держите его подальше, – тут доктор добродушно рассмеялся.

Михаил Андреевич снова кивнул, а Лидия Ивановна, ещё раз без особой необходимости поправила ему одеяло и, погладив по руке, заторопилась домой.

Степанцов пока не знал, как будет говорить жене о потраченных деньгах, о мотошколе, о своём обмане. Но Лидия Ивановна и не требовала объяснений, просто, похоже, была по-настоящему рада, что он наконец-то очнулся.

Когда все разошлись, Михаил Андреевич, которого от процедур и уколов уже давно клонило в сон, снова задремал.

Ему снился он сам за рулём блестящего мотоцикла с коляской. Позади взгромоздилась старуха-цыганка, вцепившись в него острыми ярко-красными ногтями. В безразмерную коляску набились: Иванова в обнимку с инструктором, оба в шлемах и налокотниках, Лидия Ивановна с кошачьим хвостом, молодая цыганка в пёстрых юбках и водитель маршрутки с лицом доцента Гаевского, на коленках у которого пристроилась курносая девчонка в синих струящихся шароварах и прозрачной кофточке без лифчика.

– Куда, блядь! – кричал им вслед румяный доктор, а они смеялись и летели навстречу ветру, солнцу, морю, навстречу новому счастливому дню и новой, прекрасной жизни.

© Aldebaran 2025.
© Ульяна Вострикова.