***
Не бродил меж вывесок багряных,
закатав штаны и сбрив виски.
С алым соком ягоды в стаканах
тоже не бывали мы близки.

Отчего же на закат похоже
или взбунтовавшуюся кровь
ощущение вины, всей кожей
осязаемое вновь и вновь?

Дунет на востоке красный ветер,
пронесётся мимо и сметёт,
как котёнка лапой, всё на свете –
от кофеен до мобильных сот.

Зёрна глаз померкнут на экранах,
имена растают без следа.
С нами церемониться не станут
и не пустят больше в города.

Если где-нибудь на Люберецком
полигоне, посреди лузги,
ты найдёшь обрывок с этим текстом,
лучше его сразу же сожги.


***

А.С.

У прадеда отняли Бога, у деда – страну.
Отец потерял семью. Из меня вынимают душу.
Остался язык, но старую борону
тащить всё трудней, к тому же я сильно трушу.

Такое вот измельчание. Сужение по оси,
входящее конусом в центр глазного кома.
И нечем отныне земельный постичь массив,     
раскинувшийся от кладбища до роддома.

Пространство безмолвно стирает за следом след.
Попробуй уйти от проекций, когда их тонкий,
но неустанно пульсирующий свет –
единственное, что сдерживает потёмки.


***
Куда ни глянешь – Пушкин.
От самой первой книжки
со сказочной избушкой
до колик и отрыжки.
В хорошую погоду,
ненастье и пургу,
и в толщах небосвода,
и в кубиках рагу.

На шпорах и в записках,
и в поцелуях первых
под алкоголь на вписках.
И в запоздалых нервах
измученной подружки
на скомканной подушке –
в любом из испытаний
на промежутке всём
от улицы Терзаний
до станции Дурдом.

Прессуй же эту копоть,
и прочую труху
в бессмысленный свой опыт,
ненужный наверху.
Быть может, поумнеешь,
и справишься со всем,
когда бочком подъедешь
к цифири 37.

Пускай шалит сердечко,
и стынет рядом речка,
шагай себе степенно
на вытоптанный круг.
Как говорили в школе,
а я что, Пушкин что ли?
О да, мой драгоценный.
Ты тоже, милый друг.


ДЕНЬ НАРОДНОГО ЕДИНСТВА
«Вы охренели?» – внезапно рычит она в монитор,
офисная весталка, жрица кредитов и ипотеки,
будто возобновляет с кем-то свой разговор,
начатый чуть ли не в позапрошлом веке.

Как ни вытравливай хмарь, полумёртвые фонари,
холод в руках, толкотню и прочие рудименты,
эта музыка не кончается, а снова и снова звучит внутри,
и не нужны ни партитура, ни инструменты.

Всё навсегда: что поскрипывающий настил
и пылинки в лучах среди пасторальных прялок,
что текущий момент, где, насколько хватает сил,
пашешь менеджером по продаже говна и палок.

Аллегорично. Но сколько б ни кануло ноябрей
в Лету или про что там писали Эзоп и Пиндар,
пусть не становится сахар слаще, вода – мокрей,
сегодня пятница, и у тебя есть Тиндер.


В КАРАОКЕ
Как будоражит эта музыка,
какое учиняет месиво
в душе доверчивого узника,
что сразу муторно и весело.

Я тоже раньше был несдержанным
и слишком часто покорялся ей,
переполняя сердце скрежетом
и свистопляской плексигласовой.

Да и теперь, уже обтершийся
о городские заведения,
слукавлю, заявив танцпольщицам,
что защищён от наваждения.

Что, примагнитившись хрусталиком
во тьме к экрану, даже близко не
спешу за беспокойным шариком
сплести высокое и низкое.


***
Ты можешь сказать что хочешь:
«Привет», «Как дела?», «А помнишь?» –
любому, кого не стало.
Хоть бабушке, хоть отцу.
Никто тебя не осудит.
Надень только гарнитуру.
И паузы, больше пауз.
И штекер сожми в руке.


***
И не подуть, когда кровит,
и не зажать. Душа – не палец.
Точи кремень, неандерталец,
тебе поставлено на вид.

Ни свет, ни темень, ни фрагмент
импровизированной флейты
не проясняют, кто ты, чей ты,
что будет в следующий момент.

Пока не залило дождем,
и по земле играют тени,
учись терпенью у растений.
Кто отчуждён – освобождён.

Перерождён, и прочь его
со всеми этими руками,
навечно впаянными в камень,
неясно кем и для чего.


***

С.А.

Осень среди пожелтевших рассыпанных гранок
бьется о землю, как серая утка-подранок
с оттиском вспененной киновари на груди,
плачет: «Останься, пожалуйста, не уходи».

Кем нужно быть, чтоб в ответ на животную муку
не протянуть из кармана озябшую руку
и не пригладить разбитые в клочья страницы
наспех придуманной и недописанной птицы.

© Aldebaran 2025.
© Антон Васецкий.