Леонардовая мгла
Елена Жамбалова
Стихотворения
Осталась на второй сезон в лагере,
Хожу вдоль стен,
Ногтем вожу по панели крашеной.
Лиза, Лизун, Лизок.
Саша, Сашенька.
Все уже перезнакомились, я одна.
Зачем мне чужих лиц
Милые имена?
***
Настоящая жизнь неприглядна, но я пригляжусь.
И приближусь, насколько возможно, зайду, как домой
В сладкий липкий стакан, где по дну пробирается жук.
Еле-еле, не знаю, как он теперь лапки отмоет.
Если я протяну свои руки накапать воды,
Неуклюжими пальцами трогать жука за живое –
Он умрет, покалеченный жук, от моей доброты.
Что мне делать. Сижу, говорю: я с тобою, с тобою. С тобою.
Я могла бы представить, как сверху и ты на меня
Тоже смотришь, и так говоришь. Я ползу, как умею.
Будет утро в росе и купание в радости дня,
И под жесткою спинкой прозрачное крылышко феи.
Только ночь проползти, чтоб ни ноготь, ни чья-то нога
От жестокости, жалости нами не хрустнула, Боже.
Мы ползем, а потом раздеваемся донага,
От жуковьего и человечьего – до невозможного.
***
Тиски сжимаются, все уже этот круг,
И скорость ветра, бьющего навстречу,
Все выше.
Я люблю тебя, мой друг,
За то, что лечишь,
И за то,
Что слышишь.
Я выхожу водой из берегов
И пеной налетаю на прибрежный
Деревьев зеленеющий остов –
Такой израненный и бесконечно нежный.
Когда-то мы звучали в унисон,
Но лопнет звук на самой верхней ноте.
И верно – жизнь есть сон, и этот сон
Закончился. Я просыпаюсь: кто ты?
Кто ты? Кто я? О чем был разговор?
Уйди, уйди. Оставь меня в покое.
Но каждый шаг похож на приговор,
Подписанный моею же рукою.
***
Трава еще зеленая, и я еще влюбленная.
И мы такие тихие предсмертные с травой.
И мы такие нежно-виноватые с тобой.
От каждой в мире жалицы чего-нибудь останется.
И вещество становится другим, но веществом,
И пальцы ищут острое, мне хочется пораниться
Чтобы узнать заранее,
Как умирать потом.
***
Пятна мои родовые, родовые пятна,
Маленькие часовые кривой планеты.
Тянут границы с темечка и до пяток
Юрты и хуторы бабок моих и дедок.
С грязи и в князи – колышки коновязи.
Тонкой полоской мажу на ранку йод.
Кровь моя шепчет – прыгай, и наклоняйся.
Но не влезай – убьет.
***
Вы приедете в город ночной,
Занавешенный тонкою сеткой
Золотого фонарного снега, –
Встреч вчерашних шаги за спиной.
Мы стоим у окошка с соседкой,
Говорим про людей и животных,
И они появляются – вот мы,
Но бледны за больничной стеной.
Вы спускаетесь с трапа на мокрый
Снежный город, в котором вы – бог мой.
Это странный, но добрый апокриф.
Обещание жизни иной.
***
Наде Рушевой
Немножко по-другому я живу,
И вижу куцый хвостик смерти.
Он запятой уходит на Тыву,
на стены, на мольберты.
Ещё на поле нету белизны,
И надо бы нам краску.
Погуще белое, чтоб веточки весны
Томить ещё и выпустить не сразу.
Я вижу всё заранее. И мне
По линии, как по реке спуститься.
Так я веду рукой по тишине
И маленького принца,
И кентаврёнка… Грустный ротик вниз,
Венок ли, бубен молчаливо звонкий.
И кудри в воздухе, и носика каприз,
Чуть вздёрнутого двойкой.
***
Оцарапанная роза с позолотой на краях,
Ты кричишь в закатном солнце, стыдной страсти не тая,
Но никто тебя не видит, я одна немею вся,
И тихонько пячусь к лестнице, молчи, нельзя, нельзя.
Глаз растянет панораму, эпоксидная смола,
Тонки шпильки, цок да выцок, леонардовая мгла.
Ручка тёплая дверная, дождь гранатовым огнём,
Песни чёрного Дуная над «жильё сдаём».
***
Как плачут маленькие тигры,
Как трут когтистой лапой глазки,
Я не умею рассказать и
В тетрадной клетке головой.
Я помню, помню – в Красноярске,
Я помню – маленькие тигры.
Но всхлипнув, опишу дурацкий
Воздушный шарик голубой.
***
Переучились с левой на правую,
А считали все равно не очень.
Я тебе никогда не нравилась
Мы ходили молча.
Жили рядом, со школы шли вместе.
Вот повезло-то.
По болоту ближе и интересней.
Шли по болоту.
Дал кольца. «Передай Наде».
Второе мне. Какой добрый.
У Нади камушки виноградин,
А на моем кобра.
Черное, окисленное серебро.
Мамы покойной твоей добро.
И в принципе-то ничего такого.
Но мне часто мерещатся добрые.
Я будто снова иду со школы,
И эта черная кобра
Кочует с левой руки на правую –
Не вернуть, не выбросить отчего-то.
Иду сутулая. И усталая,
И по болоту.
***
Не навреди –
это значит не лезь с добром.
Отстань уже от людей.
Отвали.
У тебя двор, курицы – живи двором,
Только вечером выпрямляйся,
Тяни с земли
Руки, расплескавшие два ведра.
Не надо никому твоего добра.
***
Мужик пинал велосипед
на станции в Перми.
Простой мужик под сорок лет,
И женщины с детьми
шептались: «Вот управы нет,
забрали бы в отдел».
Мужик пинал велосипед,
А он во мне звенел.
***
лучше б ты там осталась,
в теплом барачном детстве.
суп из пакета, гречка,
выданная собесом.
помнится, вышивала,
было красиво, честно –
алое на небесном,
алое на небесном.
верно, что света много.
вот и пока ты плачешь
сын твой мизинцем трогает
маленький одуванчик.
разве ты их не любишь?
разве тебе здесь плохо?
алое на небесном
сердце твое, дуреха.
***
Гни шпангоуты, заводчанин,
Молотком отстучи смену.
Нам ли впадать в отчаяние
Лбом в гипсокартонную стену?
Я умею пельмени и борщ,
И троих детей. Третий тощ.
(Но рисует лучше старших
Космические удивительные пейзажи).
Иногда ты зубами скрипишь во сне,
Как будто валенки утопают в снег,
Я тогда глажу тебя по спине,
Тише, тише. А самой страшно.
Но потом, на аэродроме заводском нашем,
В день открытых дверей, теплою осенью,
Над нами летит серебряный Ми-8,
И мы всей семьёй ему машем.
Машем, машем.
***
Я лежу на спине, и железо стучит подо мной.
И скрежещет, и мнется звенящее чёрное тесто.
Этот поезд везет меня к мужу и детям, домой,
Из далекого, странного, невероятного места.
Позвоночником чувствую каждый порельсовый лязг,
Наслаждаясь и мучаясь скрипом литого металла,
Я дышу через раз, вспоминая тебя каждый раз,
То сжимаю, то глажу рукой уголок одеяла.
Мне приснился мой двор, где росла до двенадцати лет.
Мне приснился отец – и во сне он опять умирает.
Меня звали спуститься, я просто сказала им "нет",
Я как полка, холодная, верхняя, и боковая.
Хорошо, что внизу краснокепочный мелет пургу,
Развлекая девчонку с противным писклявым прононсом.
Хорошо, что уже на Байкальском ползем берегу,
Где никто не пристанет с каким-то дурацким допросом.
Снова ты в голове. И твоих удивительных глаз
Обжигающий ветер, и жизнь вереницей – в минуте...
Раз два три, раз два три, раз два три, и последнее – раз.
Поезд замер. В мой город посыпались новые люди.
И в последний июльский – ступила на землю нога.
И сошлась композиция чёртова кольцевая.
Я забуду тебя уже завтра. А ты – никогда.
Потому что я самая лучшая и живая.
***
Вода с железом, и железом дышим.
Осенний ветер с речки, листья ржавы.
Из дома в дом переселились мыши,
Тебе дорогу вдруг перебежали.
И ты мне написал об этом вкратце.
Представила: ты топаешь с гитарой,
Перед тобой мышиная миграция,
А над тобой луна младенцем старым.
Я на крыльцо, как все уснули, вышла,
Подумать в темноте, как жить на свете.
И попросила: мыши мои, мыши,
Не убегайте от меня к соседям.
***
Дрова прогорели, заслонку задвинь.
Вот так же в тебе сберегает аминь
Тепло прогоревшего слова.
И лес поднимается снова.
© Aldebaran 2022.
© Елена Жамбалова.
Хожу вдоль стен,
Ногтем вожу по панели крашеной.
Лиза, Лизун, Лизок.
Саша, Сашенька.
Все уже перезнакомились, я одна.
Зачем мне чужих лиц
Милые имена?
***
Настоящая жизнь неприглядна, но я пригляжусь.
И приближусь, насколько возможно, зайду, как домой
В сладкий липкий стакан, где по дну пробирается жук.
Еле-еле, не знаю, как он теперь лапки отмоет.
Если я протяну свои руки накапать воды,
Неуклюжими пальцами трогать жука за живое –
Он умрет, покалеченный жук, от моей доброты.
Что мне делать. Сижу, говорю: я с тобою, с тобою. С тобою.
Я могла бы представить, как сверху и ты на меня
Тоже смотришь, и так говоришь. Я ползу, как умею.
Будет утро в росе и купание в радости дня,
И под жесткою спинкой прозрачное крылышко феи.
Только ночь проползти, чтоб ни ноготь, ни чья-то нога
От жестокости, жалости нами не хрустнула, Боже.
Мы ползем, а потом раздеваемся донага,
От жуковьего и человечьего – до невозможного.
***
Тиски сжимаются, все уже этот круг,
И скорость ветра, бьющего навстречу,
Все выше.
Я люблю тебя, мой друг,
За то, что лечишь,
И за то,
Что слышишь.
Я выхожу водой из берегов
И пеной налетаю на прибрежный
Деревьев зеленеющий остов –
Такой израненный и бесконечно нежный.
Когда-то мы звучали в унисон,
Но лопнет звук на самой верхней ноте.
И верно – жизнь есть сон, и этот сон
Закончился. Я просыпаюсь: кто ты?
Кто ты? Кто я? О чем был разговор?
Уйди, уйди. Оставь меня в покое.
Но каждый шаг похож на приговор,
Подписанный моею же рукою.
***
Трава еще зеленая, и я еще влюбленная.
И мы такие тихие предсмертные с травой.
И мы такие нежно-виноватые с тобой.
От каждой в мире жалицы чего-нибудь останется.
И вещество становится другим, но веществом,
И пальцы ищут острое, мне хочется пораниться
Чтобы узнать заранее,
Как умирать потом.
***
Пятна мои родовые, родовые пятна,
Маленькие часовые кривой планеты.
Тянут границы с темечка и до пяток
Юрты и хуторы бабок моих и дедок.
С грязи и в князи – колышки коновязи.
Тонкой полоской мажу на ранку йод.
Кровь моя шепчет – прыгай, и наклоняйся.
Но не влезай – убьет.
***
Вы приедете в город ночной,
Занавешенный тонкою сеткой
Золотого фонарного снега, –
Встреч вчерашних шаги за спиной.
Мы стоим у окошка с соседкой,
Говорим про людей и животных,
И они появляются – вот мы,
Но бледны за больничной стеной.
Вы спускаетесь с трапа на мокрый
Снежный город, в котором вы – бог мой.
Это странный, но добрый апокриф.
Обещание жизни иной.
***
Наде Рушевой
Немножко по-другому я живу,
И вижу куцый хвостик смерти.
Он запятой уходит на Тыву,
на стены, на мольберты.
Ещё на поле нету белизны,
И надо бы нам краску.
Погуще белое, чтоб веточки весны
Томить ещё и выпустить не сразу.
Я вижу всё заранее. И мне
По линии, как по реке спуститься.
Так я веду рукой по тишине
И маленького принца,
И кентаврёнка… Грустный ротик вниз,
Венок ли, бубен молчаливо звонкий.
И кудри в воздухе, и носика каприз,
Чуть вздёрнутого двойкой.
***
Оцарапанная роза с позолотой на краях,
Ты кричишь в закатном солнце, стыдной страсти не тая,
Но никто тебя не видит, я одна немею вся,
И тихонько пячусь к лестнице, молчи, нельзя, нельзя.
Глаз растянет панораму, эпоксидная смола,
Тонки шпильки, цок да выцок, леонардовая мгла.
Ручка тёплая дверная, дождь гранатовым огнём,
Песни чёрного Дуная над «жильё сдаём».
***
Как плачут маленькие тигры,
Как трут когтистой лапой глазки,
Я не умею рассказать и
В тетрадной клетке головой.
Я помню, помню – в Красноярске,
Я помню – маленькие тигры.
Но всхлипнув, опишу дурацкий
Воздушный шарик голубой.
***
Переучились с левой на правую,
А считали все равно не очень.
Я тебе никогда не нравилась
Мы ходили молча.
Жили рядом, со школы шли вместе.
Вот повезло-то.
По болоту ближе и интересней.
Шли по болоту.
Дал кольца. «Передай Наде».
Второе мне. Какой добрый.
У Нади камушки виноградин,
А на моем кобра.
Черное, окисленное серебро.
Мамы покойной твоей добро.
И в принципе-то ничего такого.
Но мне часто мерещатся добрые.
Я будто снова иду со школы,
И эта черная кобра
Кочует с левой руки на правую –
Не вернуть, не выбросить отчего-то.
Иду сутулая. И усталая,
И по болоту.
***
Не навреди –
это значит не лезь с добром.
Отстань уже от людей.
Отвали.
У тебя двор, курицы – живи двором,
Только вечером выпрямляйся,
Тяни с земли
Руки, расплескавшие два ведра.
Не надо никому твоего добра.
***
Мужик пинал велосипед
на станции в Перми.
Простой мужик под сорок лет,
И женщины с детьми
шептались: «Вот управы нет,
забрали бы в отдел».
Мужик пинал велосипед,
А он во мне звенел.
***
лучше б ты там осталась,
в теплом барачном детстве.
суп из пакета, гречка,
выданная собесом.
помнится, вышивала,
было красиво, честно –
алое на небесном,
алое на небесном.
верно, что света много.
вот и пока ты плачешь
сын твой мизинцем трогает
маленький одуванчик.
разве ты их не любишь?
разве тебе здесь плохо?
алое на небесном
сердце твое, дуреха.
***
Гни шпангоуты, заводчанин,
Молотком отстучи смену.
Нам ли впадать в отчаяние
Лбом в гипсокартонную стену?
Я умею пельмени и борщ,
И троих детей. Третий тощ.
(Но рисует лучше старших
Космические удивительные пейзажи).
Иногда ты зубами скрипишь во сне,
Как будто валенки утопают в снег,
Я тогда глажу тебя по спине,
Тише, тише. А самой страшно.
Но потом, на аэродроме заводском нашем,
В день открытых дверей, теплою осенью,
Над нами летит серебряный Ми-8,
И мы всей семьёй ему машем.
Машем, машем.
***
Я лежу на спине, и железо стучит подо мной.
И скрежещет, и мнется звенящее чёрное тесто.
Этот поезд везет меня к мужу и детям, домой,
Из далекого, странного, невероятного места.
Позвоночником чувствую каждый порельсовый лязг,
Наслаждаясь и мучаясь скрипом литого металла,
Я дышу через раз, вспоминая тебя каждый раз,
То сжимаю, то глажу рукой уголок одеяла.
Мне приснился мой двор, где росла до двенадцати лет.
Мне приснился отец – и во сне он опять умирает.
Меня звали спуститься, я просто сказала им "нет",
Я как полка, холодная, верхняя, и боковая.
Хорошо, что внизу краснокепочный мелет пургу,
Развлекая девчонку с противным писклявым прононсом.
Хорошо, что уже на Байкальском ползем берегу,
Где никто не пристанет с каким-то дурацким допросом.
Снова ты в голове. И твоих удивительных глаз
Обжигающий ветер, и жизнь вереницей – в минуте...
Раз два три, раз два три, раз два три, и последнее – раз.
Поезд замер. В мой город посыпались новые люди.
И в последний июльский – ступила на землю нога.
И сошлась композиция чёртова кольцевая.
Я забуду тебя уже завтра. А ты – никогда.
Потому что я самая лучшая и живая.
***
Вода с железом, и железом дышим.
Осенний ветер с речки, листья ржавы.
Из дома в дом переселились мыши,
Тебе дорогу вдруг перебежали.
И ты мне написал об этом вкратце.
Представила: ты топаешь с гитарой,
Перед тобой мышиная миграция,
А над тобой луна младенцем старым.
Я на крыльцо, как все уснули, вышла,
Подумать в темноте, как жить на свете.
И попросила: мыши мои, мыши,
Не убегайте от меня к соседям.
***
Дрова прогорели, заслонку задвинь.
Вот так же в тебе сберегает аминь
Тепло прогоревшего слова.
И лес поднимается снова.
© Aldebaran 2022.
© Елена Жамбалова.
