Звонят из благотворительного фонда.

— Доброе утро, вы не спите? Там ребеночек три месяца, отказничок, с гастростомой, когда вы сможете выйти?

— М-м-м, — отвечает Олеся, дочищая зубы. — Завтра в ночь.

— А сегодня? Предыдущая няня вообще всю неделю с ним лежала, как мама по уходу.

— У меня же еще основная работа, — Олеся с мокрой головой бежит в комнату, по дороге собирая косметичку. Телефон опасно прижат плечом к уху. — Сегодня дежурю сутки, завтра с утра нужно отвезти документы на повышение квалификации. Потом могу к вам, но только до восьми утра, у меня в девять сдача крови, то есть тромбоцитов. Я еще и донор ко всему прочему.

— Здорово, — неискренне восхищается фонд.

— Приеду на работу, сфоткаю график и вам скину в телегу, — обещает Олеся, одной рукой натягивая носок, и решительно тычет отбой. Нужно успеть хоть как-то позавтракать, а то неизвестно, когда теперь обед.

В восемь пятнадцать Олеся выскакивает из дома с набитым, как у туриста, рюкзаком и лихой шапкой на сырой шевелюре. Приложение показывает автобус в десяти минутах от остановки. Другое приложение показывает неделю до аванса.

«Карта ***3027, зарплатная. Баланс 11 рублей 21 копейка.

Карта ***4044, кредитная. Баланс 26 668. Задолженность 30 332. Обязательный платеж 456 рублей до 6 ноября».

Олеся рюкзаком вперед вламывается в автобус, шлепает кредиткой по терминалу и рвется сквозь строй к уютному уголку у окошка. По пути отталкивает какую-то бабку.

— Да что это такое, вперед старших лезут! Ни стыда ни совести!

Олеся не слышит.

«За четыре смены по три тысячи, это двенадцать, — думает она, — плюс за тромбоциты шесть, это восемнадцать. Можно в этом месяце положить чИрик и в следующем… До нового года закрою, если зарплата придет нормальная…»

Телефон издает вибрирующий кряк.

«Карта ***4044, оплата 32 рубля. Баланс 26 656».

На подступе к работе звонит мама.

— Ты не опаздываешь? Взяла покушать?

— Взяла, успеваю, не беспокойся.

Олеся кивает охраннику и больно врезается животом в вертушку.

— У тебя там хоть еда нормальная, или макароны одни?

— Яйца вареные еще.

— Ой, ну разве это еда?

— Белок же. Мам, я подработку взяла, с ребенком сидеть в больнице, нет, не у нас, в областной. Ну, ничего, что далеко, можно до Ленина, а оттуда на шестерке. Мам, три тыщи за смену, никуда я не свалюсь, это на неделю всего… Давай, а то лифт приехал.

Отделение гнойной хирургии на восьмом этаже. Предыдущая смена уже переодевается в сестринской.

— В ноябре у зава день рождения, надо сдать хотя бы по тыще.

— Я с аванса, нету щас.

— Не забудь, подарок же покупать.

Время идти на перевязку.

— Ну, как тут у вас? — Дневной хирург Анна Михайловна первой вплывает в палату, за ней молчащая Олеся волочит тележку. В палате пахнет едой, экскрементами и гниющей плотью.

— Ой, так болит, доктор, так болит…

Олеся движется за врачом, как рыба-прилипала. Обрабатывает уродливые швы на животах, корявые культи. Накладывает чистые повязки. Руки потеют под перчатками, кончики корнцанга цепляются за марлю.

Вторая палата, третья, пятая. В кармане вибрирует телефон, но посмотреть нельзя — перчатки. Восьмая, одиннадцатая, пятнадцатая. Желтое ведро полнится кровавыми ватками, бинтами, клочьями пластыря. Двадцатая. Коридор. В коридоре на каталке — одноногий бомж в казенной простыне. В палате не хватило места.

— Ну, как вы?..

— М-м-м…М-м-м…

— Хорошо.

Олеся скидывает грязные перчатки в опасные отходы. Забегает в сестринскую, достает из рюкзака полторашку с водой и несет бомжу.

— Нате, это кипяченая. Задолбали у соседей клянчить. Бутылку не выбрасывайте, а то больше не дам.

— М-м, м-м-м!

— Сами нальете, руки есть! Мне некогда.

Обед. Макароны греются в микроволновке. Олеся открывает сообщения. До аванса еще неделя, но вдруг?..

«Карта ***4044. Оплата страховки 558 рублей. Баланс 26 098»

Вечер. Олеся идет по палатам с лотком. Вонзает шприц в дряблые зады, ставит капельницы, поправляет уретральные катетеры.

— Что ж вы со всей дури-то ширяете, а, мы ж живые люди, — причитает бабка с калоприемником.

— Вам там колоть уже некуда, вся ягодица в шишках, — огрызается Олеся. Первая палата, восьмая, одиннадцатая. Коридор. У бомжа спавшиеся вены, Олеся промахивается, меняет иглу и безжалостно тычет в сухую трясущуюся кисть.

— М-м-м!!! М-м-м!!!

— Ничего, потерпите!..

 Снять капельницы в первой, восьмой, одиннадцатой. Снять капельницу бомжу. Десять вечера.

Олеся закрывается на посту и сворачивается на кушетке калачиком. Поясница ноет, как зуб. По онемевшей шее бегут мурашки, затылок саднит. Стопы вибрируют, как телефон.

— А-а-а-а…А-а-а-а… — Доносится сквозь подступающую дрему. Из восьмой или из одиннадцатой?..

— А-а-а…А-а-а-а!

Олеся аккуратно разгибается и сползает с кушетки.

— Что случилось?

— Ой, больно, не могу, больно…

— Сейчас посмотрю в листе, какое у вас обезболивающее.

— Не помогает оно! Ой, больно как, ой, больно…

Олеся идет через пол-отделения в процедурку, возвращается с набранным шприцем. Делает укол, сбрасывает отходы, хромает на пост. Ложится и закрывает глаза.

«Еще целых семь часов, можно отлично выспаться…»

В голове возникает циферблат, растекается, как на картине Дали, и превращается в поджаристый блинчик.

— А-а-а… А-а-а-а!

Олеся врывается в палату, как монстр Франкенштейна.

— Ой, не могу, боли-и-ит…

Олеся воровато оглядывается и достает из кармана блистер.

— Это что?

— Мое личное. Ляпнете доктору — я в тюрьму сяду.

— Да вы что… Да никогда…

— Водой не запивайте, рассасывайте.

Вторую таблетку Олеся принимает сама.

Блаженная тишина в отделении.

Ночью поднимают всего трижды — в два, в начале четвертого и около шести. Ложиться обратно уже нет смысла.

— В восьмой бабка с ампутацией ночью стонала, — сдает смену Олеся, связывая масленые волосы в хвост.

— Ну, пусть на обходе врачу скажет.

 — Да я сказала дежурному.

Лифт, вертушка, больничный двор. Наверное, какая-то погода. Олеся не успевает понять, какая. Кофейня на остановке уже открыта, секундная борьба с собой — и она входит.

— Дайте угадаю — капучино? — Кокетничает симпатичный бариста, кореец лет тридцати. Гладкий и томный в своей теплой пахучей норке.

— Большой флэт-уайт, четыре сахара. Нужно как-то не сдохнуть.

— Тяжелая смена?

— С суток на сутки.

— Работать некому?

— На работу как на праздник.

«Карта ***4044. Оплата 220 рублей. Баланс 25 878».

 Олеся забирается в полупустой автобус и со счастливым вздохом садится. Горячий стакан греет пальцы.

— Девушка, с кофе нельзя в автобус! — Орет невидимый водитель из будки.

— Да я его не пью, он закрытый! — Напористо лжет Олеся и вставляет трубочку в отверстие. Сам небось в своей будке курит.

Кофе действительно хорош. Густой кондитерский молочный вкус обволакивает небо. Пригревшись, Олеся подремывает на рюкзаке, не опуская стакана.

Звонит мама.

— Ты позавтракала? Сейчас в ЦПК? Домой не успеешь зайти?

— Нормально все, — вяло отбивается полуразбуженная Олеся. — Все, давай, мне выходить.

В центре повышения квалификации очередь из растерянных медсестер. Олеся стоит, прижавшись щекой к стене, потом резко просыпается и судорожно проверяет печати. Проставляет пропущенные даты. Хорошо, что вовремя вспомнила. Суровая женщина в янтарных бусах молча просматривает документы. Кивает.

— А дальше куда?

Женщина смотрит снизу вверх, но кажется наоборот.

— Никуда. На почту придет уведомление.

— Спасибо.

Олеся выходит на улицу и смотрит на телефон. На часах 13:08. Два непрочитанных уведомления.

«В ночь на 22 октября на вашем номере спишется 760 рублей. Сейчас средств на счете не хватает. Рекомендуем пополнить баланс на 329 рублей или больше».

«Заказывайте еду из ресторанов и получайте скидку 600 рублей на первый заказ от 1200 рублей по промокоду!».

«Так, сейчас начало второго, домой ехать бессмысленно, — хмуро прикидывает Олеся. — Туда час только добираться, если без пробок. В принципе, все с собой, только вот хорошо бы пожрать…».

В рюкзаке гремит пустой контейнер из-под макарон. Остановка усажена ларьками, осенний воздух вкусно пахнет шаурмой.

 «Карта ***4044. Покупка ИП Хачкинаев 215 рублей. Баланс 25 631».

 Олеся сидит на лавочке, кусает сочную шаурму и роняет капли соуса на куртку.

«Блин, надо было чебурек за стольник взять, — казнится она, а преступное и прекрасное жареное мясо вызывает счастливые слезы. — Ну ничего, в принципе, если за четыре смены получу, то можно и двенадцать закинуть, а за ночь и за тромбоциты оставить на жизнь…»

По пути в областную Олеся пишет на номер фонда:

«Добрый день, вот график, а что насчет оплаты?»

«Добрый, вы на месте?»

 «Нет, в пути, тут пробка, а насчет оплаты как?»

«Три тысячи, но сегодня только за ночь».

 «Я поняла, а вы мне на карту перечислите? Сразу или после смены?»

«Как вам удобно».

Сообщение выглядит укоризненным, но подогретая шаурмой Олеся не сдается.

«Я бы хотела заранее, вдруг утром придется брать такси».

«Хорошо».

«Карта ***3027. Перевод от Мария Павловна Ш. 1900 рублей. Баланс 1911 рублей 21 копейка».

 Окрыленная Олеся взлетает на пятый этаж в детскую хирургию.

Из палаты выходит волонтерша с младенцем на руках. Младенец тихонько почмокивает соской.

— Он спокойный-спокойный, вообще не плачет, — нежно говорит волонтерша. У нее свежий нюдовый макияж и аккуратно убранные кудрявые волосы. На белой футболке надпись «Твори добро!».

Олеся прямо в палате переодевается в рабочую форму.

— Только он любит спать на ручках, — поясняет красивая волонтерша. Олеся примерно знает, как ее зовут, но это лишняя информация.

— Плохо, — сварливо замечает она. — В доме малютки его никто на руках носить не будет.

Волонтерша смотрит с ласковым упреком. Конечно, не ей же с ним ночью куковать.

— Кормим каждые три часа. Смесь набираете в шприц, подсоединяете вот эту трубку к стоме, видите, это такая дырочка с заглушкой…

— Я знаю.

Пять вечера. Младенец хнычет в кроватке, как сигнализация. Олеся лежит, вытянувшись на скользком матрасе, и терпит. Надо бы с ним поговорить, как-то заболтать, что ли, но губы не расклеиваются. Полторашка осталась у бомжа, а кулер в холле. Ничего, вымотается, заснет, можно будет сходить.

В семь часов Олеся сгребает незамолкающего младенца и идет с ним на пищеблок за смесью. Кормит через стому, задрав распашонку. Равнодушно смотрит на грубый шов, пересекающий крохотную грудку. Шов замазан зеленкой. Грудка краснеет и вздымается, а шприц продолжает закачивать смесь прямо в желудок. Глотательный рефлекс отсутствует.

Девять часов. Отбой. Прикорнувший было после кормления, младенец кривит рожицу и издает нерешительный хнык. Соседи по палате укладываются спать. Олеся смотрит в окно на недостроенный корпус. Почему-то кажется, что за окном снег, хотя только середина осени.

Младенец разевает ротишко и выдает жалостную руладу. В тихой палате это звучит как набат. Недовольно шевелятся соседи. Олеся вынимает младенца из кроватки, нахлобучивает ему шапчонку и выносит в коридор.

Младенец затихает. Олеся ходит туда-сюда мимо закрытых и темных палат, стараясь о чем-нибудь думать. Но в голове только «засни, засни, засни, засни», временами превращающееся в «заткнись». Младенец старательно сосет пустышку, глазенки то и дело закрываются, и наконец тельце мякнет на руках у Олеси. Она с минуту всматривается в личико под съехавшей набекрень шапкой, потом начинает осторожно красться к палате.
В кармане звонит телефон.

— Хнык, — негромко откликается младенец.

— Але, мам.

— Ты в областной? Кушала что-нибудь, или весь день голодная?           

— Хнык! Хнык-хнык-хнык-ыыыыыыыы!

— Да блин, мама! Я занята!

— Отзвонишься утром…

Десять. Олеся, как королевский гвардеец, вышагивает по коридору. Плакат «Родителям стомированных детей», часы, пост, огнетушитель, пост, часы, плакат, часы, пост, огнетушитель…

— Смес-с-сь, — шелестит медсестра, возникшая за спиной, как тень отца Гамлета.
Олеся берет бутылочку одними пальцами, потому что в предплечье упираются ножки. Заносит младенца в палату.

— Хныыыыыы, — заливается тот, уложенный на спинку. Просыпается соседка и, лохматая, ковыляет в туалет. Безутешный плач звонко разносится по отделению. Олеся, торопясь, жмет на поршень, закрывает заглушку на стоме, отправляет распашонку. Младенец выплевывает соску, Олеся ловит ее и сует обратно, как пробку в слив. Может, хоть пару минут помолчит?..

Во рту все слиплось, мочевой пузырь распирает внутренности. Младенец удивленно чмокает соской. Олеся прикрывает его одеяльцем и на цыпочках мчится к туалету. Оттуда как раз выходит лохматая девочка.

— Ыыыыыыы! — Доносится скорбный зов из палаты. Олеся поддергивает брюки.

 «Господи, скорей бы утро, Господи, Господи, скорей бы утро, скорей бы утро».
Полночь.

Олеся вприсядку курсирует мимо плаката, поста, огнетушителя, поста, плаката… Тяжелый младенец оттягивает руки. Левое плечо пульсирует нудной болью. Голова перестала поворачиваться, глаза перестали моргать. Во рту клейкая сушь.

Засни, засни, засни, заткнись, заткнись…

Час. Кормление. Опять просыпается вся палата, но на это уже насрать. Олеся сует младенца в кроватку и ковыляет к лестнице. Спускается в холл, набирает в стакан воды и пьет, пьет, пьет… Пешком возвращается на этаж. Ноги не разгибаются до конца, мышцы бедер мелко дрожат. Олеся уже не Олеся, а Железный дровосек, потерявший масленку. И сердца у нее тоже нет. Одни шарниры.

В отделении завывает младенец.

В два часа надежда еще теплится. Не будет же он вопить всю ночь, на самом-то деле? Почему она вырубается, а он нет? Сколько способно не спать такое мизерное существо? Откуда у него столько сил на вой?.. В три приходит осознание. Это все та волонтерша виновата. Он у нее днем выдрыхся, а теперь колобродит. А она спит себе в чистенькой постельке под боком у теплого мужа. Сытенькая, умытая и довольная. Доброе дело же сделала.

Гнев ненадолго прочищает мозги. Олеся яростно прыгает по пустой столовой, размахивая орущим младенцем. Коридор надоел до визга, а визжать ей нельзя. Надо потерпеть до восьми. Всего-то пять часов осталось.

Четыре.

Три.

Два.

Один.

Полчаса!

Десять минут!

В восемь в палату заходит медсестра. Олеся сидит на кровати и пялится в стену. Младенец в ее объятиях спит, как младенец.

— Катетер, — негромко и почтительно, словно в присутствии умирающего, говорит медсестра. Олеся рефлекторно дергается на знакомое слово. Слезает с кровати и расчехляет младенца. В нос шибает кислый запах фекалий.

— Давайте сначала уколем, — медсестра прилаживает шприц к катетеру, торчащему под детской ключицей. Олеся пошатывается рядом и не может сообразить, почему колет не она.

— Все, можете менять.
Олеся спохватывается и лезет за чистым памперсом. В кармане оживляется телефон.

«Вам на смену никого не нашли, идите, пусть медсестры посмотрят».

Провал.      

Олеся протирает глаза и видит в телефоне открытое приложение. «Машина подъезжает, время бесплатного ожидания три минуты». Какого черта она вызвала такси?.. 390 рублей? Серьезно?..

Провал.                      

— Девушка! Девушка! Просыпайтесь, приехали!..

«Карта ***3027. Оплата 390 рублей. Баланс 1521».

Смутно знакомое здание. Ах да, станция переливания крови. Там внутри есть кулер.

Олеся протягивает паспорт в окошко регистратуры.

— С первого октября принимаем только со СНИЛСом.

 — Ладно, — весело соглашается Олеся, — сейчас схожу.

Она изо всех сил ведет себя нормально, как в школе, когда пьяная пришла домой с дискотеки. Регистраторша смотрит на нее с подозрением. Олеся разворачивается и уходит. Дом неподалеку, можно пешком дойти. Раааз-два, раааз-два. Хорошо, что лоферы такие тяжелые, заземляют. Только наступать больно. Ничего. На улице так солнечно, листья летят. Или это перед глазами желтые точки?..

Дома ни в коем случае нельзя ложиться. Даже садиться нельзя. Войти, не разуваясь, взять этот проклятый СНИЛС и идти обратно. Зачем?.. Сдавать тромбоциты. За них платят шесть тысяч. Просто за поваляться часик с иголкой в вене. Это же рай — лечь и вытянуть ноги…

По пути на станцию попадается супермаркет. Олеся видит красивую бело-голубую банку в холодильнике и хватает ее, как Голлум свою прелесть.

«Карта ***3027. Покупка 120 рублей. Баланс 1401».

 Энергетик чинит Олесю настолько, что сидя в очереди на сдачу, она пишет что-то осмысленное — сперва маме, потом подруге.

«Это полный пипец».          

«Ты живая?» — Волнуется та.

«Нет. Но это пройдет»

«Ты герой!»

«Я дятел. Я телефон утопила в унитазе и купила новый в кредит. Кстати, я тебе штуку должна же?»

«Забей».

«Карта ***3027. Перевод 1000 рублей. Баланс 401».

К Олесе подходит лаборантка с бумажной полоской.

— Сафонова?.. У вас гемоглобин 115, мы не можем вас допустить к сдаче.

Минус шесть тысяч.

Садиться нельзя, ложиться тем более. Олеся стоя жует сырую сосиску, запивая ядреным кофе. Дома тихо и солнечно, от вида мирной разобранной постели наворачиваются слезы. Ничего. Надо только добраться до отделения, а там можно прилечь. Там нет младенцев, только бабка из восьмой палаты.

«Карта ***3027. Оплата проезд 32 рубля. Баланс 369».

«Карта ***3027. Покупка 120 рублей. Баланс 249».

Родное отделение, родная сестринская. Второй энергетик, выпитый по дороге, бодрит куда слабее первого. Тем не менее, с вечерними уколами Олеся справляется. Руки двигаются отдельно от тела и независимо от мозга. Почему-то уже ничего не болит, только голова слишком легкая и на шее сидит странновато. Как-то чересчур прямо. Но это ничего. Ничего, ничего.

Откуда-то с Марса звонит мама.

— Але, я нормально, на работе. Щас посплю. Завтра в областную.

— Ты себя угробишь! — Кричит мама из марсианской пустыни. — Позвони откажись!

— А деньги?

— Нечего было с телефоном в туалет ходить!.. Как ты умудрилась его в унитаз уронить?

— Отвяжись.

Мамин голос становится плачущим.

— Надо мне на работу устраиваться, ты ж видишь, мы не вывозим…

— Ты сдурела? Тебя прооперировали месяц назад! Какая работа?.. Все, давай, мне некогда, там бабка в восьмой палате…

Провал.

Ночью не поднимают. Или она не слышит. Больные мучаются, просят обезболивающее. Санитарки не умеют колоть. Олеся спит.

Утром ее будит звонок.

— Алло, Олеся? Ванечку выписывают, не приезжайте. Его заберут в дом малютки, нянечка приедет.

Олеся приходит в себя.

— Хорошо. Обращайтесь, — хрипит она и идет наконец чистить зубы.

Домой.

Спать.

«Карта ***3027. Оплата проезд 32 рубля. Баланс 217».

 «Это крах, — думает Олеся по дороге от остановки к дому. — Зря только надрывалась, а в итоге хрен с солью».

Она идет медленно-медленно, не идет, а передвигается, и никак не может миновать недостроенный дом в полуквартале от собственного. Ее тошнит, перед глазами точечки — синие, желтые и красные. Мозги словно проваливаются в живот, и Олеся не падает, а плавно ложится на замусоренный газон. Рядом с ее рукой торчит обгорелый пень, а над головой развертывается восхитительно голубое небо. Вторая рука лежит на асфальте, и идущая мимо красивая девушка переступает через эту руку туфельками на каблуках.

Проходят еще какие-то люди, но Олеся не обращает на них внимания. Она смотрит вбок, на высокие стебли зеленой еще травы и мысленно напевает:

«Не остаться в этой траве, не остаться в этой траве…»

— Эй, дэвушька! Дэвушька! Тэбе плохо?

Из ворот недостроенного дома выглядывает смуглый парень в рабочей одежде.
— Да, — выговаривает ватными губами Олеся. — Плохо.

— А ты тут не лежи. Тут нельзя лежать, стройка тут, — деловито говорит парень и тычет пальцем в сторону. — Туда иди, поняль?

Олесю охватывает бешенство. Оно такое жаркое и колючее, что ей мгновенно становится легче. Она приподнимается, потом садится и, наконец, кое-как встает на ноги.

«Давление подскочило от злости», — радуется она и, раззадоривая сама себя, поворачивается к гастарбайтеру.

— Слышишь, ты, козлина тупорылая! — Орет она, с удовольствием ощущая, как кровь приливает к голове. Тошнота уходит, остается только гнев. — Человек у тебя на глазах сдыхает, а ты и яйца не почешешь! Чтоб ты усрался на своей стройке!..

В кармане дважды крякает телефон.

«Карта ***3027. Зачисление зарплаты 5497. Баланс 5714».