***
Снег в подбрюшье печëт вековая трава,
обтекает свечой восковая Москва.

Переулочков гулких глядят уголки,
как шкатулки с торгашеской хитрой руки.

Под землёю пульсирует мраморный тромб,
в нëм бессонно вальсируют жилки метро.

Сковырнувши кровянку, не дав слабину,
постигает Лубянка свою глубину.

И как будто вчера – кучеряв и носат –
шëл О. М. вечерять в Александровский сад.


***
Ты верил в то, что ко всему готов,
и всё терпела бедная бумага,
но полное отсутствие следов –
не показатель правильности шага.

Любимые приход мятежный твой
не ощущали ни душой, ни кожей,
но ты располагался в гостевой,
пока иные плакали в прихожей.

Чернила стыли, голосок ветшал,
и стало ровно и врагу и другу
всё то, о чём ты трепетно вещал,
решивши вдруг (с какого перепугу?),

что отбирать ты волен и давать,
взяв на себя прерогативы Бога.
И топчешься теперь у входа в ад
с табличкой «Разувайтесь у порога».


***
Парчовый воздух майский
собой испорчен сам,
и не меняют маски
посмертной небеса.

А ночь кочует где-то,
и белый день раздут,
и саженцы сюжета
из сажи снов растут.

Во сне трепещет штора
и явственна слышна
в разгаре разговора
сплошная тишина.

И пишешь, как не пишешь
стих, что на стих похож,
и грезишь о небывшем,
и семечки грызёшь…


***
Как Бурлюки на Волге,
день тащит солнце в нас.
Не видит, но наводит
свой фокус спящий глаз.

На утра льду на тонком
мы чувствуем провал.
Но я давно котёнком
так никого не звал.

И мир проходит мимо,
банальный и больной,
такой неумолимый
и неумелый – мой.



***
Помянул, не помня
свой давнишний сон –
сахаром наполнен,
как «Наполеон».

Нынче ж разум полон
траурных солей.
Я смотрюсь, как клоун
в цирке «Дю Солей».

Разъедает сепсис
кожу бытия,
разъедает скепсис
что зовётся «я».

Если б мог – я б, магом,
вмиг бы, без затей
спрятал по бумагам
наготу ногтей,

обогнул б пиджачный
смерти филиал,
воскурил б наждачный
жизни фимиам.

Размолол бы нечисть
начисто бы в прах,
залетел бы в вечность,
как крахмальный птах.

Но пылит в подвздошье –
я так не могу –
значит в праха крошки
лягу – не солгу.

Сердцу злая брага
машет не мешать.
Стерпит всё бумага,
главное – дышать…


***
Отмыть фекальный кафель –
не зодчего задача.
Зажечь победный факел –
нечастая удача.

Желающий быть в топе
стрекочет истерично,
но тонет в мёртвой топи
метро, сгорая спично.

Быть мало индивидом
и партизаном скрытым.
Не стать бы инвалидом,
а хуже – паразитом.

В пылу соревнований
нет места для сравнений.
И бродит дух в саванне
неузнанных сомнений…


***
Можно оперировать
словом напоказ
или оперировать
им заплывший глаз,

чтоб узреть прогалины,
где живёт огонь,
что не опоганила
суета погонь.

Надо б сесть наседкою
и оплыть свечой
с осенью соседнею,
с лиственной парчой.

Но вокруг – все умные,
шпарят на койне,
жаль, что в марле умерли
на чужой войне.

И блестит харизмою
каждый дохлый вдох,
и анахронизмами
выжжен слом эпох.

И лежат помятые –
к памяти глухи –
потные, понятные
жалкие стихи.


***
Иногда беда нависшая
над башки трухлявым пнём –
это радость наивысшая,
за которую и пьём.

Это счастье хитрой выживки
запотевший в горле ком,
кто не пропоёт нам чижиком –
сразу станет чужаком.

Мы – немного динамичные,
в тесный наш уроборос
входят дамы демоничные
и уводят нас за нос.

И пусть линия и ломана
нашего пути домой –
наизусть мы помним Лотмана
путь структурный и прямой.

Мы готовы полуночничать,
не жалея ничего,
и в сугроб у дома отчего
не прилечь нам отчего?

Принимай, снежок безропотный,
нашей мысли звонкий вес,
за иным бесценным опытом
в сонный мы уходим лес.

А вернёмся – по гастрономам
будем весело гулять –
в настроенье неустроенном –
дня четыре.

Или пять.


***
Мне ночью холодно и зыбко
и тело, как пустой казан.
А поцелуй – души улыбка,
как Гёте некогда сказал.

Сведенье сведений в бессонье –
не в пользу плачущей строки,
болезнью мне грозят кессоньей
в сны одинокие рывки.

И не утешиться стаканом,
спирт не разбавит этот плен,
чреват обыденным обманом
на утро – вечера обмен.

Но спирт стоит – и он палёный –
как для души гнилой костыль,
и взгляд, слезами заселённый,
в засоле слёзном перестыл.

Начать реакцию цепную
уже не стоит ничего.

Я б улыбнулся поцелую,
но ты мне не даёшь его.


***
Это словно тыкать
иглы в вуду-куклу.
К полночи, как в тыкву,
превращаюсь в букву.

Мыслю в идеале
стать большим поэтом,
чтобы Вуди Аллен
снял кино об этом.

Я хочу, как Будда,
быть всегда спокоен
и писать, как будто
человек и воин.

Чтобы легче стало
не душа, так тело,
чтоб людское стадо
наконец прозрело.

Я ещё не сломан,
мир ещё качнётся.

И лелею слоган:
«Кончилось? Начнётся!»

© Aldebaran 2025.
© Константин Комаров.