потерялся папа
Я долго думала, стоит ли рассказывать эту историю. Вдруг не поверят или, хуже того, будут смеяться? Но потом все-таки решилась. Через много лет. Может, кому-нибудь она пригодится.
У меня потерялся папа. Я вообще-то все постоянно теряла: носки, ключи, дневники с домашним заданием, сдачу. Но папа потерялся сам. Давно. Настолько давно, что я о нем ничего не помнила. Восемь лет я жила без него, с мамой. С ней, конечно, было бы здорово, если б не ее характер. Она очень упрямая. И страшно занятая: ведь у нее и работа, и диссертация, и даже ужасная «халтура», которая постоянно пожирала время.
Днем «халтура» отлеживалась в стопках бумаг и каких-то отчетах, а по ночам, когда я уже спала, вылезала и оттяпывала от времени здоровенные куски. Время ведь глупое –– нет, чтобы спрятаться получше: под диван или за холодильник. Но оно продолжало сидеть в больших настенных часах. Каждую ночь «халтура» откусывала от времени ровно столько, сколько требовалось маме на меня, и с этим ничего нельзя было поделать. Впрочем, маминого времени не хватало не только мне. По воскресеньям и праздникам звонил какой-то Горшков и приглашал маму то в кино, то в кафе, но она всякий раз отказывалась:
— Некогда. Работа, Майка… Нет, и на следующей неделе не смогу… Нет, не объявлялся, и не напоминай мне о нем. Ну, пока.
— Опять Горшков? — интересовалась я.
— Опять, — вздыхала она.
— А почему не пошла?
— Не к чему все это. И вообще, хватит подслушивать!
— Да я и не подслушиваю, больно надо!
И это было чистой правдой, потому что в те годы меня занимало только два вопроса: когда мама перестанет тащить домой «халтуру», и куда делся отец, а неизвестный, но настойчивый человек по фамилии Горшков меня не волновал. Дело в том, что у всех были папы: у одноклассников, у ребят со двора, у девчонок из «танцевального». У всех. Такие разные папы: красивые и так себе, в военной форме и в майках, строгие, веселые… Но, главное, были. А у меня нет. И я считала это совершенно несправедливым. Я часто спрашивала у матери:
— Где мой папка?
Она или просила не путаться под ногами, или отвлекала какой-нибудь ерундой типа «почисть картошку», или хмурилась и отвечала:
— Потерялся.
— А ты искать пробовала? — не унималась я.
— Бесполезно, — махала рукой мама.
— Плохо искала, — предполагала я.
— Хватит молоть чепуху, у меня еще дел по горло! — злилась она и переходила в наступление. — Покажи-ка лучше дневник, давно я туда не заглядывала.
— И совсем не давно, а два дня назад. Ничего там нового нет, — и спешно ретировалась на улицу, потому что в дневнике скрывалось много нового, но ни черта хорошего.
Во дворе было дрянно, там ближе к вечеру появлялись папы, к которым бежали навстречу мои друзья по салкам и «штандеру». Они брали отцов за руку и просили на булочку или на мороженое, а потом возвращались с такими глазами, что мне хотелось непременно выиграть, чтобы хоть немного омрачить их настроение. Но это удавалось нечасто, поэтому я приходила домой не в духе, хмурая и наотрез отказывалась есть.
— Вся в отца! — качала головой в таких случаях мать. — Вечно без аппетита и такой же скверный характер.
— Правда похожа?! — радостно спрашивала я. — И глаза как у папы? Такие же голубые?
— Вылитая! — заверяла она и насильно кормила ужином.
А потом, ночью, когда «халтура» занималась временем, он мне снился. Сидел за столом на нашей маленькой кухне, вяло ковырял вилкой рыбную котлету и смотрел на меня голубыми глазами. Точно такими же, как у меня.
И так он, скорее всего, и остался бы только в моем воображении и никогда не шагнул из сна, чтобы взять меня за руку, если бы не стечение обстоятельств. Вот какое. В октябре у нас заболела классная. На замену ей пришла Вера Константиновна — злющая, абсолютно не понимающая шуток, и, естественно, не подозревавшая, что мой папа потерялся давным-давно. А шутка, между прочим, была что надо: если хорошенько натереть доску хозяйственным мылом, то пока не отмоешь, ничего не напишешь. С минуту она извлекала из мела вместо букв противный скрип, а после безошибочно угадала зачинщика. Меня. Потому что я громче всех смеялась.
— Я желаю побеседовать с твоим отцом. Если до пятницы он не появится, зайду к вам домой, — пообещала Вера Константиновна, выводя красной пастой послание в дневнике.
Оставалась надежда, что со дня на день выздоровеет классная, и тогда позорную запись «безобразное поведение… не успевает по нескольким предметам … мыло, наверное, принесла с собой…» можно будет просто ликвидировать, выдрав страницу из уже и без того отощавшего дневника. Но учительница, видимо, прочитала мои мысли:
— Алла Николаевна вернется к концу месяца, надеюсь, это твоя первая и последняя попытка сорвать урок. Садись. Итак, продолжим…
Я очень-очень старалась исправить положение: тянула руку и делала умное лицо, но она не обращала внимания, а когда прозвенел звонок, напомнила:
— Майя, до пятницы!
Это было ужасно! Я представила Веру Константиновну у нас дома, а потом маму, откладывающую в сторону «халтуру» и говорящую: «Ну что ты за ребенок?! Тут бьешься как рыба об лед, а ты — доску мылом!», и у меня покатились слезы. «И в «танцевальный» больше не позволит ходить», — почему-то решила я, пока брела из школы. — «А в четверг у меня как раз первое выступление. «Берлинская полька». И костюм уже сшит». В общем, до конца света оставалось три дня. Выход виделся один — найти папу. Другого не было.
А искать я могла лишь единственным способом — написать объявление. Я видела множество таких объявлений на столбах и на подъездах: «Потерялся щенок…», «Утеряна дамская сумочка…», «Ушел из дома и не вернулся…». Поначалу хотела так: «Ушел из дома и пока не вернулся папа…», но потом вспомнила, что мама говорила «потерялся» и написала правду. Часа через два у меня было несколько десятков одинаковых листков со следующим содержанием:
«Потерялся папа. Очень похож на меня. Глаза голубые. Аппетит плохой. Характер скверный. Срочно. Тел. 6-34-57».
Дело оставалось за малым — расклеить объявления и ждать звонка. В том, что отец найдется, я не секунду не сомневалась. «Вот прочтет и сразу же поймет, как мне нужен. Главное, чтобы до пятницы успел», — подбадривала я себя, щедро поливая бумагу клеем и изо всех сил прижимая заветные листы рядом с другими. Домой вернулась затемно — хотелось охватить как можно большую территорию.
— Где ты шляешься?! — ругалась мама.
— Где, где! В «танцевальном»! У нас же в четверг концерт. Придешь? — ловко выкрутилась я.
— Постараюсь. Во сколько?
— В пять.
— У меня как раз консультация…
— У тебя вечно что-нибудь! — я сделала вид, что обиделась и прошмыгнула в комнату.
А через несколько минут зазвонил телефон.
— Возьми! Если Горшков — меня нет, — крикнула мама.
— Слушаю, — сняла я трубку.
— Это Майя? — спросил простуженный мужской голос.
— Да, — у меня затряслись руки.
— Это папа. Прочитал вот твое объявление и решил позвонить. Ты писала «срочно». Что-то случилось? Как там мама?
Я отчаянно жестикулировала и прыгала на месте, но от счастья не могла вымолвить ни словечка.
— Что-то случилось? — повторил он.
— Да, — еле выдохнула я.
— Что?
Я снова замолчала.
— Кто это? — поинтересовалась мама. — Меня?
— Нет, нет, — торопливо ответила я. — Это Витька, спрашивает, что задали.
— Тебе неудобно разговаривать? — догадался отец. — Давай завтра встретимся у «Гастронома», часика в два. Тогда все и расскажешь.
— Хорошо, — шепнула я. — А ты точно мой папа?
— Безусловно. Ну, так что, в два? Придешь?
— Да. А ты меня узнаешь?
— Конечно. Мы ведь очень похожи, — успокоил он. — Значит, до завтра.
— До завтра…
— Трубку-то повесь, заснула что ли? — через пару минут напомнила мать.
Весь остаток вечера я думала о человеке с хриплым голосом и о том, что надо бы признаться маме, но так и не решилась, потому что непременно всплыло бы и школьное недоразумение, а это в мои планы не входило.
На следующий день я умудрилась получить сразу три двойки. Суммы получались неверные, буквы заваливались в разные стороны, недавно выученный стих наотрез отказался вспоминаться. Зато за окном происходили настоящие чудеса: у голубя отвалились крылья и появилась человеческая голова — папина, он сидел на ветке и весело напевал: «В два у Гастронома». Какая уж тут учеба?!
Стоит ли говорить, что на встречу я пришла за час до назначенного времени. Ходила туда-сюда, делала вид, что пинаю мокрые листья, а сама потихоньку вглядывалась в лица прохожих. От волнения сердце мое билось не в груди, а где-то в горле, приходилось судорожно сглатывать, чтобы вернуть его на место.
Он пришел ровно в два и оказался очень даже ничего, в смысле высокий и симпатичный, но ни капельки не похожий на меня.
— Привет, Майя — и протянул сладкую вату. — Это тебе.
— Спасибо, — ответила я. — У тебя глаза не голубые. Ты точно мой папа, не ошибаешься?
— Они раньше были голубые, а потом стали серые, совсем недавно. Не сомневайся, я точно твой папа.
— А характер у тебя скверный? — чтобы отмести все сомнения, спросила я.
— Наисквернейший! — заверил он. — Ну, куда пойдем?
— Давай в парк, — предложила я.
Мы гуляли по дорожкам, смотрели на фонтан, в котором уже не было воды, на застывшие до следующего лета карусели, и разговаривали. Я рассказала ему все-все: про двойки, про доску, про мамину «халтуру», про свое первое выступление, на которое никто не придет, и про то, как тяжело последнее время играть во дворе.
— Во сколько у тебя концерт? — спросил папа.
— В пять.
— В пять я совершенно свободен, если пригласишь, приду.
— Правда?! — не поверила я. — Конечно же приглашаю! И в школу сможешь?
— Да. Говоришь, она злющая, эта Вера Константиновна?
— Очень. Я боюсь ей маму показывать, она потом наверняка будет плакать, — не моргнув глазом, выдала я.
— Это совершенно недопустимо, маму нельзя расстраивать. Я сам поговорю с твоей злюкой. Тем более ты не специально…
— Вообще-то специально, — призналась я.
— Ну, с кем не бывает. Разберемся, — подмигнул он. — Хочешь мороженое?
На самом деле, я не любила мороженое, как и сладкую вату, но сказала «хочу».
— А себе почему не взял? — набив рот пломбиром, спросила я.
— Горло болит. Да и вообще, я мороженое не очень.
«Мама права: я — вылитая отец. Вот вырасту, и у меня будут серые глаза» — размышляла я, вкладывая ладошку в горячую папину руку.
— А почему ты потерялся? — решила выяснить я, уже стоя у своего подъезда.
— Понимаешь, мама…
— Я так и думала! — выпалила я, прекрасно зная мамин характер. — В четверг, после пятого урока. Не забудь, — и побежала домой.
Матери я опять же ничего не рассказала. «После концерта придем с папой вместе, тогда и поговорим», — заключила я договор сама с собой. «А то поругаются сейчас, и он снова потеряется, или будет звонить, как Горшков, и предлагать куда-нибудь сходить, а она ни за что не согласится. Она же упрямая».
Кто бы мог подумать, что в самый обычный четверг выдается столько счастья. И было совершенно неважно, что про меня поведала отцу Вера Константиновна, наверняка одни гадости. Важно то, что папа вышел из кабинета улыбающийся и не стал кричать, не стал называть меня бестолочью, а просто сказал:
— Ну ты даешь! Мама, действительно, расстроилась бы. Обещай, что больше не будешь так делать.
Я пообещала. И больше так не поступала, по крайней мере, доску мылом не натирала.
А вечером папа был на концерте. Я танцевала первую в жизни польку и улыбалась только ему. От нахлынувших чувств ноги несколько раз выдали двойное количество «берлинских» кренделей, а руки вместо того, чтобы спокойно держаться за талию, размахивали в разные стороны.
— Да что с тобой такое? — спросила хореограф за кулисами. — На кого ты все время смотрела в зале?
— На папу. Вон тот, видите, в коричневом костюме, — показала я.
— У тебя же нет отца, — удивилась она.
— Просто он потерялся, а на днях нашелся, — объяснила я.
После концерта папа ждал меня в фойе.
— Ну как?!
— Здорово. Только по-моему немного торопилась, — заметил он.
— Было дело, — согласилась я. — В следующий раз постараюсь не спешить.
А через минуту прибежала очень взволнованная мама. Оказывается, ей позвонила хореограф и сообщила, что я пришла с каким-то мужчиной, которого называю отцом, а в наше время, мол, всякое случается.
— А, Горшков, это ты. Что ты тут делаешь? — спросила мама.
— Да вот смотрел, как Майя танцевала.
— Почему я об этом не знаю?
— А ты вообще многого не знаешь. Все сидишь, сидишь за своей работой и не видишь, что происходит с дочерью.
— Ты меня еще поучи, как жить! Посмотрела бы, как ты один ребенка растишь! — разозлилась мама.
— Да кто тебе в голову вбил, что ты должна ее одна растить?!
Я еще не совсем поняла, почему Горшков оказался моим папой, но решила вмешаться:
— Почему бы вам меня вдвоем не растить?
— Ты думаешь это так просто? И потом, чего тебе не хватает? У тебя все есть, — ответила мать за меня.
Папа достал из кармана мое объявление:
— Вот чего ей не хватает.
Мама прочла и спросила:
— Ты что, сумасшедшая, такое написать?!
— Я просто хотела… — хлюпнула я носом и уткнулась папе в руку.
— Она хотела найти отца. И нашла. Я не мог пройти мимо, когда увидел, как твоя… моя дочь это расклеивает, — и прижал меня к себе.
— Вы оба сумасшедшие, — сказала мама. — Что мне с вами делать?
А потом мы пошли домой, втроем. Я держала их за руки и наконец-то сообразила, отчего не узнала Горшкова по голосу. Он ведь был простужен.
— Почему раньше не сказал? Ты же каждое воскресенье звонил, — спросила я папу, уже лежа в кровати.
— Да вот не знал: нужен я тебе или нет.
— Нужен. Очень-очень.
Сквозь сон я слышала, как они разговаривали на кухне, и как мама обещала «попробовать». Конечно, надо было еще вышвырнуть прочь «халтуру», но теперь, когда нашелся папа, это казалось таким легким.
© Aldebaran 2025.
© Маючая Елена. ce.
У меня потерялся папа. Я вообще-то все постоянно теряла: носки, ключи, дневники с домашним заданием, сдачу. Но папа потерялся сам. Давно. Настолько давно, что я о нем ничего не помнила. Восемь лет я жила без него, с мамой. С ней, конечно, было бы здорово, если б не ее характер. Она очень упрямая. И страшно занятая: ведь у нее и работа, и диссертация, и даже ужасная «халтура», которая постоянно пожирала время.
Днем «халтура» отлеживалась в стопках бумаг и каких-то отчетах, а по ночам, когда я уже спала, вылезала и оттяпывала от времени здоровенные куски. Время ведь глупое –– нет, чтобы спрятаться получше: под диван или за холодильник. Но оно продолжало сидеть в больших настенных часах. Каждую ночь «халтура» откусывала от времени ровно столько, сколько требовалось маме на меня, и с этим ничего нельзя было поделать. Впрочем, маминого времени не хватало не только мне. По воскресеньям и праздникам звонил какой-то Горшков и приглашал маму то в кино, то в кафе, но она всякий раз отказывалась:
— Некогда. Работа, Майка… Нет, и на следующей неделе не смогу… Нет, не объявлялся, и не напоминай мне о нем. Ну, пока.
— Опять Горшков? — интересовалась я.
— Опять, — вздыхала она.
— А почему не пошла?
— Не к чему все это. И вообще, хватит подслушивать!
— Да я и не подслушиваю, больно надо!
И это было чистой правдой, потому что в те годы меня занимало только два вопроса: когда мама перестанет тащить домой «халтуру», и куда делся отец, а неизвестный, но настойчивый человек по фамилии Горшков меня не волновал. Дело в том, что у всех были папы: у одноклассников, у ребят со двора, у девчонок из «танцевального». У всех. Такие разные папы: красивые и так себе, в военной форме и в майках, строгие, веселые… Но, главное, были. А у меня нет. И я считала это совершенно несправедливым. Я часто спрашивала у матери:
— Где мой папка?
Она или просила не путаться под ногами, или отвлекала какой-нибудь ерундой типа «почисть картошку», или хмурилась и отвечала:
— Потерялся.
— А ты искать пробовала? — не унималась я.
— Бесполезно, — махала рукой мама.
— Плохо искала, — предполагала я.
— Хватит молоть чепуху, у меня еще дел по горло! — злилась она и переходила в наступление. — Покажи-ка лучше дневник, давно я туда не заглядывала.
— И совсем не давно, а два дня назад. Ничего там нового нет, — и спешно ретировалась на улицу, потому что в дневнике скрывалось много нового, но ни черта хорошего.
Во дворе было дрянно, там ближе к вечеру появлялись папы, к которым бежали навстречу мои друзья по салкам и «штандеру». Они брали отцов за руку и просили на булочку или на мороженое, а потом возвращались с такими глазами, что мне хотелось непременно выиграть, чтобы хоть немного омрачить их настроение. Но это удавалось нечасто, поэтому я приходила домой не в духе, хмурая и наотрез отказывалась есть.
— Вся в отца! — качала головой в таких случаях мать. — Вечно без аппетита и такой же скверный характер.
— Правда похожа?! — радостно спрашивала я. — И глаза как у папы? Такие же голубые?
— Вылитая! — заверяла она и насильно кормила ужином.
А потом, ночью, когда «халтура» занималась временем, он мне снился. Сидел за столом на нашей маленькой кухне, вяло ковырял вилкой рыбную котлету и смотрел на меня голубыми глазами. Точно такими же, как у меня.
И так он, скорее всего, и остался бы только в моем воображении и никогда не шагнул из сна, чтобы взять меня за руку, если бы не стечение обстоятельств. Вот какое. В октябре у нас заболела классная. На замену ей пришла Вера Константиновна — злющая, абсолютно не понимающая шуток, и, естественно, не подозревавшая, что мой папа потерялся давным-давно. А шутка, между прочим, была что надо: если хорошенько натереть доску хозяйственным мылом, то пока не отмоешь, ничего не напишешь. С минуту она извлекала из мела вместо букв противный скрип, а после безошибочно угадала зачинщика. Меня. Потому что я громче всех смеялась.
— Я желаю побеседовать с твоим отцом. Если до пятницы он не появится, зайду к вам домой, — пообещала Вера Константиновна, выводя красной пастой послание в дневнике.
Оставалась надежда, что со дня на день выздоровеет классная, и тогда позорную запись «безобразное поведение… не успевает по нескольким предметам … мыло, наверное, принесла с собой…» можно будет просто ликвидировать, выдрав страницу из уже и без того отощавшего дневника. Но учительница, видимо, прочитала мои мысли:
— Алла Николаевна вернется к концу месяца, надеюсь, это твоя первая и последняя попытка сорвать урок. Садись. Итак, продолжим…
Я очень-очень старалась исправить положение: тянула руку и делала умное лицо, но она не обращала внимания, а когда прозвенел звонок, напомнила:
— Майя, до пятницы!
Это было ужасно! Я представила Веру Константиновну у нас дома, а потом маму, откладывающую в сторону «халтуру» и говорящую: «Ну что ты за ребенок?! Тут бьешься как рыба об лед, а ты — доску мылом!», и у меня покатились слезы. «И в «танцевальный» больше не позволит ходить», — почему-то решила я, пока брела из школы. — «А в четверг у меня как раз первое выступление. «Берлинская полька». И костюм уже сшит». В общем, до конца света оставалось три дня. Выход виделся один — найти папу. Другого не было.
А искать я могла лишь единственным способом — написать объявление. Я видела множество таких объявлений на столбах и на подъездах: «Потерялся щенок…», «Утеряна дамская сумочка…», «Ушел из дома и не вернулся…». Поначалу хотела так: «Ушел из дома и пока не вернулся папа…», но потом вспомнила, что мама говорила «потерялся» и написала правду. Часа через два у меня было несколько десятков одинаковых листков со следующим содержанием:
«Потерялся папа. Очень похож на меня. Глаза голубые. Аппетит плохой. Характер скверный. Срочно. Тел. 6-34-57».
Дело оставалось за малым — расклеить объявления и ждать звонка. В том, что отец найдется, я не секунду не сомневалась. «Вот прочтет и сразу же поймет, как мне нужен. Главное, чтобы до пятницы успел», — подбадривала я себя, щедро поливая бумагу клеем и изо всех сил прижимая заветные листы рядом с другими. Домой вернулась затемно — хотелось охватить как можно большую территорию.
— Где ты шляешься?! — ругалась мама.
— Где, где! В «танцевальном»! У нас же в четверг концерт. Придешь? — ловко выкрутилась я.
— Постараюсь. Во сколько?
— В пять.
— У меня как раз консультация…
— У тебя вечно что-нибудь! — я сделала вид, что обиделась и прошмыгнула в комнату.
А через несколько минут зазвонил телефон.
— Возьми! Если Горшков — меня нет, — крикнула мама.
— Слушаю, — сняла я трубку.
— Это Майя? — спросил простуженный мужской голос.
— Да, — у меня затряслись руки.
— Это папа. Прочитал вот твое объявление и решил позвонить. Ты писала «срочно». Что-то случилось? Как там мама?
Я отчаянно жестикулировала и прыгала на месте, но от счастья не могла вымолвить ни словечка.
— Что-то случилось? — повторил он.
— Да, — еле выдохнула я.
— Что?
Я снова замолчала.
— Кто это? — поинтересовалась мама. — Меня?
— Нет, нет, — торопливо ответила я. — Это Витька, спрашивает, что задали.
— Тебе неудобно разговаривать? — догадался отец. — Давай завтра встретимся у «Гастронома», часика в два. Тогда все и расскажешь.
— Хорошо, — шепнула я. — А ты точно мой папа?
— Безусловно. Ну, так что, в два? Придешь?
— Да. А ты меня узнаешь?
— Конечно. Мы ведь очень похожи, — успокоил он. — Значит, до завтра.
— До завтра…
— Трубку-то повесь, заснула что ли? — через пару минут напомнила мать.
Весь остаток вечера я думала о человеке с хриплым голосом и о том, что надо бы признаться маме, но так и не решилась, потому что непременно всплыло бы и школьное недоразумение, а это в мои планы не входило.
На следующий день я умудрилась получить сразу три двойки. Суммы получались неверные, буквы заваливались в разные стороны, недавно выученный стих наотрез отказался вспоминаться. Зато за окном происходили настоящие чудеса: у голубя отвалились крылья и появилась человеческая голова — папина, он сидел на ветке и весело напевал: «В два у Гастронома». Какая уж тут учеба?!
Стоит ли говорить, что на встречу я пришла за час до назначенного времени. Ходила туда-сюда, делала вид, что пинаю мокрые листья, а сама потихоньку вглядывалась в лица прохожих. От волнения сердце мое билось не в груди, а где-то в горле, приходилось судорожно сглатывать, чтобы вернуть его на место.
Он пришел ровно в два и оказался очень даже ничего, в смысле высокий и симпатичный, но ни капельки не похожий на меня.
— Привет, Майя — и протянул сладкую вату. — Это тебе.
— Спасибо, — ответила я. — У тебя глаза не голубые. Ты точно мой папа, не ошибаешься?
— Они раньше были голубые, а потом стали серые, совсем недавно. Не сомневайся, я точно твой папа.
— А характер у тебя скверный? — чтобы отмести все сомнения, спросила я.
— Наисквернейший! — заверил он. — Ну, куда пойдем?
— Давай в парк, — предложила я.
Мы гуляли по дорожкам, смотрели на фонтан, в котором уже не было воды, на застывшие до следующего лета карусели, и разговаривали. Я рассказала ему все-все: про двойки, про доску, про мамину «халтуру», про свое первое выступление, на которое никто не придет, и про то, как тяжело последнее время играть во дворе.
— Во сколько у тебя концерт? — спросил папа.
— В пять.
— В пять я совершенно свободен, если пригласишь, приду.
— Правда?! — не поверила я. — Конечно же приглашаю! И в школу сможешь?
— Да. Говоришь, она злющая, эта Вера Константиновна?
— Очень. Я боюсь ей маму показывать, она потом наверняка будет плакать, — не моргнув глазом, выдала я.
— Это совершенно недопустимо, маму нельзя расстраивать. Я сам поговорю с твоей злюкой. Тем более ты не специально…
— Вообще-то специально, — призналась я.
— Ну, с кем не бывает. Разберемся, — подмигнул он. — Хочешь мороженое?
На самом деле, я не любила мороженое, как и сладкую вату, но сказала «хочу».
— А себе почему не взял? — набив рот пломбиром, спросила я.
— Горло болит. Да и вообще, я мороженое не очень.
«Мама права: я — вылитая отец. Вот вырасту, и у меня будут серые глаза» — размышляла я, вкладывая ладошку в горячую папину руку.
— А почему ты потерялся? — решила выяснить я, уже стоя у своего подъезда.
— Понимаешь, мама…
— Я так и думала! — выпалила я, прекрасно зная мамин характер. — В четверг, после пятого урока. Не забудь, — и побежала домой.
Матери я опять же ничего не рассказала. «После концерта придем с папой вместе, тогда и поговорим», — заключила я договор сама с собой. «А то поругаются сейчас, и он снова потеряется, или будет звонить, как Горшков, и предлагать куда-нибудь сходить, а она ни за что не согласится. Она же упрямая».
Кто бы мог подумать, что в самый обычный четверг выдается столько счастья. И было совершенно неважно, что про меня поведала отцу Вера Константиновна, наверняка одни гадости. Важно то, что папа вышел из кабинета улыбающийся и не стал кричать, не стал называть меня бестолочью, а просто сказал:
— Ну ты даешь! Мама, действительно, расстроилась бы. Обещай, что больше не будешь так делать.
Я пообещала. И больше так не поступала, по крайней мере, доску мылом не натирала.
А вечером папа был на концерте. Я танцевала первую в жизни польку и улыбалась только ему. От нахлынувших чувств ноги несколько раз выдали двойное количество «берлинских» кренделей, а руки вместо того, чтобы спокойно держаться за талию, размахивали в разные стороны.
— Да что с тобой такое? — спросила хореограф за кулисами. — На кого ты все время смотрела в зале?
— На папу. Вон тот, видите, в коричневом костюме, — показала я.
— У тебя же нет отца, — удивилась она.
— Просто он потерялся, а на днях нашелся, — объяснила я.
После концерта папа ждал меня в фойе.
— Ну как?!
— Здорово. Только по-моему немного торопилась, — заметил он.
— Было дело, — согласилась я. — В следующий раз постараюсь не спешить.
А через минуту прибежала очень взволнованная мама. Оказывается, ей позвонила хореограф и сообщила, что я пришла с каким-то мужчиной, которого называю отцом, а в наше время, мол, всякое случается.
— А, Горшков, это ты. Что ты тут делаешь? — спросила мама.
— Да вот смотрел, как Майя танцевала.
— Почему я об этом не знаю?
— А ты вообще многого не знаешь. Все сидишь, сидишь за своей работой и не видишь, что происходит с дочерью.
— Ты меня еще поучи, как жить! Посмотрела бы, как ты один ребенка растишь! — разозлилась мама.
— Да кто тебе в голову вбил, что ты должна ее одна растить?!
Я еще не совсем поняла, почему Горшков оказался моим папой, но решила вмешаться:
— Почему бы вам меня вдвоем не растить?
— Ты думаешь это так просто? И потом, чего тебе не хватает? У тебя все есть, — ответила мать за меня.
Папа достал из кармана мое объявление:
— Вот чего ей не хватает.
Мама прочла и спросила:
— Ты что, сумасшедшая, такое написать?!
— Я просто хотела… — хлюпнула я носом и уткнулась папе в руку.
— Она хотела найти отца. И нашла. Я не мог пройти мимо, когда увидел, как твоя… моя дочь это расклеивает, — и прижал меня к себе.
— Вы оба сумасшедшие, — сказала мама. — Что мне с вами делать?
А потом мы пошли домой, втроем. Я держала их за руки и наконец-то сообразила, отчего не узнала Горшкова по голосу. Он ведь был простужен.
— Почему раньше не сказал? Ты же каждое воскресенье звонил, — спросила я папу, уже лежа в кровати.
— Да вот не знал: нужен я тебе или нет.
— Нужен. Очень-очень.
Сквозь сон я слышала, как они разговаривали на кухне, и как мама обещала «попробовать». Конечно, надо было еще вышвырнуть прочь «халтуру», но теперь, когда нашелся папа, это казалось таким легким.
© Aldebaran 2025.
© Маючая Елена. ce.